Чеховские мотивы

•

Россия при участии Украины. 2002. 120 минут.

Авторы сценария Кира Муратова, Евгений Голубенко по мотивам рассказа “Тяжёлые люди” и пьесы “Татьяна Репина” Антона Чехова

Режиссёр Кира Муратова

Оператор Валерий Махнев

Художник Евгений Голубенко

Премии: приз Гильдии российских кинокритиков на МКФ в Москве, премия за режиссуру на фестивале "Окно в Европу" в Выборге

Оценка - 8,5 (из 10)

 

Экзистенциальная драма

•	Кадр из фильма

 Иногда просто поражаешься - вроде бы смотрим одно и то же кино, примерно одинаково излагаем его содержание, но всё равно воспринимаем по-разному. И там, где даже прежние поклонники таланта Киры Муратовой ощутили “чрезвычайно тяжкое впечатление”, напротив, чувствуешь неожиданное просветление и вновь испытываешь своеобразное “терапевтическое воздействие”. Мне довелось трижды смотреть новый фильм “Чеховские мотивы” - и каждый раз я переживал состояние катарсиса, чего никак не скажешь про предыдущие муратовские картины “Три истории” и “Второстепенные люди”, которые вообще раздражали в какие-то из моментов. Стремишься это уразуметь, поподробнее расспросить тех, кто, наоборот, восторгается этой “трагикомически-абсурдной чернухой”, но почему-то откровенно не приемлет своего рода возврат режиссёра к эстетике и проблематике ранних работ, сделанных на рубеже 60-70-х годов - “Короткие встречи” и “Долгие проводы”. Впрочем, и немногие ценители “Чеховских мотивов” крайне удивляются из-за намерения провести подобную параллель, скорее соглашаясь с тем, что Кира Муратова в своём первом за последние 30 лет полностью чёрно-белом фильме искусно стилизует некоторые приметы и приёмы немого кинематографа, который ведь практически успел застать Чехов, пусть его рассказ “Тяжёлые люди” и краткая пьеса “Татьяна Репина” были написаны во второй половине 80-х годов XIX века.

 

•	Сергей Бехтерев

Разумеется, лёгкий налет “кинематографического декадентства” в духе истерических мелодрам 10-х годов уже ХХ столетия больше свойствен сцене венчания в церкви, длящейся в течение 45 минут и почти равной самому обряду бракосочетания, который к тому же ведётся на церковнославянском языке. Но профанный характер снижения пафоса этого религиозного таинства, подкреплённый серией эксцентрично-фарсовых зарисовок безобразного и возмутительного поведения толпы зевак в храме Божьем, у Чехова выражен не менее явно, а в случае упоминания приходским священником Синода и местных отцов-настоятелей, пожалуй, звучит ещё язвительнее. Начинающий драматург мог себе это позволить, поскольку вообще не предполагал издавать или же предлагать в театр своё экспериментальное сочинение, родившееся в качестве экспромта и дружеского ответа-возражения по поводу одноимённой трагикомедии Суворина об отравившейся актрисе, которая создала “опасный прецедент”, словно заразив вирусом самоубийства атмосферу провинциального российского городка.

 

•	Нина Русланова

С другой стороны, Муратова намного дальше развивает чеховский порыв по преодолению старых и традиционных форм драматического искусства, так как намеренно отказывается от остающегося весьма мелодраматическим финала, когда подруга Репиной, тщетно попытавшись напугать её бессовестного жениха, сочетающегося браком уже с другой женщиной, после церемонии в церкви кончает жизнь самоубийством. В фильме всё превращается в дурную игру без какого-либо печального исхода, если не считать, что благонравный и чинно-спокойный отец Иван, с достоинством проведший обряд венчания, срывается на истошный крик, когда узнаёт в закутанной в шаль “мстительнице” собственную дочь. И тут уж точно возникает перекличка двух историй, объединённых в экранном повествовании, поскольку отец церковный в миг оказывается вполне обычным родителем, который не может найти взаимопонимания со своим “беспутным чадом”, подобно тому, как мучается с сыном-студентом и четырьмя другими детьми доведённый до отчаяния семейной жизнью, нескончаемой стройкой и небалующей погодой персонаж из рассказа “Тяжёлые люди”.

 

•	Наталия Бузько

Вроде бы произвольное сочетание несочетаемого - скандала за обеденным столом в провинциальном семействе из-за денег, которые следует дать сыну, уезжающему на учение в город, и ставшего тоже скандальным венчания заштатного оперного певца с выгодной невестой, имеющей солидное приданое - на самом деле содержит глубокую подоплёку, связанную не только с несомненным материальным интересом обоих героев. Конечно, можно трактовать появившееся после посещения церкви намерение студента вернуться домой и до конца выяснить отношения со своим отцом почти как тот же дерзкий вызов, который бросила местному обществу подруга Татьяны Репиной, ратующая за восстановление попранной морали и элементарного чувства справедливости. Но беда состоит в том, что оба не достигают якобы благородных целей, и всё у них выглядит устроенным лишь для пущего эффекта, ради простого сотрясания воздуха и отравления атмосферы. А вот несчастные отцы, вынужденные стыдиться поступков собственных детей и сами ведущие себя, увы, неблаговидно, поневоле вызывают более жалостливое отношение.

 

•	Филипп Панов

В конечном счёте, эти самые “Две истории” - действительно о “некоммуникабельности чувств” (“никто никого не любит”, как заявляет в картине героиня Нины Руслановой), о столь модном как раз в 60-е годы мотиве мирового кино, отчасти почерпнутом и из драматургии Чехова, а также у его западных последователей, которые создали “театр абсурда”. Кира Муратова, которую в советские времена обвиняли именно в некритическом и формальном подражании принципам “дедраматизации”, усвоенным в том числе благодаря фильмам Микеланджело Антониони, обращалась в “Коротких встречах” и “Долгих проводах” к той сфере человеческих взаимоотношений, каковые представлялись малосущественными, мелкими, второстепенными для идеологически и героически-пафосно ориентированного искусства. И далее в её творчестве выстроилась особая линия вроде бы более лиричных лент, посвящённых, так сказать, брачно-семейной теме - “Познавая белый свет”, “Чувствительный милиционер”, теперь вот “Чеховские мотивы”. Причём знаменательно, что все они чаще встречали удивительное неприятие и отторжение у критиков, готовых, напротив, превозносить резкие и отталкивающие работы режиссёра, начиная с “Среди серых камней” и кончая “Тремя историями” (это особенно характерно для странного психоаналитического эссе Бориса Парамонова “Бесплодная земля Киры Муратовой”). Или же любоваться её “чистым искусством”, как в “Перемене участи” и “Увлеченьях”, по-детски радоваться довольно невзыскательному комическому стилю “Масок-шоу” во “Второстепенных людях”. Тайна сего предпочтения велика есть!

 

•	Александр Баширов

А, между прочим, смутившая многих профанация свадебного ритуала в “Чеховских мотивах” была прежде заявлена (хоть и не в религиозном, ещё в светско-советском аспекте) в фильме “Познавая белый свет”, где другая героиня Нины Руслановой ведала брачующимися парами, выезжая прямо на стройку, в грязь и холод, соединяя узами молодых экскаваторщиков и штукатурщиц, стараясь произносить им прочувственные речи про большую и чистую любовь. Студент же, пытающийся вырваться из пут семьи и одновременно время склонный по-прежнему пользоваться всеми преимуществами родительской опеки, может напомнить старшеклассника из “Долгих проводов”, который и хочет, и всё не решается бросить свою довольно экстравагантную мамашу, чтобы уехать жить к отцу в другой город. Выматывающий всех родственников процесс отъезда юноши на учёбу в город в “Чеховских мотивах” - те же самые долгие проводы! Один из младших братьев даже произносит напоследок известную пословицу “Уходя - уходи”, а студент никак не покинет отчий дом, в конце концов застывая вместе с папашей в финальном стоп-кадре, будучи вписанным с ним в дверной проём, будто в рамку живописной картины на примерный сюжет “Отправление в путь блудного сына”.

 

•	Жан Даниэль

Любопытно, что незадолго перед этим, вернувшись домой после первой попытки удалиться за пределы надоевшего мира, он присядет у двери почти что в позе рембрандтовского странника. И вообще в их жилище все стены “украшены” различными поговорками-рекомендациями, включая следующую: “Без денег в город - сам себе ворог”. А мать начинает одержимо повторять свою “гипнотическую молитву” (“Балет. Красиво. Смотреть”), когда на экране телевизора появляется Наталья Макарова, исполняющая “Умирающего лебедя” Камиля Сен-Санса, и этот номер длится чуть ли не целиком. Вдобавок шестеро из семи членов отнюдь не святого семейства, за исключением самого малого ребёнка, носят очки, без которых они подслеповато воспринимают окружающую реальность. И словно стараются убежать в некий иллюзорный, придуманный, искусственный мир, для каждого из них - свой. Будь то балет по телевизору для матери-учительницы, чтение дочерью газет за столом во время обеда, которая также сочиняет от нечего делать романтические истории про дальнейшую судьбу несчастного студента, игра в слова и забавные пререкания на тему “сарай-магазин” двух младших братьев, наконец, вечная стройка, которой из года в год усиленно занимает собственное воображение глава всего этого хозяйства.

 

•	Георгий Делиев

Кстати, для самой Киры Муратовой, однажды проговорившейся, что в кино её больше всего привлекает “укрощение фактуры”, должно быть свойственно то же неукротимое стремление создавать нечто упорядоченное из постоянного хаоса - не так уж важно, окажется это сараем или магазином. И её симпатии всё-таки на стороне тех, кто конкретно что-то делает, пусть только два часа в день, как работники во дворе, строящие ни шатко ни валко, а в остальное заранее оплаченное время просто радующиеся осеннему дождю. Звучащий за кадром романс воспевает, наоборот, весну - но этой “музыки светлая нить” вдруг преображает всё вокруг: и ловко снующиеся по доскам рубанки, и держащие их в руках сноровистые мужики, и всякая живность на скотном дворе (от свиней до гусей и индюков) почему-то воспринимаются в поэтическом ключе, позволяя ощутить утраченную и столь редко возвращающуюся радость бытия.

 

И как после этого можно договориться до того, что начать обвинять Муратову в низведении людей до уровня свиней, если она в равной мере восторгается любым проявлением безусловного, неавтоматического, раскрепощённого. Младенец, любопытными глазками живо реагирующий на перепалку в доме или с трудом борющийся с одолевшим его сном; хрюшка со своим будто улыбающимся рылом, выслушивающая бесплодные жалобы хозяина на погоду; работник, пускающийся в перепляс под дождем; умно смотрящие лошади, чью красивую породу постановщица превознесла ещё в “Увлеченьях”... Даже отец, когда долго прихорашивается перед зеркалом и называет себя “красавцем”, вызывает, помимо иронии, вполне понятную симпатию, поскольку в это время остаётся самим собой, естественным и полностью избавленным от тех ролей, которые навязаны ему другими людьми и судьбой. И студент, спящий прямо в церкви, не снимая очков и с перекошенным ртом, тоже по-своему трогателен и беззащитен, тем более когда, приоткрыв глаза, взирает на сурового и непреклонного Спаса - устыдившись его взгляда, отправляется просить прощение у отца. Да и самодовольный жених имеет свой сопереживательный “момент истины”, когда после венчания сидит опустошённо выглядящим рядом с приятелем и клянётся поехать на кладбище, на могилу Татьяны Репиной, чтобы запоздало покаяться.

 

Люди не так плохи, как они кажутся! И уж точно нельзя считать Киру Муратову “жутким мизантропом”, человеконенавистником, способным присоединиться к циничному мнению одной из героинь в “Трёх историях”, что этой планете следовало бы поставить “ноль”. Режиссёр, разумеется, не отворачивает лица от всех мерзостей и пакостей человеческого существования, демонстрирует внешние и внутренние уродства людей, действительно ведущих себя как марионетки, механические куклы, заученно повторяющие одну и ту же фразу, словно на заевшей пластинке. И даже для кого-то кощунственно намекает в “Чеховских мотивах” на определённую тавтологичность, более того - на схожий автоматизм самого православия, где молитвенные заклинания и произносимые обеты неслучайно повторяются трижды. Это отнюдь не Евангелие так скучно и затянуто, вопреки возгласу одной из девиц, не выдержавших церковной службы. Кстати, и не все зрители по эту сторону экрана выносят подобное испытание, хотя (сужу по собственным впечатлениям) такое “реальное действо”, воссозданное в фильме, может быть интересным и увлекательным по второму и третьему разу.

 

И при желании услышишь, узришь и поймёшь то, что не слышат, не зрят и не понимают другие. Согласно закону “золотого сечения”, которому стоит последовать и в данном тексте, наиболее важная для постижения “Чеховских мотивов” фраза звучит в одной из молитв отца Ивана незадолго до окончания обряда венчания в церкви: “...христианские кончины живота нашего безболезненны, непостыдны, мирны, и доброго ответа на Страшном Судилище Христове просим”. Атеистка и богохульница Муратова столь же свята и преисполнена предельного сочувствия к бесконечно сирым человекам, как и родственный, близкий по духу Чехов, которого она как раз по этой причине похожести ранее упорно чуралась. Навязший в зубах Антон Павлович с неизменным “небом в алмазах”, “в Москву, в Москву!”, “в человеке всё должно быть прекрасно” и весьма полезным советом “выдавливать из себя по капле раба”, конечно, ценен как реликт минувшей исторической эпохи. Но наша современница Кира Георгиевна превращает давнее прошлое в продлённое настоящее, смешивает времена в нераспутываемый узел, заставляет дословно повторенные слова, написанные Чеховым, звучать по-модному остранённо и абсурдно (“Пусть мои старые возьмет. Они ещё совсем новые”). Она на самом деле доказывает, что “время всегда одинаково” и “время всегда грубо” по отношению к людям. Проблема заключается только в том, что не надо быть грубым в ответ.

 

В одном из интервью Муратова точно определила, в чём состоит “тяжесть” изображаемых ею в “Чеховских мотивах” людей: “...они дотошно давящие характеры, и такое происходит в каждой семье”. И развивая эту мысль, добавила: “Понимаете, русский человек серьезён, и из этой серьёзности проистекают такие черты характера, как правдоискательство, богостроительство, правдолюбство: нет, мы выясним всё до конца, пусть мы причиним друг другу боль, зато будем знать всю правду. Лёгкое отношение к жизни, конечно, куда более приятно: да не будем мы доискиваться, кто из нас прав, ладно, замнём для ясности - тут, как говорится, каждому своё”.

 

И сама художница, как истинно русская, тоже не может избежать этой участи непременно докапываться до глубин и выносить всё наружу, провоцируя подчас неадекватную реакцию на поведанную правду, на то, что посмела поставить перед нами “прямое зеркало”, в котором уж никак не увидишь себя одними лишь красавцами и красавицами. Это действует куда сильнее, нежели кривое зеркало, в котором человеческие черты сознательно заостряются, гиперболизируются и приукрашиваются, так сказать, с обратным знаком. А вот реалистическая истина, будучи горькой и беспощадной, на всякий случай отторгается нашим сознанием - как нечто недопустимое и постыдное. Тем более, если речь в картине идёт о брачно-семейных отношениях, которые ведомы каждому из нас, и практически любой считает себя большим знатоком в данном вопросе, абсолютно верно оценивающим психологические мотивы поведения и порой парадоксальные проявления характеров всех участников “домашних баталий”.

 

Другая особенность “Чеховских мотивов”, как и находящихся в тесной связи с этой лентой уже упоминавшихся ранних фильмов, а также “Познавая белый свет” и “Чувствительного милиционера” (Борис Парамонов напрасно считает его единственной настоящей неудачей киномастера, стараясь обнаружить там “травестию христианства” и “пародию непорочного зачатия”), таится в непостижимом умении Киры Муратовой творить раскованно и непринуждённо. Мало того, что сам фильм строится как трёхчастная музыкальная форма со своими адажио, скерцо и анданте, или же его можно рассматривать в качестве аналога рондо, поскольку в финальной коде всё возвращается к началу повествования, и герои, проделав очередной круг, оказываются почти там же, где были, хотя и приобрели новый жизненный опыт. Главное, что музыка пронизывает всё происходящее (и не только буквально - в виде дважды повторенного романса, откуда как раз и взята для названия данного текста строчка “...тянется музыки светлая нить”, балетного номера по телевизору или духовных песнопений в церкви).

 

Фирменные муратовские повторы одних и тех же слов, намеренно накладывающиеся фразы разных героев, многоголосица и невнятица речи - это ритмически организованный приём своеобразных речитативов, исполняемых одновременно. И ссора в провинциальном семействе строится так же музыкально, как и обряд венчания, то и дело сопровождающийся посторонними репликами притомившихся участников церковной церемонии. В обоих случаях длительность и внутренний ритм сцен имеют более важное значение, нежели их содержание, которое, в принципе, могло быть пересказано за несколько минут. А Муратова позволяет чуть ли не физически ощутить продолжительность действия, являющегося с привычной точки зрения фактическим бездействием. И глубоко погружает в представляемую на экране среду, заставляя пережить полную идентификацию с внешне странным и абсурдным миром, который, по сути, заурядно обычен и предельно узнаваем. Мы все в нём живем, но не каждый готов это признать.

 

Удел неисправимых новаторов, к коим, безусловно, относится Кира Муратова, - это в лучшем случае недопонимание, в худшем - обвинение в формализме, хотя спустя десятилетия её стилевые и ритмические изыски обладают свойством приобретать ясность и прозрачность формы (достаточно пересмотреть сейчас “Долгие проводы”). И “Чеховские мотивы” - это подлинный возврат к “сложной простоте” чёрно-белых работ более чем тридцатилетней давности, ставших уже классикой кино. Пусть один из использованных рассказов 26-летнего Чехова называется “Тяжёлые люди”, осовремененная экранизация 67-летней Муратовой отличается “лёгкостью дыхания” и редкостной свободой во владении кинематографическим ритмом. И музыка слышится не только в заглавии!

 

Можно посмотреть в Доме кино:
2 декабря - 13.00
6 декабря - 11.00
7 декабря - 15.40
9 декабря - 13.10

А так же в кинотеатре РОЛАН