4 июня - 20-я годовщина трагического завершения «пекинской весны»
4 июня 2009 года наступает двадцатая годовщина трагического завершения так называемой «пекинской весны». Начиная со второй половины апреля и по 4 июня 1989 года на главной площади китайской столицы молодежь требовала от компартии политических преобразований. Казалось, Китай разделит участь Советского Союза, который уже несся навстречу краху.
Очевидцем тех драматических событий стал один из руководителей советской оборонной промышленности Ефим Михайлович Малитиков. Сейчас он работает над книгой воспоминаний о своих встречах с Михаилом Горбачевым, Рональдом Рейганом, Борисом Ельциным, Биллом Клинтоном, Кофи Аннаном, Тосихико Ямаситой, Биллом Гейтсом, другими известными людьми.
Выход книги «Их рукопожатия помнит ладонь» (рабочее название) в одном из московских издательств запланирован на 2010 год. Открывает ее очерк об общении Ефима Малитикова с легендарным китайским лидером Дэн Сяопином. В связи с юбилеем «пекинской весны» автор любезно предоставил фрагмент рукописи нашему порталу.
Антикитайский поступок
Второй раз я повидался с Дэном в 1990 году. После обмена привычными «Нихау, товарищ» Председатель выслушал мой краткий рассказ о том, как продвигаются одобренные им полтора года назад проекты, сколько создано в Китае и в СССР рабочих мест, какие достигнуты технико-экономические показатели.
Затем вождь поинтересовался, чем он может помочь, чтобы дело шло быстрее.
– Товарищ Дэн Сяопин! – собравшись с духом, выпалил я. – И Китаю, и Советскому Союзу было бы весьма полезно иметь контакты с крупным бизнесом Тайваня. Несомненно, вы лучше меня знаете, что этот остров –настоящий заповедник высоких технологий и одновременно часть вашей страны, пускай и с иным общественно-политическим устройством. Когда-нибудь Тайбэй обязательно воссоединится с Пекином, и это произойдет тем скорее, чем больше деловых интересов будут связывать оба Китая. Личные связи важнее любого официоза...
К моему облегчению, ход оказался уместным: Председатель заулыбался, и то не был дежурный «политес» восточного человека. Именно Дэн, стремясь к возвращению всех утраченных в разные годы китайских территорий, выдвинул концепцию «Одна страна – два государственных строя».
Еще в конце 1980-х годов островитяне и жители материка стали потихоньку наведываться друг к другу в гости. Тогда же началась опосредованная, в основном через Гонконг, торговля между двумя Китаями. Предпринимателям Тайваня давно было тесно на острове, и они уже понемногу инвестировали в материковые проекты.
– Я решу, товарыш Малитика-фу, как помочь, – медленно произнес Дэн. – Думаю, у нас с вами все получится. Мы свяжемся с вами в самое ближайшее время, ведь вы еще не собираетесь возвращаться в Москву. А теперь позвольте преподнести вам кое-что на память – я не забыл, что вы тонкий ценитель фарфора!
Наша встреча продолжалась полтора часа. Великолепные древние статуэтки мне вновь привезли в отель – с товарным чеком на четыреста «баксов». А буквально назавтра в моем номере раздался звонок:
– Тавалися Малитика-фу, – услышал я в трубке голос генерала Ван Ли. – Вы можете готовиться к поездке на Тайвань. Там мы обеспечим вам встречи на таком уровне, который обеспечит ваши интересы. Только... э-э...
– Что «только», мой генерал? – игриво спросил я, приплясывая от радости вокруг телефонного аппарата. – Какие у вас условия?
– Дело не условиях, тавалися Малитика-фу, – вздохнул Ван Ли. – Вы известный человек в Китае, и от наших журналистов не укроется ваш визит на капиталистический остров, который является марионеткой американского империализма.
Кажется, я понял, к чему он клонит, но все же решил уточнить:
– Чем же мне это грозит, дорогой Ван Ли?
– О вас могут плохо написать в газетах – здесь, на материке.
Оставалось лишь рассмеяться:
– У каждого своя работа, и никто не вправе затыкать рот журналистам. У нас в СССР гласность, газеты пишут о чем желают, так что мы привыкли к критике!
– У нас в Китае, как вы знаете, иная ситуация, – мягко напомнил Ван Ли. – Мы не мешаем журналистам лишь тогда, когда их мнение совпадает с линией партии. Кто бы ни произнес «пусть расцветают сто цветов», ничего хорошего это не сулит. Но в общем вы правы, не нужно придавать значения... э-э... формальным публикациям.
Позднее я узнал, что впервые лозунг «пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ» выдвинул создатель китайской империи Цинь Шихуанди – еще в третьем веке до новой эры! В ответ разразилась настолько оголтелая критика правительства, что императору пришлось ее попросту запретить под страхом смертной казни. Вновь попытался отменить цензуру уже Мао Цзэдун, когда в 1957 году затеял кампанию «Байхуа юньдун» – за критику и гласность. Но в том же самом году кампанию поспешно свернули, уж очень нелицеприятной оказалась она для компартии. Увы, в перестроечном СССР не был учтен этот опыт: невозможно проводить реформы в условиях полного разброда умов и открытой ненависти к властям.
Так или иначе, очень скоро мы с Ларисой впервые отправились на Тайвань – в поездку столь же сложную, сколь и успешную, положившую начало реализации новых больших проектов.
По возвращении в Пекин новый наш переводчик Глеб читал в китайских газетах примерно одно и то же: «Большой друг китайского народа Ефим Малитиков совершил антикитайский поступок, посетив Тайвань».
И что же? Вы полагаете, после этого отношение китайцев ко мне ухудшилось? Ничего подобного! Здесь прекрасно отличали «формальные публикации» от истинных чувств и не хуже советских людей видели между строк. Более того, во мне, иностранце, стали видеть человека, который помогает воздвигнуть мост между двумя частями страны. Думаю, мудрый Дэн Сяопин предвидел подобные последствия.
И все-таки во вторую нашу встречу он запомнился мне совсем другим, нежели в первый раз. Между встречами прошло всего полтора года, но за это время Китай успел содрогнуться в предсмертных конвульсиях и... спастись, истекая кровью. За чудесным избавлением стоял хрупкий 85-летний дедушка, который гениально обронил:
– Если писать биографию, то в нее следовало бы непременно включить ошибки. Поэтому лучше всего – не писать ее вовсе.
Прежде чем взяться за данный труд, я долго обдумывал эти слова. И в итоге решил свести к минимуму рассказ о себе самом. О других – да, но не о своих делах и не о личной жизни. Удался ли сей замысел, судить вам, читатель.
Так вот, во время нашей последней встречи Дэн Сяопин показался мне, несмотря на все тепло возникшего между нами «магнитного поля», не просто безрадостным, но каким-то безотрадным. Внутренний мир вождя переполняла скорбь.
Несмотря на щедрые улыбки, которыми он одаривал гостя.
Перестройка без Горбачева
В середине апреля 1989 года скончался 73-летний Ху Яобан – бывший председатель и бывший генсек КПК. На его вилле в Городе Комсомола (есть и такой населенный пункт в Поднебесной) мы с Ларисой однажды провели несколько летних дней, чтобы навсегда запомнить сорокаградусную мучительную жару. Двумя годами ранее так называемые консерваторы из политбюро отстранили Ху Яобана от власти, поместив под домашний арест. С точки зрения Дэна, сей реформатор чересчур торопил демократизацию отсталой аграрной страны с проблемными национальными регионами.
Но опала лишь прибавила Ху Яобану популярности в либеральных кругах, добивавшихся введения в стране реальной многопартийности, а вместе с нею резкого увеличения собственных шансов на проникновение во власть (несколько незначительных партий «ради приличий» существовали даже при Мао). Теперь эти самые круги решили, что пробил их час.
На площадь Ворот небесного спокойствия (Тяньаньмынь), где расположены правительственные здания, высыпали немногочисленные студенты и молодые рабочие, чтобы продемонстрировать траур по Ху Яобану. На другой день их стало в разы больше, на третий день их число увеличилось на два порядка.
К концу апреля на колоссальной площади бушевали сотни тысяч человек. Трауром по Ху Яобану уже и не пахло – отчетливо тянуло перестройкой по-советски.
– Долой продажных бюрократов! – бесновались парни с девицами. – Демократия или смерть!
– Хватит нашептывать из-за занавески! – этот упрек адресовался лично Дэн Сяопину.
Студенты полагали, что именно духовный лидер Китая тормозит перестройку, назначает преданных себе чиновников, а те погрязли в коррупции. Знатоки истории сравнивали постепенно расстававшегося с официальными постами Дэна с деспотичной императрицей, которая некогда управляла Маньчжурией, тайно подавая советы своему бесхарактерному супругу-императору.
Так вот и ломаются социальные системы: вчера мятежников еще нигде не видно, сегодня о них кто-то что-то слышал, а завтра они – повсюду, и это уже не мятежники, но революционеры! Жителям китайской столицы чрезвычайно нравилось дышать революционными порывами: женщины даже выстаивали очереди, чтобы передать демонстрантам питье и продукты.
Воодушевление митингующих резко возросло после того, как четвертого мая к ним обратился с речью Чжао Цзыян – председатель Коммунистической партии Китая пообещал ускорить реформы. Подталкивая его к выполнению обещаний, тысячи студентов объявили голодовку.
Нужно сказать, мир довольно равнодушно взирал на события в Китае – тогда по всему социалистическому лагерю шли митинги и демонстрации, на которых раздавались призывы к многопартийности и свободным выборам, рыночным преобразованиям и свободе слова. Поэтому мы с Ларисой, как ни в чем не бывало, в очередной раз прилетели в аэропорт Шоуду.
А спустя несколько дней в Китай прибыл с визитом Михаил Горбачев. На встрече с ним 16 мая Дэн Сяопин констатировал полную нормализацию советско-китайских отношений, испорченных еще в конце 1950-х:
– Закрыть прошлое, открыть будущее!
Изначально отчего-то планировалось, что Горбачев возложит венок на Тяньаньмынь, хотя самая большая площадь планеты вот уже месяц была забита невообразимой толпой в миллион человек. Там мелькали портреты советского гостя, а транспаранты на русском языке извещали: «Демократия – наша общая мечта!», «Мы тоже хотим перестройку!», «В Москве есть Горбачев, а у нас?».
Горбачев обошелся и без венка, и без комментариев: по правилам международного «политеса» происходящее являлось сугубо внутренним делом Китайской Народной Республики. Однако эти правила неожиданно нарушил представитель встречающей стороны. Чжао Цзыян пожаловался своему кумиру Михаилу Сергеевичу, что руководство Китая несамостоятельно и принимает решения только после их одобрения Дэном. Так председатель КПК «технично» сделал Дэн Сяопина ответственным за отсутствие в стране политических реформ и, соответственно, за протесты на Тяньаньмынь.
На моих глазах 18 мая 1989 года кортеж советского лидера направился в сторону аэропорта. Пришла пора действовать! Дэн Сяопин немедленно собрал китайскую верхушку – Постоянный комитет Политбюро.
– Проблема не в том, устоит ли СССР, – сказал Дэн. – Проблема только в том, падет ли затем Китай.
И предложил предоставить спасение страны Народно-освободительной армии.
Чжао Цзыян попытался дать отпор:
– За мной народ.
– За тобой нет ничего, – отрезал Дэн.
Очень скоро я наблюдал, как в Пекин бесконечной рычащей змеей втягивается танковая колонна.
Отъезд Горбачева накалил обстановку и на площади. Грандиозный митинг начал смахивать на первую фазу вооруженного восстания: в руках у отдельных молодых людей замелькало оружие.
На следующий день в Китае было объявлено о полном табу на любые уличные мероприятия. Но почти все студенты и часть рабочих остались на Тяньаньмынь, и их посетил «китайский Горбачев» – Чжао Цзыян. Встреченный бурной овацией, он, тем не менее, посоветовал прекратить голодовку и покинуть площадь.
Дэн Сяопин понял, что его непослушный назначенец может превратиться в альтернативного лидера нации, если решится использовать молодежь подобно Мао Цзэдуну. В 1966-м тот передал страну в руки хунвэйбинов ради собственного единовластия и расправы с политическими конкурентами, включая самого Дэна.
Вождь велел премьеру Госсовета Ли Пэну ввести в столице военное положение, после чего сместил Чжао Цзыяна со всех постов и отправил его под домашний арест. Одновременно власти продолжали увещевать манифестантов, не теряя надежды на полюбовное урегулирование конфликта.
Но в ряды «младореформаторов» затесались многочисленные провокаторы, уголовники и просто обозленные безработные, которые с пистолетами и даже автоматами принялись обстреливать дипломатические представительства разных стран, отели, рестораны.
Поднебесный размах
Годом позже, в ходе нашей последней встречи с Дэном, у меня язык не повернулся завести речь о событиях роковой ночи на четвертое июня. Да и о чем следовало спрашивать? О том, легко ли было приказать армии покончить с бесчинствами и анархией? Риторический, бессмысленный вопрос.
Расправа выглядела началом всенародной войны. Беспощадно давя боевой техникой «живые щиты», сметая артиллерийским огнем баррикады, обмениваясь ураганным огнем с боевиками, бросая по пути горящие БТРы, войска прорвались к центру Пекина и закупорили все выходы с набитой человеческими телами Тяньаньмынь.
Пыхая в предрассветном мареве белесыми выхлопами солярки, вперед двинулись урчащие танки с раскачивающимися антеннами. Из толпы полетели «коктейли Молотова» и булыжники.
Когда бунтовщики поняли, что деваться некуда, было поздно: гусеницы перемалывали плоть, восходящее солнце купалось в ручьях крови, вопли ужаса и предсмертные крики рвали тугой теплый воздух.
Следом за танками на площадь вступила пехота с АК-47 наперевес. Всех, кто держал оружие, расстреливали или закалывали штыками. Такой же прием ждал тех, кто пытался выбраться с площади через армейские кордоны. Выжившим связали за спинами руки и приказали длинными шеренгами опускаться на колени – прямо в кровавую кашу.
Потом ее долго соскребали бульдозерами и грейдерами. В китайских мегаполисах производились массовые аресты. Пекинские улицы были вдребезги изуродованы стальными траками, и транспорт едва тащился по чудовищным колдобинам (даже спустя три года машины на залатанном асфальте ощутимо вибрировали).
За стеклами автомобиля мы с Ларисой видели безжизненные тела повешенных зачинщиков мятежа – летний ветерок покачивал их на столбах. Во дворах переполненных тюрем гремели расстрельные очереди. Больницы были забиты ранеными и полураздавленными, многих из которых вскоре вывозили прямо на кладбища.
Чтобы отвести от себя хотя бы часть проклятий, мудрый Дэн отправил в отставку нескольких генералов, которые чрезмерно усердствовали в подавлении мятежа. Но при этом вождь ни разу не усомнился в своей принципиальной правоте: реальная многопартийность убила бы Китай, без железной дисциплины свыше миллиарда человек в рамках здравого смысла не удержать.
Какую цену уплатил 4 июня 1989 года китайский народ? В печати кто-то оперирует сотнями жертв, другие – тысячами. Нет, в Китае иные масштабы. Когда 2200 лет назад император Цинь Шихуанди решил отгородиться от гуннов Великой китайской стеной, то бросил на ее возведение сразу два миллиона солдат и рабов, причем работы велись круглые сутки в две смены в течение десяти лет. Можете вообразить себе такую стройку, читатель? А ведь мне довелось видеть нечто подобное.
Вскоре после событий на Тяньаньмынь министр строительства Сун Мэн Лан привез меня на окраину Пекина.
– Здесь будет Олимпийская деревня на полтора миллиона квадратных метров жилой площади, – министр указал на пустырь, уходящий за горизонт.
В 1990 году в Китае должны были пройти XI Азиатские игры, и в деревне предстояло разместить десятки тысяч человек (свыше шести тысяч одних только спортсменов).
– Полтора миллиона? – недоверчиво переспросил я, поскольку был не понаслышке знаком с фокусами местных строителей. – Но до открытия игр остался один год!
– Напрасно вы мне не верите, тавалися Малитика-фу, – улыбнулся министр строительства Поднебесной. – Полтора миллиона – не так уж и много. Знаете, сколько Китай строит нового жилья? Ежегодно по одному квадратному метру на каждого жителя страны.
– То есть один миллиард двести миллионов квадратов, – пробормотал я, завороженный этим астрономическим темпом. – У нас в СССР ежегодно сдают только сто миллионов квадратных метров при населении менее трехсот миллионов...
– Вот приедете через год и увидите Олимпийскую деревню своими глазами!
Спустя год Сун Мэн Лан, светясь от гордости, доставил меня на то же самое место вместе с толпой чиновников, которые меня сопровождали: секретари обкомов и горкомов, председатели райисполкомов, их заместители с восхитительным упорством норовили затесаться в состав делегаций «Олимпа». Целыми днями советские начальники готовы были выстаивать у наших выставочных стендов и ночевать в дрянных отелях, лишь бы вырваться за рубеж из страны развитого социализма и вернуться домой с «фирменными» шмотками и музыкальными центрами.
Мы остолбенели. На месте бескрайнего пустыря раскинулся целый город – это и есть подлинно китайский размах!
Невозможно верно судить о Китае, опираясь на наши познания о других нациях: в человеческой вселенной отсутствуют объекты для подобного сравнения. Соответственно философию и ментальность китайских руководителей нельзя оценивать с точки зрения философии и ментальности лидеров других стран. Теоретические представления о Китае не помогут, необходимо обладать практической мудростью и быть частью единственного народа планеты, формировавшегося на протяжении четырех тысячелетий.
Дэн Сяопин решил навсегда скрыть число погибших и раненых при разгроме мятежа. Представители прессы и международных организаций на пушечный выстрел не подпускались к местам событий. Громадное количество китайцев оказались в лагерях, где содержались с традиционной жестокостью. Несчастным давалось понять, что они просто исчезнут подобно своим товарищам, если когда-нибудь вздумают болтать. Когда все это осознали, уцелевшие вышли на свободу.
Порядок немедленно воцарился по всей стране, хотя жесточайший «профилактический» контроль за ситуацией продолжался еще очень долго. Раз за разом возвращаясь из Москвы, я на каждом углу китайской столицы заставал настороженных автоматчиков.
Как же зарубежная «прогрессивная общественность» откликнулась на «избиение младенцев»? Запад ввел было санкции против Китая, но скоро отказался от них. Мировая экономика уже к тому времени крепко «подсела» и на дешевую рабочую силу, и на бездонную емкость потребительского рынка Поднебесной.
На Тяньаньмынь протестовало архаичное общество голодных идеалистов. Читатель лучше поймет эту мысль, если вспомнит, что в те же годы советские идеалисты распевали вслед за Виктором Цоем:
Перемен требуют наши сердца,
Перемен требуют наши глаза.
В нашем смехе и в наших слезах
И в пульсации вен...
Перемен, мы ждем перемен!
Дождались? Об этом мечтали?
Китайские идеалисты навсегда остались на Тяньаньмынь. В Поднебесной окончательно победило общество реалистов – алчных потребителей. Выросшие на суровой рисовой диете, они по достоинству оценили колбасу и йогурты. Раньше белые испускали отвратительный запах молочного скота, но нынче китайские горожане его уже не чувствуют.
Недаром новое поколение студентов проигнорировало смерть в одной из больниц Пекина 17 января 2005 года кумира своих предшественников – Чжао Цзыяна. В итоге Китай по сей день пребывает в мире (если не считать Тибета и Синьцзян-Уйгурского автономного района, но там у тления причины этноконфессиональные).
Нет никаких указаний на то, что кому-то в Поднебесной когда-нибудь вновь захочется увидеть танки близ Ворот небесного спокойствия.
Комментарии читателей Оставить комментарий