А.Малер: «Европейская миссия России»

Факты:Малер Аркадий Маркович, философ, политолог, исследователь религиозной и идеологической проблематики современной российской политики, глава философско-политического

Факты:
Малер Аркадий Маркович, философ, политолог, исследователь религиозной и идеологической проблематики современной российской политики, глава философско-политического центра «Северный Катехон». В 1999 г. основал Византистский клуб «Катехон» (проходит два раза в месяц в Институте философии РАН). В 2004 г. получил красный диплом философского факультета Государственного университета гуманитарных наук (ГУГН) при РАН. Аспирант кафедры метафизики и сравнительной теологии ГУГН при ИФ РАН, готовит диссертацию по русской православной метафизике. Автор книг: 2003 г. - «Стратегии сакрального смысла» (М., «Парад») - введение в собственную философию. 2005 г. - «Духовная миссия Третьего Рима» (М., «Вече») - учебник по политической философии византизма. Преподаватель гуманитарных дисциплин, в частности, с 2001 г. ведет курс культурологии в МИФИ, с 2006 г. - историю русской философии в ГУГН. В 2005 г. основал философско-политический центр «Северный Катехон» и одноименный альманах. Член центрального совета Союза православных граждан.

На сегодняшний момент, к концу 2000-х годов возник существенный и опасный зазор между идеологическим состоянием русского Правого движения и теми политическими возможностями, которые открываются перед ним в связи с нарастающей делиберализацией и девестернизацией российской политики. До сих пор правое движение в России (православное, имперское и националистическое) воспринимает существующее государство РФ как принципиально ущербное, возникшее в результате распада предыдущего, более могущественного государства и требующего радикальных изменений консервативно-революционного характера. Вся жизнь правого движения в России с 1991 года исполнена нереализованных надежд и постоянным ожиданием того «часа икс», когда же, наконец, тем или иным путем подлинно «правые» придут к власти и положат конец либерально-западнической политики Кремля. Однако, уже с начала 2000-х годов, с приходом нового политического режима Владимира Путина, тот либеральный беспредел, который наблюдался в 90-е годы, сменился более здоровым, либерально-консервативным курсом, который по всем возможным основаниям останется определяющим мэйнстримом российской политики, как минимум, еще на один-два-три президентских цикла. Это курс консервативный, потому что главной его ценностью является суверенитет и могущество Российского государства, но это также и либеральный курс, потому что сложившийся в России политический класс, при всем его внутреннем разнообразии, не собирается отказываться от ценностей свободного рынка и прав человека, и вряд ли позволит это сделать главе государства. В то же время излишний консерватизм правой оппозиции и излишний либерализм власти, не позволяющие им до сих пор начать полноценное сотрудничество – это следствие одного и того же, порочного понимания геокультурной идентичности России, которое сложилось в российском политическом классе достаточно давно и имеет глубокие исторические корни.

 

Речь идет об основательно укоренившейся в русской политической мысли оппозиции России и Европы, в которую внесли свою лепту практически все русские политические философы, но когда они пытались одуматься, было уже поздно: миф был запущен, к особой выгоде многих сил за пределами самой России. Апофеозом этой тенденции стало развитие идеологии «евразийства» 20-30-х гг. ХХ века и в особенности «неоевразийства» 90-х годов. Справедливости ради нужно сказать, что само по себе «евразийство» за все время своего существования является такой же, чисто «интеллектуальной идеологией», каким был марксизм, что совершенно естественно: не все современные школьники вообще способны найти на карте мира Европу, Азию и, тем более, Евразию, сами проверьте. И в этом смысле сознательных последователей идей Н.Трубецкого, П.Савицкого и Н.Алексеева, способных еще отличить этих трех авторов друг от друга, достаточно мало для формирования какого-либо серьезного политического движения. Но дело не в нюансах философии евразийцев, дело в самой установке на противопоставление России и Европы, которая восходит еще к Петру Чаадаеву, а окончательно находит свое выражение в книге Н.Я.Данилевского «Россия и Европа» (1870). Если наличие этой установки делает человека «евразийцем», то тогда нам придется признать, что евразийство у нас давно стало победившей идеологией, во всяком случае, на уровне одного этого пункта. При этом, из этой установки еще не следует какое-либо позитивное или негативное отношение к России и Европе: достаточно считать эти явления сущностно различными и противостоящими друг другу. В этом смысле политик, считающий, что Россия должна идти «за Европой» или «в Европу» остается таким же евразийцем просто потому, что не считает саму Россию уже Европой.

 

Миф о неевропейской сущности России сложился в Западной Европе, с точки зрения которой все, что восточнее ее собственного пространства – уже Азия. Так для Франции сама Германия кажется уже слишком «азиатской», а для Германии – Польша, а для Польши – Россия. История европейской политической публицистики дает много примеров того, как легко можно было восточного соседа упрекнуть в «азиатчине», хотя сегодня по той же самой логике мы можем западных соседей упрекать в «американщине», ибо, как выяснилось еще в конце XV века, западнее Европы еще есть целый материк. Но, древняя средневековая Русь никогда не выделяла себя из Европы просто потому, что для этого не было никаких оснований, а смотреть на себя глазами латинян или германцев никто не собирался. И только с приходом Петра I новый русский политический класс не только стал смотреть на Россию с точки зрения Запада, но и сам был носителем западной культуры в большей степени, чем русской. В начале XVIII века в России действительно произошла западническая «революция сверху», когда новое государство с новой столицей стало ориентироваться не на собственную, православно-имперскую традицию, а на протестантские страны Северо-Западной Европы. С этой оценкой двухсотлетнего петербуржского периода согласны совсем не только евразийцы, но практически все, наиболее известные русские религиозные и политические философы. Примечательно, что до Петра I «первыми западниками» русской истории уже называли и Ивана III, и Ивана IV, и царя Алексея Михайловича, но их интерес к Западу не предполагал тех тектонических изменений в самой России, которые произошли с реформами Петра. Главным, определяющим результатом этих реформ стало основательно укоренившееся противопоставление России и Запада, приверженность которому свойственно полярным идеологическим лагерям. «Западники» принимают эту оппозицию и считают Западную Европу образцом для подражания в России, которая должна, с их точки зрения, срочно «стать Европой» или, по меньшей мере, подчиниться Европе. Соглашаясь с этим различением, но считая Западную Европу абсолютным злом, многие патриоты готовы максимально противопоставить Россию Европе, вплоть до того, чтобы отождествить ее с Азией, как это уже делают многие евразийцы, коим проще было бы называться просто «азийцами» или хотя бы «азиопцами». Таким образом, излишнее западничество наших «европеистов» и излишнее восточничество наших «евразийцев» – это следствие некритического восприятия одного и того же мифа – мифа о сущностном различении и противопоставлении России и Европы.

 

Что такое Европа?

 

Основная беда наших европеистов – это их нежелание и неспособность точно определить, хотя бы для самих себя, что они называют «Европой». Ведь «Европа» – это не онтологическая категория, а чисто гуманитарное понятие, придуманное человеком для обозначения определенной реальности, которая на протяжении веков существенно менялась, сохраняя одно и то же название. В противном случае никакого спора о Европе бы не возникло, если и так известно, что Европа – это вся территория от Атлантики до Урала. Но споры о Европе продолжаются, а значит, мы имеем дело с понятием, превосходящим чисто географический термин. При этом, можно заметить, что упорная приверженность «европеизму» или, наоборот, «антиевропеизму» еще не определяет со стопроцентной гарантией все идеологическое содержание того или иного автора, более того, сами приверженцы «Европы» могут противостоять друг другу куда более ожесточенно, чем откровенным врагам этой части света. Следовательно, приходится признать, что любая политическая идеология, претендующая на выражение русских национальных интересов, будет неполноценной, если не ответит на вопрос о том, что есть «Европа» и как Россия соотносится или должна соотноситься с этим понятием?

 

Сам термин «Европа» имеет древнесемитское происхождение и означает «вечер», «вечерняя страна». Древние греки, чьих алфавит восходит к финикийскому, так и называли территорию своего проживания, то есть весь северный берег Средиземноморья, к Западу от Эгейского моря. При этом, весь остальной мир на восток и юг назывался «Азией» и эта оппозиция сохраняет свое значение до сих пор: конкретной, оформленной «Европе» противостоит размытая и неоформленная «Азия». И хотя в эпоху Римской империи «Азией» называлась только одна провинция, а именно территория Малой Азии, впоследствии это понятие все равно было экстраполировано на весь внешний мир, что говорит о его идеологической природе. Следует заметить, что миф о Европе как финикийской принцессе, похищенной обращенным в быка Зевсом на Крит, действительно имеет архетипическое значение для всей европейской культуры: Европа изначально предстает как ценность, достойная того, чтобы ее похитить. Так автохтонные племена эгейского побережья похищают в «Азии» нечто, что позволяет им создать новую цивилизацию, принципиально отличную от самой Азии.

 

Греция была первой исторической Европой, осознающей себя в качестве таковой, и вся история Греции уже несла в себе прообраз всех событий европейского будущего, это была настоящая прото-Европа. В этом смысле можно прямо сказать, что если историю, описанную Гомером и Геродотом, мы не считаем своей историей, историей своей культуры, если мы не осознаем себя хоть немножечко «греками», то мы не можем считать себя европейцами. Но мы все-таки изучаем эту историю как свою и в этом залог нашей европейской идентичности. В чем же состояла сущность этой идентичности на столь ранней, можно сказать, эмбриональной стадии ее становления? Ответ на этот вопрос определит весь дальнейший ход наших рассуждений: уникальность Европы, ее беспрецедентный исторический вызов заключался в осознании человека как принципиально свободного существа.

 

Свобода – вот главный лозунг Европы, не только не принятый в Азии, но и не понятый там. Да, человек зависит от тысячи внешних и внутренних сил, и, возможно, он должен от них зависеть, но только он способен к тому, что в наиболее точных философских терминах называется «трансцендированием», то есть сознательным внутренним дистанцированием от внешнего опыта и способностью оценивать этот опыт, выбирать себе жизнь и смерть. Существует много различных объяснений, почему именно Европа совершила это «трансцендирование», среди которых наиболее основательными являются географические причины: от беспрецедентного освоения морского пространства до необходимости выживать в сравнительно холодном климате. Но не следует думать, что залогом этой свободы была децентрализованная природа европейской геополитики, свойственная конгломерату морских колоний и свободному союзу племен и городов. Такое существование не может продолжаться слишком долго, когда твоими соседями остаются мощные централизованные державы вселенской «Азии». Поэтому возникает фигура Александра Македонского, который не только объединяет Грецию, но и идет завоевывать весь мир. Совершенно очевидно, что никакой внешней необходимости оккупировать все пространство от Египта до Индии у греческого императора не было и быть не могло – им двигало ощущение и осознание собственной свободы и желание навязать эту свободу, этот «евростандарт», деспотическим государствам Азии. В этом заключается характерная черта европейской цивилизации – ее принципиальная экспансивность, ее вселенский империализм. Эта экспансия неизбежно вытекает из осознания собственной правоты: если мы находимся в Истине, а другие вне Истины, то наш естественный долг состоит в том, чтобы открыть эту Истину другим, а если мы не хотим открывать эту Истину другим, значит мы в ней не уверены. Логично? Как писал идеолог американских неоконов Лео Штраус, наилучшим политическим порядком является тот порядок, который является таковым всегда и везде. Полководец Александр, безусловно, противоречил своему учителю Аристотелю, когда хотел построить свой полис размером со всю ойкумену («Зевесов полис», как говорил Марк Аврелий), но именно в этом заключается весь пафос европейского духа – не довольствоваться собственным совершенством, а стремится утвердить это совершенство во всем мире. Изоляционизм и эскапизм чужды европейскому духу и убивают его, а исторические основания для подобного отступления от своей миссии у Европы были всегда. Именно поэтому Эдмунд Гуссерль в своей программной работе «Кризис европейского человечества и философия» писал, что «Величайшая опасность для Европы – это усталость».

 

Но Александр не смог довести свою миссию до конца и только ради того, чтобы азиатские народы признавали его в качестве нового царя царей («шахина-шаха») перенес свою столицу в Вавилон – и с его смертью пала вся месопотамская цивилизация. То, что не сделал македонец Александр, сделали римляне, построившие первую, чисто европейскую империю, действительно объединившую Европу в единое государство, и как и в случае с греками, мы можем прямо сказать, что если историю Рима мы не считаем своей историей, если мы не осознаем себя хоть немножечко «римлянами», то мы не можем считать себя европейцами. И как в свое время Греция освободила все Средиземноморье от деспотизма Персии и Египта, так и Рим дал бой последнему оплоту Азии – чудовищному Карфагену. Здесь нужно обратить внимание на одну крайне важную аберрацию: оппозиция Европы и Азии вовсе не тождественно оппозиции Запада и Востока. К востоку от древней Европы простирались бесконечные леса и степи, которые позже займут славяне, продолжающие экспансию европейской культуры. В действительности Европа противостоит Азии не как Запад – Востоку, а как Север – Югу. Европа – это свободный Север, противостоящий тираническому Югу. На протяжении всей своей истории Европа в большей степени противостояла именно Югу – тираниям африканского и азиатского побережья Средиземного моря, и конфликт Рима и Карфагена играет здесь архетипическое значение. Ну а уж славянский мир, и, прежде всего, Россия, свободно простирались на Восток, испытывая постоянные угрозы именно с Юга. Чем же тогда является оппозиция Востока и Запада, если дихотомию свободы и тирании воплощает Север и Юг? Эта оппозиция даст себя знать в расколе единой Европы на Западную и Восточную.

 

Примат Личности как главная европейская ценность

 

Синтез греческой и римской культуры породил то целое, что мы ныне называем Античностью, «древним миром». Античность – это языческий мир, но он разительно отличался от мира иных язычеств именно тем, что по-иному относился к человеку. Античный человек – это человек, осознающий свое достоинство, свою потенциальную свободу, как бы он к ней не относился. Свобода античного человека позволяет ему преодолеть узкие рамки своего этнокультурного бытия и мыслить универсально. Именно поэтому центральной, отличительной особенностью античной культуры на фоне всех остальных культур было чудо греческой философии – культуры свободной, спорящей мысли, породившей свои ценности и свои законы, среди которых главные – это законы классической логики, неизменные нигде и никогда. Античность породила тот универсальный образец культуры и цивилизации, перед которым не смогли устоять никакие окраины средиземноморской ойкумены, и даже среди представителей самой упрямой окраины – древней Иудеи – нашлись те, кто еще накануне христианской эры породил взрывоопасный, «александрийский», иудео-эллинистический синтез. Античный дух был исполнен интуицией человеческой свободы, но он не мог его выразить иначе, кроме как в отвлеченных философских смыслах, ибо основа его оставалась языческой. Но вот в I веке происходит осевое событие, которое нам позволяет называть этот век первым – возникает Христианство и стремительно поглощает Европу как единая религия, в которой так нуждалось единое имперское государство Рима. Именно Христианство можно считать той ценностью, которую европейцы символически «похитили» у близких родственников финикиян, азиатов-иудеев и которая породила в Европе новую цивилизацию, принципиально отличную от самой Азии. В этом смысле вполне возможно сказать, что Европа – это и есть Христианство.

 

Конечно, с чисто библейской точки зрения осевые события древней истории происходили совсем не в Европе, которая была периферией ветхозаветного мира. И богословское значение событий, происходивших в древней Иудеи, Египте и Месопотамии куда важнее тех странностей, что были в Греции или Риме. Но факт остается фактом – культура Нового Завета получила свое наибольшее распространение и окончательно утвердилась именно в европейском пространстве, в то время как из Азии ее последовательно изгоняли и изгоняют до сих пор. И не нужно обладать особыми познаниями, чтобы ясно объяснить этот факт тем, что именно в Античной Европе была подготовлена та необходимая почва, которая смогла воспринять христианскую культуру. Прежде всего, речь идет о той самой ценности человеческой свободы, которая является сущностью всей европейской цивилизации на протяжении всей ее истории. Но только христианская религия могла дать оправдание античной интуиции человеческой свободы в своем уникальном, исключительно христианском представлении о человеческой Личности.

 

В отличие от язычества, где высшей священной инстанцией является безличное «божественное начало» (Брахман индусов, Дао китайцев или Единое-Благо греческих платоников), в авраамической, библейской традиции Бог является Личностью, и именно поэтому он не порождает этот мир из самого себя, а творит его своей свободной волей «из ничего». При этом, не только Сам Бог является Личностью, но и человек создается Им «по своему образу и подобию» как новая личность, а не как «одна из десяти тысяч вещей» китайской мифологии. Недопонимание личностной природы Бога ведет к непониманию аналогичной природы человека, равно и обратное – недооценка человека как личности ведет к отрицанию личности в Боге. Эта ошибка чревата подрывом всей сущности библейского вероучения и превращения авраамической религии в очередное язычество. Именно это начало происходить с древними иудеями, которые не приняли Новый Завет. Христианство, утверждающее факт воплощения Бога в человеческой природе, усиливает персоналистическую интенцию Ветхого Завета настолько, что в отрицании богочеловеческой природы Спасителя можно дать «задний ход» и вернуться к безличному богу язычества. Именно поэтому невозможно со стопроцентной уверенностью сказать, что все иудеи и все мусульмане понимают своего бога как личность, а не как каббалистическую «айн-соф» или «абсолютную реальность» суфиев – там нет Церкви, а значит, нет единого догматического свода, и каждый толк может толковать свою религию по-разному. Именно из-за этого до сих пор нет конвенционального религиоведческого определения ортодоксии и ереси в иудаизме и исламе, отсюда все теологические проблемы с каббалой и гаскалой, суфизмом и ваххабизмом. Оппозиция Севера как полюса «свободы» и Юга как полюса «тирании» очень точно накладывается на оппозицию Христианства и южных религий авраамического происхождения – иудаизма и ислама. Таким образом, авраамический дух оказался близок европейскому – это дух свободной личности, но персонализм Нового Завета оказался настолько радикальным, что расколол авраамический мир надвое, по линии Север – Юг, Европа – Азия.

Византия как подлинная Европа

 

Христианство восприняло все интеллектуальные ресурсы античного наследия, породив великий «каппадакийский синтез» IV века, шире – патристический синтез всех Семи Вселенских Соборов ( IV- VIII вв.), еще шире – всю культуру Нового Рима, культуру Ромейской Империи, которую итальянские гуманисты XV века назовут «Византией». От античного наследия было воспринято, прежде всего, то, что составляло его уникальность – культура греческой философии с ее языком, ее логикой и ее дисциплинами. Можно со всею определенностью сказать, что именно в этот период, в первые века нашей эры, окончательно оформилась та культура и цивилизация, которую мы называем Европой – это культура великого антично-библейского синтеза, наивысшим проявлением которого стал торжествующий византизм. На двух основаниях покоится Европа – Античности и Христианстве, греческой философии и христианском богословии, учебнике классической логики с одной стороны, Священном Писании и Священном Предании с другой стороны. С тех пор европейская идентичность предполагает не только интимное переживание древней истории Греции и Рима, но и исповедание христианской религии. В этом смысле можно прямо сказать, что если наша душа, по выражению Тертуллиана, хоть немножечко не христианка, то мы не можем считать себя европейцами. Так и события Библии для нас должны быть не менее, а в идеале значительно более важны, чем истории, описанные Фукидидом или Полибием. Иногда в античном наследии Европы выделяют не только греческую философию, но еще и «римское право» и тогда получается, что Европа основана как будто бы на «трех китах» – христианской религии, греческой философии и римском праве, но дело все в том, что то, что мы сейчас называем «римским правом» – это не столько древнее право, основанное на законах Двенадцати таблиц, сколько именно конечный свод всего римского гражданского права ( Corpus iuris civilis), составленного знаменитым византийским императором Юстинианом в VI веке («Кодекс Юстиниана»). Таким образом то, что мы называем «римским правом», на самом деле уже является ромейским, «византийским» правом, которое составляет историческую основу всего европейского правосознания. Безусловно, возникновение гражданской правовой системы – это отличительная особенность европейской цивилизации, свидетельствующая о ее главной ценности – человеческой свободе. Но по большому счету развитие гражданского права в Риме и Константинополе можно считать продолжением общей философской культуры Античности, поэтому нет особого смысла выделять римское право в отдельное, автономное основание европейской идентичности.

 

Весь драматизм европейской истории объясняется тем, что Европа основана на двух началах – Античности и Христианстве. Реальная, историческая Европа – это цивилизация компромисса между этими началами, в то время как в исторической Церкви оппозиция между ними снимается за счет подчинения античной культуры христианским ценностям. Поэтому высший синтез христианских и античных начал заключен в православном византизме, который фактически стал устойчивой, твердой основой всей традиционной европейской культуры. Основополагающее влияние византийской культуры на всю европейскую историю очень долго замалчивалось на Западе, пока, наконец, в ХХ веке стараниями научной византинистики это влияние не стало очевидным. Всю историю западной цивилизации, от Италии до Америки, невозможно себе представить без ее византийских корней, о чем бы ни шла речь – о теологии, философии, литературе, архитектуре, живописи, музыке и т. д. Византизм сегодня – это ответ на кризис европейского духа, заключенный в самой Европе, ибо он предлагает не условный компромисс между античным наследием и Христианством, а их гармонический синтез через подчинение одного начала другому. Да, если античное наследие будет восприниматься как самоценность, то оно неизбежно приведет к новому язычеству, и в этом его непреходящая опасность. Но для того, чтобы этого не произошло, вовсе не следует отвергать с нуля все достижения философии, науки и искусства Греции и Рима – нужно их грамотно соотнести с абсолютными ценностями Христианства. Но возникает вопрос – кто может сегодня начать это возвращение Европы к своим собственным ценностям? Мы видим, что спасение Европы, а, следовательно, и всего человечества, лежит не вне Европы, не на каком-то абстрактном «Востоке» или «Западе», а в самой Европе, но для этого необходимо увидеть Европу в ее целом, а не в одной лишь ее части.

 

Византия была той Империей, которая воплощала собой Христианскую Европу, то есть Европу в ее совершенном, законченном историческом виде с ее симфонией Церкви и государства, ее греческим языком и библейской религией. Однако уже вскоре после Седьмого Вселенского Собора, в VIII веке, греческий восток и латинский запад Европы начинают входить в открытую конфронтацию, которая закончилась величайшей катастрофой – расколом единой Церкви в 1054 году, когда латинский Запад отпал вместе с Римской курией, утвердившей концепцию Filioque (учение о предвечном исхождении Святого Духа не только от Отца, но «и от Сына»).

Filioque как отказ от примата Личности

 

Для стороннего взгляда это может показаться неожиданным, но догматическая сущность раскола христианской Европы в XI веке касалась все той же, центральной для всего Христианства темы – темы Личности. Западные богословы полагали, что православное учение о Божественной Троице якобы лишает Ее устойчивости, уравнивая предвечно рождающегося от Отца Сына и предвечно исходящего от Отца Духа. Поэтому латиняне заявили об исхождении Святого Духа не только от Отца, но и от Сына, тем самым введя в Троицу рациональную иерархию и поставив Дух на «третье место». В результате оказалось, что Три Лица Святой Троицы стали как будто бы проявлением единой Божественной природы, первичной по отношению к Трем Лицам. Католическая концепция Троицы – это концепция единой Божественной природы, внутри которой в иерархическом порядке располагаются Три Лица. Таким образом, количество Трех Лиц и сам факт Их существования оказывается вторичным, акцидентальным (необязательным) атрибутом единой Божественной природы. Такая концепция Троицы более удобна для понимания земным человеческим рассудком, как идея безличного «божественного начала» более понятна, чем идея Бога-Личности. Учение о Filioque было существенным «шагом назад» в сторону языческого, «азиатского» имперсонализма и все остальные отличительные положения католицизма имели именно языческий характер – положение о непорочном зачатии Самой Девы Марии, положение о чистилище и, наконец, положение о римском папе как «наместнике Бога на земле», априори безгрешном в своих постановлениях.

Вызов Востока

 

Православное догматическое богословие действительно слишком «сложно» для рассудочного восприятия – представление о том, что Бог – это, прежде всего, Личность и что Три Лица Божественной Троицы определяют свою Божественную природу – не укладывается в примитивное, языческое миропонимание отношений между Богом и человеком. Это крайне важная тема, и без нее невозможно понять глубину тех противоречий, которые сложились в Христианской Европе по линии Восток – Запад. Однако, перед нами встает вопрос о сущности навязчивой оппозиции Востока и Запада, которой мы противопоставили более фундаментальную оппозицию Севера и Юга. Напомним, что в христианской традиции сложилось особое почтение к Востоку – например, на Востоке находился рай: «И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал» (Быт 2:8), а изгнание Адама из рая происходило, соответственно, на Запад: «И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к древу жизни» (Быт. 3:24). Этой теме посвятил целую главу святой отец Церкви Иоанн Дамаскин в своем «Точном изложении православной веры» (кн. IV, гл.12 «О поклонении на Восток»). Сторона изгнания Адама, пишет Иоанн Дамаскин, «разумеется, на западе». Помимо того, что храм Соломона ориентировался на восток и точно также должны быть ориентированы все христианские храмы, Сам Господь Иисус Христос вознесся в сторону Востока, и придет Он «таким же образом, как Вы видели Его восходящим на небо» (Деян. 1:11). И апостол Лука пишет: «По благоутробному милосердию Бога нашего, которым посетил нас Восток свыше» (Лк. 1:78). Наконец, Сам Христос в воскресном каноне называется Востоком – «Восток имя Ему» (глас 5, песнь 9). Таким образом, в христианской сакральной географии Восток имеет положительное значение, а Запад негативное. Из этого следует, что Восток – это начало Истины, а если этой Истины нет, то это начало, претендующее на то, чтобы нести в себе Истину, то есть нечто, имеющее всеобще-обязательное значение. Это нужно всегда иметь в виду, потому что наделение восточной стороны положительным качеством вне христианского контекста будет лишь проявлением языческого магизма, поклоняющегося безличным стихиям: Восток – это источник света Истины не потому, что оттуда восходит солнце, а только в том случае, если оттуда исходит свет Христов.

 

Вне христианского содержания Восток превращается в полюс абстрактной, размытой сакральности, так называемой «духовности», которая становится очень опасна, если ее исходной ценностью не является Бог-Личность, а соответственно, и личность человека. Именно такой тип сакральности мы наблюдаем в так называемых «восточных религиях» – доведенном до своего логического предела язычестве: индуизме, буддизме, даосизме. Конечно, эти религии различаются между собой, но они имеют одно общее представление о высшей метафизической инстанции как безличном божественном начале, по отношению к которому человек, являющийся лишь элементом единого космоса, должен совершить ряд необходимых инициаций и раствориться в нем, полностью исключив свое «я» (индуистское тождество «Атмана» и «Брахмана», китайское следование закону «Дао», буддистское самоуничтожение в «нирване» и т.п.). Исходя из этой задачи, социальная организация всего общества должна выстраиваться как продолжение инициатической иерархии космоса: так жесткий метафизический детерминизм «восточных религий» порождает систему самодовлеющего тоталитаризма, который только и может быть свойственен подлинной Азии, наиболее далекой от европейского пространства. Совершенно очевидно, что хорошо прижившиеся в ХХ веке на Востоке фашизм (Япония) и коммунизм (Китай, Северная Корея, Вьетнам, Камбоджи) были и остаются лишь новой формой органической восточной деспотии, к сожалению, имевшие свои аналоги и в истории Европы. Идеологическая сущность нехристианского Востока – это принципиальный холизм, социальным продолжением коего являются любые тоталитарные системы, а его интеллектуальное обоснование лежит на путях последовательного иррационализма. Космическое и социальное бытие на Востоке представляет собой «холическое» единство, порожденное метафизическим детерминизмом безличного «Абсолюта» и исключающим какое-либо рациональное познание как опасный путь «трансцендирования» и «индивидуации» из этого тоталитарного единства. Не случайно тоталитарные силы во все времена столь враждебно относились к любому рационализму.

Вызов Запада

 

Чем же по отношению к такому Востоку является Запад? Исходя из вышеизложенного, Запад – это полюс индивидуализма и рационализма. Подлинное «западничество» начинается с выделения собственного «я» из любой метафизической целостности и попытки ее рационально-аналитической деконструкции. На первый взгляд, этот путь кажется стремлением к свободе и познанию, но в действительности он отрицает и то, и другое. В желании освободиться от метафизического детерминизма архаических религий западный человек лишь перевернул иерархию зависимостей и нашел объяснение всем социальным явлениям в земном, физически имманентном измерении – в почве (геодетерминизм), крови (этнодетерминизм), эгоизме (либерализм), голоде (марксизм), похоти (фрейдизм) и т. д. Здесь также нет свободной личности человека, здесь он редуцируется лишь к случайному атомарному индивиду, который становится функцией внешних, органических и механических процессов. Здесь есть «индивид», но нет Личности. На религиозном уровне этот фатализм уже присутствовал в учении католических августинианцев, извративших учение отца Церкви Блаженного Августина о Божественном предопределении, но в качестве догматического положения он было принят в протестантизме, особенно в его кальвинистской версии. Таким образом, реформаторский раскол западных христиан XVI века, отделивший Северо-Западную Европу в протестантском направлении, точно также имел своей основой вопрос о метафизическом статусе Личности, и в этом смысле был лишь продолжением великого раскола XI века. При этом, генеральная тенденция протестанткой теологии на демистификацию и демифологизацию христианского учения в конечном счете привела к полному вытеснению Божественного присутствия из человеческой истории, что положило начало учению «деизма» – учению о том, что Господь создал мир и оставил его до Страшного Суда. На этом пути происходит окончательная деперсонификация Бога и превращение Его в очередное «божественное начало», неведомое человеку. Таким образом, деистическая инволюция протестантского Запада пришла к тем же выводам, что и пантеистическая инволюция языческого Востока.

 

Следующим шагом после реформации XVI века была уже прямая атеистическая революция XVII- XVIII веков, породившая эпоху Модерна – эпоху торжествующего секуляризма, который стал главным идеологическим знаменем Запада. Вместе с этим, радикальный рационализм XIX века, выраженный в позитивистской философии, в своем отрицании метафизической реальности дошел до невозможности реального познания внешнего и внутреннего мира человека и породил принцип агностицизма, то есть отказался от своих изначальных претензий. Как «антиметафизический релятивизм» Модерна является лишь обратной стороной «метафизического детерминизма» языческой религиозности, так и рационалистический агностицизм Запада является лишь обратной стороной иррационалистической агносии Востока. Следовательно, Восток и Запад, лишенные христианского содержания и осмысления, представляют собой две крайности, которые в итоге сходятся в общем отрицании принципа Личности как начала подлинной свободы и подлинного познания.

Запад против Европы

 

Главный порок в восприятии европейской культуры заключается в иллюзорном отождествлении понятия «Европа» и понятия «Запад». Исторические корни этого ложного тождества восходят к выделению Западной Европы в качестве отдельной цивилизации и ее некритическому присвоению гордого имени «Европы» как таковой. В этом смысле Запад совершил своеобразное «похищение Европы», как минимум, у половины ее собственного населения. Но не надо вдаваться в сторонние рассуждения, дабы ясно увидеть, что отождествление Европы и Западной Европы – это такой же логический аб