Творцы «Новой нации». Часть II

Таков был коммунистический «интернационализм» в действии

Таков был коммунистический «интернационализм» в действии. Коммунисты упорно следовали раз избранным путем и всеми наличными средствами проводили политику дерусификации Малороссии, удовлетворяя при этом любые, даже самые абсурдные притязания украинизаторов, в том числе и территориальные.

В 1926 г. к УССР был присоединен ряд пограничных территорий Российской Федерации, а именно: часть Валуйского уезда Воронежской губернии, часть Путивльского, Белгородского, Суджанского уездов Курской губер­нии, Семеновская волость Гомельской губернии, часть волостей Севского уезда Брянской губернии. Причем сде­лано это было вопреки категорическому несогласию населения этих районов, совершенно произвольно зачисленному в «украинское».

Вопрос о возможном присоединении к Украине актив­но обсуждался на уездных съездах Советов в 1923—1925 гг. Их делегаты решительно высказались против присоеди­нения, мотивируя это нежеланием подвергнуться насиль­ственной украинизации. При этом, по словам делегатов, местное население категорически отказывалось от препо­давания в школах на украинском языке и не соглашалось вообще как бы то ни было подвергаться украинизации, «которая неизбежно связана с коренной ломкой вырабо­тавшихся и исторически установившихся бытовых усло­вий и языка». Один из членов губисполкома крестьянин Россошанского уезда Скляренко заявлял, что украинский язык среди населения совершенно не пользуется популярностью: «Как-то в уезде проводилась кампания по организации украинских школ, населению предлагалось, по его желанию, устраивать школы с обучением на украинском языке, и, несмотря на это, не было создано ни одной украинской школы». «Большинство жителей Острогожского уезда определенно не считают себя малороссами», делал вывод председатель местного исполкома и приводил показательный пример. В губернской крестьянской «Нашей газете» была открыта специальная рубрика, так называемый «украинский куток» в расчете на то, что крестьяне будут присылать заметки на украинском языке. Что же получилось? «После двух-трех заметок «Куток» заглох», «крестьянство осталось глухим, совершенно не интересуясь данным вопросом... Жители не считают себя хохлами».

Сходная ситуация сложилась и в Таганрогском округе, где население категорически было против присоедине­ния к УССР. Жители слободы Матвеев Курган, офици­ально зачисленные в «украинцы», открыто высказались против «изучения чуждого населению языка», отмечая «не­понимание всех распоряжений советского правительства, издаваемых на украинском языке». «Нежелание примириться в особенности с украинизацией школ, письмоводства и т.д.» высказали крестьяне Амвросиевского района Сталинского округа Донской губернии.

В конечном итоге, центральное руководство страны удовлетворило претензии «украинцев» на приграничные территории РСФСР, но только отчасти. Однако те не успокоились на достигнутом и уже в мае 1927 г. ЦК КП(б)У направило в ЦК ВКП(б) новую докладную записку по данному вопросу. Ссылаясь на то, что на непосредствен­но прилегающей к УССР территории Российской Феде­рации проживает около 2 миллионов «украинцев», расселенных компактными группами в Курской, Воронежской губерниях и Северо-Кавказском крае, украинский ЦК предлагал передать УССР часть районов Курской и Воронежской губерний, а также Шахтинский и Таганрогский округа Северо-Кавказского края. Не прошло и года, как в апреле 1928 г. в Секретариат ЦК ВКП(б) было отправлено очередное «обоснование» в пользу передачи УССР прилегающих к ней территорий РСФСР. На этот раз украинские лидеры ссылались на «грубое извраще­ние национальной политики партии по отношению к украинскому населению в Курской и Воронежской губерниях»: как доказывал украинский нарком просвещения Н.А. Скрыпник, украинизация там якобы не проводилась.

Конец всем этим претензиям положил И. В.Сталин. Во время встречи с украинскими писателями (12 февраля 1929) на вопрос о судьбе «украинских уездов Курщины и Воронежчины» генеральный секретарь ВКП(б) ответил следующее: «Этот вопрос несколько раз обсуждался у нас» и решено было ничего не менять. «Слишком часто меняем границы — это производит плохое впечатление и внутри страны, и вне страны». А кроме того, у «некоторых русских это вызывает большой отпор» и с этим «надо считаться». Поэтому проблему границ лучше оставить: «У нас каждый раз, когда этот вопрос ставится, начинают рычать: а как миллионы русских на Украине угнетаются, не дают на родном языке развиваться, хотят насильно украинизировать и т.д.». Но самое главное, вопрос границ внутри СССР — чистая формальность: «С точки зрения национальной культуры, и с точки зрения развития диктатуры, и с точки зрения развития основных вопросов нашей политики и нашей работы, конечно, не имеет сколько-нибудь серьезного значения, куда входит один из уездов Украины или РСФСР».

Впрочем, «украинцам» все же удалось кое-чего достиг­нуть. Власти РСФСР заметно ужесточили политику укра­инизации тех регионов, население которых было зачисле­но в «украинское». Видя, что местные жители отказыва­ются «добровольно» украинизироваться, стали прибегать к более привычному средству — принуждению. Наркомпрос РСФСР осудил «случаи, когда на местах... производят го­лосование, желает ли население иметь школу на украинс­ком... или на русском языке», ибо «население, естествен­но, голосует за школу на русском языке». После этого указа­ния местные власти перестали интересоваться мнением населения при введении обучения на украинском языке, мотивируя это тем, что «часто практикующийся при пере­воде школ на родной (?) язык преподавания опрос населе­ния, а иногда и плебисцит должны быть отвергнуты как мероприятия, носящие часто случайный характер».

Но и открытое принуждение не приводило на практи­ке к желаемому результату. В 1928 г. украинское ГПУ подготовило справку о результатах украинизации школы в Кубанском и Донском округах Северного Кавказа, на­селение которых официально считалось «украинцами». «В большинстве случаев преподавание на украинском язы­ке, — говорилось в справке, — вызывает явное недоволь­ство как среди иногородних, так и казачества». Сотруд­ники ГПУ признавали, что местное население не пони­мало украинского языка, значительно отличавшегося от «местного наречия». В результате на Кубани и Дону рус­ские школы были переполнены, тогда как в украинских школах ощущался недобор учащихся. Например, в станице Пашковская Кубанского округа в 1927—1928 учеб­ном году в украинскую школу поступило всего 14 человек, а в русскую школу 144 (!) человека; в станице Корсунской того же округа в первую группу украинской школы записалось только 10 человек, в русскую же 130; «то же имело место в станицах Гривенской, Поповнической, Северской, Холмской и ряде других». Родители учащихся стремились перевести своих детей из украинских школ в Русские. Когда они писали соответствующие заявления, то указывали, что «не считают себя украинцами».

Сотрудники ГПУ, знакомясь с ситуацией на Дону и Кубани, старательно изучали настроения рядовых граж­дан. Высказывания последних были обобщены и приво­дились в указанной справке. Особенно часто встречались выражения типа: «Советская власть навязывает украини­зацию против нашей воли», «наши дети портятся в украинских школах по приказу советской власти».

Примечательно, что украинизация Кубани, в качестве ответной реакции, вызвала к жизни столь же странную идею «кубанизации», выдвинутую профессорами Шалем и Мартининым, в соответствии с которой заявлялось о необходимости изучения «своего кубанского языка», а не «чужого украинского», «кубанизации школы» (причем последняя установка была популярна среди как учителей, так и учащихся ряда школ Донского округа). Идея «кубанизации школы» плавно переходила в мысль о необходимости «кубанизации Кубани». Таким образом, одна социальная патология провоцировала возникновение другой, еще более дикой патологии. Впрочем, творцы украи­низации на такой эффект в общем-то и рассчитывали...

В ответ на сопротивление режим ужесточал репрессии. Официально было объявлено, что «некритическое повторение шовинистических великодержавных взглядов о так называемой искусственности украинизации, непонятном народу галицком языке и т.п.» является «русским националистическим уклоном» (обвинение, в те времена неизбежно влекшее за собой тюремное заключение или расстрел). Власть все чаще прибегала к уголовному преследованию тех, кто не проявлял должного рвения в украинизации себя и своих подчиненных. Лишь один из тысячи примеров. В июле 1930 года президиум Сталинского окрисполкома принял решение «привлекать к уголовной ответственности руководителей организаций, формально относящихся к украинизации, не нашедших способ украинизировать подчиненных, нарушающих действующее законодательство в деле украинизации». При этом прокуратуре поручалось проводить показательные суды над «преступниками». Административный террор и запугивание приносили свои черные плоды. Например, в русском городе Мариуполе к 1932 г. не осталось не только русских школ, но даже ни одного русского класса...

Казалось, конечная цель дерусификаторов практически достигнута и до решающего успеха рукой подать, но именно в 1932—1933 гг. в деле тотальной украинизации Малороссии произошел первый серьезный сбой.

Связан он был в первую очередь с резким ухудшением внешнеполитической ситуации и огромной вероятностью возникновения войны. Причем, военная угроза СССР в этот момент исходила, прежде всего, от Польши, не ос­тавлявшей надежды снова завладеть Малороссией. Серь­езность этих намерений подтверждается документально. Так, возглавлявший внешнеполитическое ведомство Гер­мании Риббентроп в своих записках о переговорах с польским министром иностранных дел Ю.Беком (январь 1939) пишет следующее: «Я спросил Бека, не отказались ли они от честолюбивых устремлений маршала Пил суде -кого в этом направлении, то есть от претензий на Украи­ну. На это он, улыбаясь, ответил мне, что они уже были в самом Киеве и что эти устремления, несомненно, все еще живы и сегодня». В другом месте еще яснее: «Г-н Бек не скрывал, что Польша претендует на Советскую Украину и на выход к Черному морю». Примечательно и то, что Польша долгое время отказывалась заключить с СССР пакт о ненападении, хотя советские дипломаты добивались этого с 1926 г. Подписать его удалось только в 1932 г., при этом поляки согласовали срок действия пакта всего на три года. Между тем, сразу же после того, как Гитлер пришел к власти, Польша 26 января 1934 г. заключила с Германией договор о дружбе и ненападении. А когда Советское правительство в это же время выдвинуло предложение о заключении регионального соглашения о взаимной защите от возможной агрессии со стороны Германии, в котором приняли бы участие СССР, Франция, Чехословакия, Польша, Литва, Латвия, Эстония, Финляндия и Бельгия (Восточный пакт), польское правительство заявило (27 сентября 1934), что не может принять участие в Восточном пакте, если в нем не будет участвовать Германия. Таким образом, было сорвано подписание соглашения, могшего реально воспрепятствовать агрессивным устремлениям гитлеровской Германии. И причина здесь была одна: вся внешняя политика Польши в период между двумя мировыми войнами носила ярко выраженный антирус­ский характер. Несмотря на то, что по Рижскому мирно­му договору (март 1921) к Польше отошли обширные рус­ские территории (Подолия, Волынь, западная часть Бе­лоруссии), польская правящая клика продолжала вы­нашивать планы расчленения России и отторжения от нее новых территорий. Она также рассчитывала расширить сферы своего экономического и политического влияния на востоке путем создания «федерации» в составе Фин­ляндии, балтийских государств, и «отделившихся» от Рос­сии Белоруссии, Украины, крымского и казачьего «госу­дарств», а также «союза государств» Кавказа. С этой це­лью по инициативе Варшавы только в первой половине 20-х годов состоялось около 60 различных «балтийских конференций» с участием Литвы, Латвии, Эстонии, Фин­ляндии и Польши. Правда, создать Большой балтийский блок, направленный против СССР, Польше так и не удалось (прежде всего, из-за захвата поляками в октябре 1920 г. Вильно, ранее переданного большевиками Литве), однако сами эти попытки ясно говорили о вынашиваемых ею в отношении России экспансионистских планах.

К тому же еще в январе 1921 г. Польша заключила договор с Румынией о взаимопомощи на случай войны с СССР, а в апреле и июне были заключены пакты Румынии с Чехословакией и Югославией, что привело к окончательному оформлению Малой антанты. Дополнительно к этим договоренностям в феврале 1921 г. был заклю­чен франко-польский, а в январе 1924 г. — франко-чехословацкий союзы, в результате чего эта сеть соглашений на западных рубежах СССР была укреплена поддержкой сильной военной европейской державы.

Понятно, что подобная дипломатическая активность польских кругов в Москве оценивалась однозначно. Так, на заседании Политбюро ЦК РКП (б) 3 апреля 1925 г. отмечалось: «Факт создания блока из Прибалтийских стран, Польши и Румынии таит в себе непосредственную угрозу безопасности СССР». Эта обеспокоенность не исчезала и в последующем. На заседании Политбюро 19 апреля 1928 г. снова отмечалось, что военная опасность угрожает стране главным образом со стороны Польши.

Знали в Москве и о польских претензиях на большую часть Малороссии. Тем более, что именно в Польше на­шло убежище эмигрантское «украинское правительство». А «министр иностранных дел» этого «правительства» Р.Смаль-Стоцкий информировал в 1927—1928 гг. британ­ского представителя о наличии разведывательной сети в УССР, которая действовала под патронажем II отдела Генштаба Польши и базировалась, по его словам, в Церкви, кооперативных обществах и Академии наук. Польша же содержала на своей территории украинские банды, кото­рые на протяжении первой половины 20-х годов неоднок­ратно вторгались в пределы Малороссии, грабя и разоряя местное население. Например, осенью 1921 г. государствен­ную границу СССР пересекла банда некоего Палия чис­ленностью до двух тысяч человек. Месяц она грабила край, а когда части Красной Армии прижали ее, спокойно от­ступила в Польшу. Так продолжалось и в дальнейшем...

И польская разведсеть в УССР существовала. В декабре 1929 — январе 1930 г. разгорелся дипломатический скандал, связанный с тем, что двух сотрудников польского консульства в Киеве обвинили в военном шпионаже. Советская сторона потребовала выслать их из СССР. Польша, в свою очередь, потребовала выезда четырех сотрудников советских полпредства и торгпредства. И в дальнейшем ситуация только обострялась. Весной 1930 г. ОГПУ отмечало, что на территории УССР поляки усилили шпионаж и «контрреволюционную агитацию» и даже использовали в этих целях радио. К тому же с конца февраля 1930 г. в официальной польской печати началась широкая антисоветская кампания, и полпред в Варшаве должен был просить разъяснений относительно «травли СССР» и «прямых призывов к интервенции». Участились и прямые провокации со стороны Польши. Военные сообщали о полете над Правобережьем трех польских аэропланов в ночь с 16 на 17 марта, о чем был сделан даже соответствующий запрос в польский МИД.

Крестьянские волнения в западных пограничных ок­ругах СССР, вспыхнувшие в связи с началом коллекти­визации, еще более накалили обстановку. Стремясь сло­мить сопротивление крестьян, коммунистический режим прибег к террору. 5 марта 1930 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о повсеместном выселении «кулацких и контрреволюционных элементов», в том числе и в две­надцати западных пограничных округах. В связи с этой акцией опасение враждебных действий со стороны Польши еще более возросло. В решении Политбюро от 11 марта 1930 г. прямо указывалось:

«По имеющимся данным, есть основание предположить, что в случае серьезных кулацко-крестьянских выступле­ний в правобережной Украине и Белоруссии, особенно в связи с предстоящим выселением из приграничных райо­нов польско-кулацких и контрреволюционных элементов, польское правительство может пойти на вмешательство».

Столь серьезная озабоченность высшего руководства СССР объяснялась резким осложнением политической ситуации внутри страны в связи с развернутой кампани­ей по сплошной коллективизации крестьянства.

С момента захвата власти над Россией большевистский режим вел непримиримую войну против русского кресть­янства, составлявшего подавляющее большинство насе­ления страны и представлявшего, с точки зрения комму­нистов, непреодолимое препятствие для коренного пере­устройства страны. К концу 20-х годов эта война в связи с курсом на ускоренную индустриализацию достигла своего апогея, вызвав вначале продовольственный кризис, а затем и полную дезорганизацию сельского хозяйства в СССР. Между тем, экспорт зерна составлял главный ис­точник затеянной большевиками промышленной модер­низации. Однако уже хлебозаготовительная кампания 1927—1928 гг. столкнулась с серьезными трудностями, вызванными полной несостоятельностью политики, про­водимой большевиками в аграрном секторе, и отказом крестьян продавать произведенную продукцию государ­ству по заведомо заниженным ценам. К началу 1928 г. государственными учреждениями было заготовлено толь­ко 300 млн. пудов зерна против 428 млн. пудов к январю 1927 г.. Нежелание крестьян продавать хлеб государству по грабительским ценам было объявлено «кулацким саботажем». Режим прибег к террору, крестьяне ответили восстаниями. Только в конце 1928 — начале 1929 г. был зарегистрирован 5721 случай крестьянских выступлений, официально названных «кулацкими». К их подавлению были привлечены регулярные армейские части.

Начавшийся погром деревни еще более усугубил ситуацию. К началу 1929 г. во всех городах СССР была введена карточная система распределения продовольствия. Впрочем, и она не всегда помогала, поскольку в условиях продовольственного кризиса нормы снабжения зачастую не выполнялись.

А разразившийся в это же время мировой экономичес­кий кризис (1929—1933) сделал проблему еще более трудноразрешимой. Цены на сельскохозяйственную продукцию на мировом рынке падали быстрее, чем на промышленные изделия. Это было крайне невыгодно для СССР: хотя экспорт зерна за эти годы вырос, он не мог покрыть стоимость импорта, а при таком положении выполнение плана хлебозаготовок становилось для режима задачей, которую требовалось решить любой ценой.

В качестве главной меры такого решения и была разработана политика так называемой «сплошной коллективизации». Насильно загнанное в колхозы, совершенно подконтрольное коммунистическому государству, крестьянство превращалось в бесправную и фактически бесплатную рабочую силу, призванную с минимумом издержек обеспечить экономические предпосылки для большевистских планов ускоренной индустриализации. Те, кто представлял потенциальную опасность для коренной ломки жизненных устоев страны или оказывал открытое сопротивление, физически уничтожались или ссылались в не приспособленные для жизни районы, где большинство из них мученически погибло. Такими методами правящий режим подготовил почву для достижения поставленной цели, и 1932 г. был объявлен «годом завершения сплошной коллективизации». А зимой 1932/33 г., в ре­зультате успешного осуществления этого чудовищного социального эксперимента, в зерновых районах страны — Малороссии, Северном Кавказе, Поволжье и Южном Урале — разразился небывалый голод, унесший жизни сотен тысяч, а может быть, и миллионов людей.

Голод не был вызван неурожаем. Беда пришла потому, что весь хлеб принудительно, «под метелку», был изъят как у колхозников, так и единоличников. Во имя выполнения совершенно нереальных на тот момент планов государственных хлебозаготовок изымалось даже семенное зерно, предназначенное для будущего урожая. Благодаря этим мерам экспорт зерна не сократился. А миллионы тех, кто его производил, погибли от голода или в лагерях для спецпереселенцев.

Это страшное несчастье, повлекшее за собой неисчислимое количество жертв, еще более усугубило политический кризис в стране, в полной мере затронув и УССР. Ситуация была настолько острой, что летом 1932 г. Сталин, оценивая обстановку в республике, выражал вообще опасение за дальнейшую ее судьбу:

«Если теперь же не возьмемся за выправление положения на Украине, Украину можем потерять. Имейте в виду, что Пилсудский не дремлет, его агентура на Украине во много раз сложнее, чем думает Реденс (глава ГПУ УССР. — СР.) или Косиор (возглавлявший ее партийную организацию. — СР.). Имейте также в виду, что в Украинской компартии (500 тыс. членов, хе-хе), обретается немало (да, немало!) гнилых элементов... наконец— прямых агентов Пилсудского».

Положение требовало кардинальных мер, и они не за­медлили явиться...

14 декабря 1932 г. вышло постановление ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР «О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и в западных областях», в котором ви­новниками тяжелого положения в сельском хозяйстве указанных регионов назывались разного рода «контрре­волюционные элементы» и в их числе... «петлюровцы». Более того, постановление указывало, что в УССР эти враждебные власти элементы проникли в партийные и советские органы вследствие «механического проведения украинизации». Поэтому ЦК ВКП(б) потребовал от укра­инского руководства «обратить серьезное внимание на правильное проведение украинизации, устранить меха­ническое проведение ее, изгнать петлюровские и другие буржуазно-националистические элементы из партийных и советских организаций».

Набор туманных и внешне лишенных всякого положи­тельного смысла фраз официального партийного документа (одно только выра­жение «правильное проведение украинизации» чего стоит: «правильное» — это как?) — лишал возможности не посвященных в коммунистическую казуистику догадаться о направлении предполагаемых пере­мен, но фанатики украинства застыли в тяжком и мучитель­ном ожидании дальнейшей своей участи.

Собственно, первый звонок прозвучал для них еще в но­ябре 1929 г., когда органами ГПУ была раскрыта контрре­волюционная организация «Союз Освобождения Украины» (СВУ). По этому делу приговор был вынесен 45 украинским деятелям, в их числе академикам С.Ефремову (как руководителю) и М. Слабченко, а также бывшему премьерминистру УНР В.Чеховскому, историку И. Гермайзе, писателям А.Никовскому и Л.Старицкой-Черняховской. Но этим дело не ограничилось. В июне 1930 г. XI съезд КП(б)У осудил «шумскизм» и «хвылевизм», призвав партийные организации усилить борьбу с «националистическим уклоном».

За этим последовало продолжение. В 1931 г. ГПУ раскрыло новую организацию — «Украинский Национальный Центр» (УНЦ), а в марте арестовало М. Грушевского. К делу об УНЦ привлекли 50 человек, в их числе 14 заезжих галичан. Грушевского, правда, выпустили, но знаменитый корифей самостийничества явно впал в немилость. Началось дружное разоблачение его исторических фантазий на тему «Украины-Руси». 4 мая 1931 г. работы Грушевского подверглись уничтожающей критике на объединенном пленуме философов и историков украинской Академии. Тогда же в шестом номере «Большевика Украины» за 1931 г. появилась статья А. Хвыли (Олинтера) «Буржуазно-националистическая трибуна», в которой было раскритиковано любимое детище Грушевского — журнал «Украина». А состоявшийся 18—22 ноября 1932 г. объе­диненный пленум ЦК и ЦКК КП(б)У поставил жирный крест на советской карьере бывшего австрийского аген­та, включив его в число «контрреволюционеров-нацио­налистов». Жизнь и свободу ему, впрочем, оставили, да и академический спецпаек сохранили в прежнем объеме. Но его труды и практическая деятельность на долгие годы были припечатаны к позорному столбу.

У коммунистов словно бы раскрылись глаза на ту по­тенциальную угрозу для страны, которую таило в себе ук-раинство. Они, наконец, осознали, что проводимая ими политика тотальной украинизации Малороссии представ­ляет собой исключительно благоприятную питательную среду для роста и развития местного сепаратизма. Ком­мунистические идеологи, в общем-то, прекрасно знали, что украинство, возведенное ими в степень «нации» и «отдельного народа», на самом деле представляет собой обычный областной сепаратизм, а сепаратисты во все вре­мена и при любом режиме легко шли на сотрудничество с внешним врагом. Большевики еще не забыли, что в предыдущую мировую войну 1914—1918 гг. украинские сепаратисты находились именно в стане врагов России — Австро-Венгрии и Германии, а в Гражданскую — на стороне той же Польши. Перспектива надвигающейся войны на фоне резко возросшего недовольства населения проводимой коммунистическим режимом политики вынудило его умерить пыл по интенсивному взращиванию внутри страны украинской «пятой колонны».

Конечно, внезапно наступившее «прозрение» комму­нистов носило вполне ситуативный характер и было обус­ловлено, в первую очередь, резко изменившейся внешне­политической обстановкой. Тем более, что именно в этот момент к военной опасности со стороны Польши доба­вилась еще и немецкая угроза.

31 января 1933 г. рейхсканцлером Германии стал Адольф Гитлер. Возглавленное им правительство немедленно рас­пустило рейхстаг, назначив новые выборы на 5 марта. А в ночь с 27 на 28 февраля здание рейхстага погибло от по­жара, воистину символического: парламентаризм Веймар­ской республики превратился в пепел на глазах не только Германии, но и всего мира. Гитлеровское правительство ис­пользовало этот провиденциальный пожар для решитель­ного подавления в стране всех коммунистических орга­низаций. Захваченный на месте преступления поджига­тель, некий Ван дер Люббе, бывший голландский комму­нист, представил все необходимые для этой цели показа­ния: он коммунист, он совершил поджог «из протеста против международного капитала», он не только сочув­ствует коммунистической партии, но имеет также «связь и с социал-демократией». Именно то, что требовалось. Уже через день правительством был издан чрезвычайный декрет о борьбе с коммунистической опасностью, и по всей стране начался беспощадный антикоммунистичес­кий террор. И хотя на выборах 5 марта коммунистам уда­лось провести в рейхстаг 81 депутата, они фактически оказались вне закона. Избранных ими депутатов просто не пустили в парламент. Гитлер заявил: «Либо марксизм, либо германский народ. Через десять лет в Германии не будет больше никаких признаков марксизма».

Но это было только началом. День 5 марта национал-социалисты окрестили «днем пробуждения Германии». Всю ночь выборов горели символические огни вдоль Рейна и польской границы: символический жест в адрес нем­цев, отторгнутых от родины. А победу на выборах одер­жала национал-социалистическая партия во главе с Гитлером, кото­рая вместе с другими немецкими националистами полу­чила в парламенте абсолютное большинство. 23 марта Гитлер потребовал от рейхстага предоставления «прави­тельству национальной революции» всей полноты влас­ти на четыре года. «Заставлять правительство, — заявил он, — от случая к случаю выторговывать и выпрашивать у рейхстага согласие на необходимые мероприятия проти­воречило бы духу национального возрождения и постав­ленным целям». И добавил, что правительство использу­ет закон о чрезвычайных полномочиях лишь для прове­дения жизненно необходимых реформ.

Рейхстаг пошел навстречу и закон о полномочиях был принят квалифицированным большинством в две трети депутатов (441 голос против 94), что позволяло внести необходимые изменения в конституцию. Принятый за­кон передал кабинету министров право издавать любые законы. Против его принятия голосовали только социал-демократы. На другой день, 24 марта, рейхспрезидент фельдмаршал Гинденбург подписал этот исторический акт, немедленно вошедший в силу. Исполнив свою задачу, рейхстаг разошелся на неопределенное время. Таким образом, Гитлер и его партия получили всю полноту власти.

Произошедший в Германии политический переворот, самым непосредственным образом касался и СССР — этой мировой цитадели коммунистической идеологии, кото­рой Гитлер объявил непримиримую войну. Но имелись и более существенные причины, помимо идеологических, для непримиримого противостояния. В своей программ­ной книге «Mein Kampf», написанной им еще в 1924 г. во время заключения в тюрьме Ландсберг, Гитлер предель­но ясно сформулировал задачи внешней политики наци­онал-социалистической Германии:

«Целью всей нашей внешней политики должно являться приобретение новых земель». «Само собой разумеется, что такая политика приобретения новых земель должна быть осу­ществлена не где-нибудь в Камеруне. Новые земли приходится теперь искать почти исключительно в Европе». При этом «необходимо отдать себе полный отчет в том, что достиг­нуть этой цели можно только силой оружия и, поняв это, спокойно и хладнокровно идти навстречу неизбежному».

И куда же именно идти?.. В первых главах книги Гит­лер еще как будто находится в раздумье и высказывается в предположительной форме:

«Приняв решение раздобыть новые земли в Европе, мы могли получить их в общем и целом только за счет России. В этом случае мы должны были, препоясавши чресла, дви­нуться по той же дороге, по которой некогда шли рыцари наших орденов. Немецкий меч должен был бы завоевать землю немецкому плугу и тем обеспечить хлеб насущный немецкой нации». «Наше право на это было бы не менее обосновано, нежели право наших предков» (здесь и далее выделено мной. — СР.).

Но в конце книги, потратив сотни страниц на обосно­вание своей правоты, Гитлер уже безапелляционен:

«Мы, национал-социалисты, совершенно сознательно ста­вим крест на всей немецкой иностранной политике довоен­ного времени. Мы хотим вернуться к тому пункту, на ко­тором прервалось наше старое развитие 600 лет назад. Мы хотим приостановить вечное германское стремление на юг и на запад Европы и определенно указываем пальцем в сто­рону территорий, расположенных на востоке. Мы оконча­тельно рвем с колониальной и торговой политикой довоен­ного времени и сознательно переходим к политике завоева­ния новых земель в Европе.

Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Рос­сию и те окраинные государства, которые ей подчинены»*.

И ради этих новых земель, которые предстояло завоевать в России, Гитлер призывает немецкий народ идти на любые жертвы:

«Мы будем неуклонно стремиться к своим собственным целям в иностранной политике, а именно к тому, чтобы наш немецкий народ получил на этой земле такие терри­тории, которые ему подобает. Только в борьбе за такие цели смеем мы принести хотя бы самые великие жертвы и только в этом случае мы сможем оправдать эти жертвы как перед Богом, так и перед будущими поколениями. Перед Богом мы будем чисты потому, что люди, как известно, вообще рождаются на земле с тем, чтобы бороться за хлеб насущный, и их позиция в мире определяется не тем, что кто-либо им что бы то ни было подарит, а тем, что они сумеют отвоевать своим собственным мужеством и своим собственным умом. Перед будущими поколениями мы будем оправданы потому, что при нашей постановке вопроса каж­дая капля пролитой крови окупится в тысячу раз. Нынеш­ние поколения, конечно, должны будут пожертвовать дра­гоценной жизнью многих своих сынов, но за то на землях, которые мы завоюем, будущие поколения крестьян будут производить на свет Божий новые сильные поколения сынов немецкого народа и в этом будет оправдание наших жертв. Государственных деятелей, которые возьмут на себя ответственность за проведение предлагаемой нами политики, история не обвинит в том, что они легкомысленно жертво­вали кровью своего народа»...

И этот человек, открыто звавший свой народ к завоева­нию земель в России, невзирая ни на какие жертвы, теперь обладал безраздельной властью над Германией. Причем выдвигаемые им и его единомышленниками идеи и по­литические лозунги пользовались безусловной поддерж­кой подавляющего большинства немецкой нации, прак­тически всех ее социальных слоев, в том числе рабочих и крестьян. Эта массовая поддержка уже сама по себе была верной порукой того, что внешнеполитические задачи, сформулированные в «Mein Kampf», начнут реализовы-ваться в самое ближайшее время. Что, в свою очередь, для советского руководства означало одно: впереди вой­на. Война беспощадная, война на уничтожение. Ввиду этой совершенно неизбежной перспективы Сталину и комму­нистам пришлось в корне пересматривать проводимую в стране политику. Эта перемена взгляда на весь комплекс внутренних проблем коснулась и украинизации.

Состоявшийся 18 ноября 1933 г. объединенный пле­нум ЦК и ЦКК КП(б)У констатировал:

«Установление фашистской диктатуры в Германии... открытая пропаганда отторжения Украины от Советского Союза в германской фашисткой печати, публичные выс­тупления ответственных польских фашистских кругов... за антисоветский блок Польши с фашистской Германией и, наконец, борьба между польскими и германскими фашис­тскими кругами за гегемонию в лагере украинской контр­революции — все это, безусловно, стимулировало контрреволюционную активность остатков разгромленных капиталистических элементов на Советской Украине».

Отрешившись от леворадикальной риторики докумен­та, можно ясно увидеть, что коммунисты трезво оценивали внешнеполитическую ситуацию: страна находилась в преддверии войны. Войны с Польшей или Германией, или с ними обеими, объединенными в военный союз. Рас­считывать в этой войне на «украинцев» не приходилось. Поэтому и возникла настоятельная потребность суще­ственно «подправить» украинизацию с учетом вновь возникших обстоятельств.

Персонально миссия по искоренению «националистического уклона» в УССР была возложена на секретаря ЦК ВКП(б) П.П. Постышева (1887—1939). 24 января 1933 г. он был избран вторым секретарем ЦК КП(б)У и первым секретарем Харьковского обкома — и сразу же взялся за дело. В феврале того же года состоялся пленум ЦК КП(б)У, давший «зеленый свет» организации широкой кампании против «националистических элементов», проникших, вследствие недостатков украинизации, в партийные и го­сударственные органы, научные и культурные учрежде­ния. И первым демонстративным шагом начатой кампании стало снятие с должности Н.А.Скрыпника (23 фев­раля 1933), на которого и была возложена вина за «наци­оналистический уклон» в сфере «культурного строитель­ства на Украине». В июне на очередном пленуме ЦК Постышев прямо указал, что «на этом серьезнейшем уча­стке засело немало петлюровцев, махновцев, агентов ино­странных контрразведок... Эти вредители и шпионы... насаждали... не нашу национальную по форме и социа­листическую по содержанию украинскую культуру, а куль­туру националистическую, шовинистическую, буржуазную культуру Донцовых, Ефремовых, Грушевских». Цель та­кой «вредительской работы» заключалась в том, чтобы «ослабить пролетарскую диктатуру, лихорадочно готовя новые вылазки против СССР, не покидая мечты об отры­ве Украины от Советского Союза». Персональную вину за это П. П. Постышев возложил на бывшего министра украинского просвещения: «Тот участок, которым до недавнего времени руководил тов. Скрыпник, я имею в виду Наркомпрос и всю систему органов просвещения Украины, — оказался наиболее засоренным вредительскими, контрреволюционными, националистическими элементами». Под грузом столь тяжелых обвинений Н. А. Скрыпник вынужден был признать, что «во многих случаях ошибался». Но это запоздавшее «раскаяние» мало помогло:

от него потребовали письменного признания «ошибок» для публикации в прессе. В течение месяца он тянул, от­казываясь написать этот публичный акт капитуляции, а затем, осознав, что участь его предрешена, 7 июля заст­релился.

Процесс внедрения в жизнь очередного зигзага «гене­ральной линии партии» начался. Теперь украинизация оце­нивалась совсем с иных позиций. 24 апреля 1933 г. уже знакомый нам А.А. Хвыля (Олинтер) написал докладную записку Косиору и Постышеву, в которой указывал на «большую вредительскую работу» «украинской контрре­волюции» «в вопросах создания украинской терминоло­гии» и на умышленную «ликвидацию общеизвестных в украинском и русском языках» научно-технических тер­минов.

Главными координаторами этой «вредительской рабо­ты» являлись скрыпниковское ведомство и Государствен­ная комиссия для разработки правил украинского право­писания при наркомпросе УССР. «Общие в украинском языке с русским языком термины ликвидировали, выдумы­вая искусственные, так называемые украинские самобыт­ные слова, не имевшие и не имеющие никакого распростра­нения среди широких многомиллионных рабочих и колхозных масс». В качестве примера Хвыля-Олинтер приводил замену в украинском языке слова «сектор» на «витинок», «сегмент» — на «утинок», «экран» — на «застувач», «экскаватор» — на «копалка», «штепсель» — на «притичку», «аэрография» — на «марсознавство», «атом» — на «недiлка», «завод» — на «выробня». По мнению Хвыли, такие нововведения, проходившие под лозунгом замены «ру­сизмов» «исконно украинскими» словами, обычно заим­ствованными из польского или других иностранных язы­ков, крайне недопустимы. Так же как и предложенная ранее Скрыпником реформа украинского алфавита по введению двух латинских букв для обозначения звуков «дз» и «дж» (соответственно «s» и «z»).

Свою докладную записку Олинтер-Хвыля заключал следующим выводом:

«Процесс создания украинской научной терминологии, направление развития украинского научного языка — по­шло по линии искусственного отрыва от братского укра­инскому языку — языка русского народа. На языковед­ческом фронте националистические элементы делают все, чтобы между украинской советской культурой и русской советской культурой поставить барьер и направить раз­витие украинского языка на пути буржуазно-национали­стические. Это делалось для того, чтобы, пользуясь укра­инским языком, воспитывать массы в кулацко-петлюровском духе, воспитать их в духе ненависти к социалистичес­кому отечеству и любви к казацкой романтике, гетманщине и т.п.»...

Неожиданное «прозрение» А.А.Олинтера носило впол­не коньюктурный характер. Ведь еще пару лет назад, как мы могли убедиться, именно этот борец с «националис­тическими элементами» в должности заведующего отде­лом агитации, пропаганды и прессы ЦК КП(б)У не толь­ко не видел в проводимой политике украинизации ника­кого «националистического уклона», но еще и настаивал на тотальном ее характере: «полной украинизации всего рабочего класса, украинизации прессы, школы, научной работы». А присутствуя на одном из партсобраний, суро­во приструнил сотрудника Украинского института марк­сизма Скрипченко, попробовавшего указать на возрас­тавшую опасность украинского шовинизма:

«Говорить так... это не видеть на Украине русского нэпмана, кулака, буржуа, бывшего царского чиновника, попа, городского мелкого буржуа-мещанина, который когда-то составлял часть армии русской черной сотни на Украине. Разве эта реакционная сила на Украине сгинула? Разве она не проводит всюду, каждый день своей работы?.. А раз эти контрреволюционные силы русского шовинизма имеют на Украине почву, то, значит, они и действуют. Они проводят активную работу против социализма не только по линии хозяйства, они ее проводят и по линии культурно-национальной... Они живут, организуются, меняют лицо, кожу, но живут со старым сердцем в груди, со старыми мечтами в голове. Как симптоматично, что расстрелянный контрреволюционер, один из главарей шахтинского дела, работая в Донугле, в столице Украины, говорил: «Плевать мне на вашу украинизацию»».

Люди, не забывшие, что они — Русские и открыто вы­ражавшие несогласие с тотальной украинизацией Мало­россии, приравнивались А.А.Олинтером в 1929 г. к «клас­совым врагам», которых следовало немедленно «уничто­жать», а теперь этот еврей, развернувшись на 180°, вдруг заговорил о «братском русском народе». Теперь в числе «нэпманов, кулаков, мелких буржуа и шовинистов» он числил уже не Русских, а сторонников тотальной украинизации... Удивительное превращение... Впрочем, легко объяснимое. Вряд ли ненависть АА.Олинтера к Русским стала меньшей, но изменившаяся ситуация требовала на время сделать ее прикровенной. Кроме того, он был се­рьезно напуган. Поначалу персонально ответственными за «националистический уклон» в УССР были признаны он, Олинтер-Хвыля, и секретарь ЦК КП(б)У, редактор органа ЦК КП(б)У газеты «Коммунист» А.П.Любченко. В январе 1933 г. оба были сняты со своих должностей. Дальнейшее разбирательство сулило «уклонистам» мрач­ную перспективу. Любченко срочно помчался в Москву и сумел-таки добиться встречи со Сталиным и Каганови­чем. Неизвестно, о чем шел разговор, но обвинения в «уклонизме» с Любченко и Хвыли были сняты, и они, естественно, обратились в самых ярых и непримиримых преследователей «украинского шовинизма».

В тот момент подобным образом «прозревали» многие. С.В.Косиор (1889—1939), например, возглавлявший ук­раинскую компартию с 1928 г., внезапно осознал (ноябрь 1933!), что «линия Скрыпника» и «возглавляемого им ук­лона» была направлена на «ослабление хозяйственных, государственных и культурных связей Украины с други­ми советскими республиками, на ослабление Советского Союза», на «максимальный отрыв украинского языка от русского, на замену сходных с русскими слов в украинском языке польскими, чешскими, немецкими» и, наконец, на «насильственную украинизацию школы». А что же, в пре­дыдущие пять лет он, являясь первым руководителем рес­публики, ничего этого не видел?.. Видел, конечно, но на тот момент первоочередной задачей коммунистов в Ма­лороссии было искоренение всего русского: русской куль­туры, русского языка, русской истории, — и насаждение вместо них лживой «украинской истории», «украинской» псевдокультуры и искусственного «украинского языка». Теперь наступали иные времена. Соответственно и ком­мунистическая пропаганда приобрела другое направление.

Лейтмотивом многочисленных выступлений партийных деятелей в печати стал тезис о «принудительной украи­низации», приведшей к насильственному вытеснению русского языка из школьного образования. Подобные «искажения ленинской национальной политики» созда­вали благоприятные условия для деятельности в УССР не только украинских, но и немецких, польских и прочих националистов. Поэтому весной 1933 г. Политбюро ЦК КП(б)У поддержало предложение Наркомпроса УССР «провести перепись детей по признаку родного языка» в рабочих центрах и некоторых городах Харьковской, До­нецкой, Винницкой, Черниговской, Киевской, Днепро­петровской, Одесской областей. Через несколько меся­цев, в августе 1933 г., Политбюро ЦК КП(б)У обязало Наркомпрос подготовить материалы о перераспределении «школьной сети в национальном разрезе». В апреле 1934 г. оргбюро ЦК КП(б)У создало специальные комиссии из представителей партийных и комсомольских организаций, Наркомпроса и органов госбезопасности, которые долж­ны были к 1 июня проверить национальные районы и школы. Таковых в 20-е годы было создано в УССР нема­ло, для самых разных национальностей, даже совсем ми­ниатюрных и экзотических, для всех, кроме наиболее многочисленной и большой — русской. Поэтому русских детей насильно загоняли в польские, немецкие, еврейс­кие, венгерские школы, где они были вынуждены изу­чать чуждые язык и культуру, а теперь все эти искусст­венно размноженные «национальные районы» и школы предстояло очищать от «антисоветских элементов». Очи­щали. Подготовительная работа в этом направлении уже была проведена, и в период с марта 1933-го по январь 1934 г. из школ были уволены около 4 тысяч учителей -«националистов», причем «чистка» коснулась в первую очередь польских и немецких учебных заведений...

* * *

Так распался союз коммунистов и «украинцев». Вряд ли стоит этому удивляться. Мог ли вообще быть долго­срочным союз убежденных «интернационалистов», стре­мившихся к уничтожению всяческих «наций» и сепара­тистов, фанатично навязывавших Малороссии «этничес­кие ценности» никогда не существовавшей виртуальной «нации»? Конечно же, никакой перспективы подобное содружество не могло иметь. И та, и другая сила надея­лись просто использовать друг друга, каждая в своих соб­ственных интересах. У коммунистов это получилось луч­ше, ибо на тот момент именно они были властью в Рос­сии. «Украинцы» в очередной раз оказались всего лишь в роли подручного материала для достижения чужих целей. Большевики максимально использовали их для превра­щения России в коммунистический СССР, а когда дос­тигли этого, выкинули «украинцев» из политического поля страны за ненадобностью.

С другой стороны, при всей кажущейся странности подобного симбиоза двух внешне полярных сил нельзя не признать, что до определенного момента он был естественен и неизбежен. Цель-то и у тех и у других была одна: уничтожение русского национального самосознания малороссов, превращение их в этнических мутантов, идеальный объект для манипуляции, хоть с целью создания нового «советского человека», совка, хоть на пути превращения его в «украинца», с вымышленной «украинской» историей и искусственно придуманным «украинским языком». И не только цель была едина, но и методы в достижении ее — совершенно одинаковы: тотальная ложь и грубое, циничное насилие.

Но при всем том, это был союз политических антиподов, потому что коммунисты, отказавшись от бредней «мировой революции», к середине 30-х годов стали государственниками, а «украинцы» с их утопической разрушительной идеологией как были антигосударственниками, так ими и остались. В условиях надвигающейся войны их сепаратистские устремления не могли долее быть терпимы — и их безжалостное уничтожение явилось исторически обусловленным государственным актом. Что само по себе нисколько не ослабило русофобской составляющей коммунистической политики.

Расправа со Скрыпником и другими оголтелыми украинизаторами вовсе не означала конец украинизации как таковой. По ней, конечно, был нанесен серьезный удар, но она отнюдь не была отменена. Из нее просто выхолостили «национальную» составляющую (которой в ней и не было изначально), еще более выпятив единственную ее функцию: вытравливание из Малороссии всего русского. То есть, опять же, задача вполне украинская. На что же «украинцам» обижаться?.. А они, тем не менее, до сих пор обижены. Если вы сегодня почитаете украинскую прессу, книги украинских «историков», то у вас сложится твердое убеждение, что за всю историю украинского дви­жения не было у «украинцев» злее врагов, чем коммуни­сты. Ушаты грязи выливаются на коммунистических вож­дей, миллионы проклятий сыплются по адресу КПСС и «советской оккупации»... Какая черная неблагодарность! Разве не коммунисты нарезали «украинцам» на исконных русских землях их «украинскую республику»? И не они ли ввели «украинскую национальность» как таковую?.. Разве не при Ленине и Сталине расплодились украинские писатели, академики, украинские школы и институты? И не при Сталине ли обрела «украинская республика» международный статус в качестве равноправного члена ООН? Сталин же наделил «украинцев» «государственными гра­ницами», которые включили в себя территории, о которых они не смели мечтать даже в самых безумных своих фанта­зиях, и которые, тем не менее, сегодня без всяких колеба­ний объявили своими «дэржавными кордонами». За что же такая ненависть к «вождю всех народов»?..

Да что там говорить! Выше мы видели, как душа в душу жили «украинцы» с коммунистами, как верою и правдою служили коммунистическим идеалам, и дружно душили и терроризировали население Малороссии, без всяких угрызений совести беря за это свои тридцать серебрени­ков. Даже будущие бандеровцы, галичане, — и те без стес­нения пользовались коммунистическими щедротами. А теперь с пеной у рта проклинают и шельмуют. Да так дружно и единогласно, что диву даешься: сотню лет ра­ботали рука об руку, а теперь, смотри-ка, наотрез отка­зываются от столь очевидного «родства». Украинский «президент» Ющенко даже предложил открыть в Киеве «Музей советской оккупации». Тот самый Ющенко, который за годы «оккупации» совершил головокружительную карьеру, достигнув к декабрю 1989 г. поста заместителя пред­седателя республиканской конторы Агропромбанка СССР, которому «оккупанты» дали бесплатное образование вна­чале в школе, а затем в Тернопольском финансово-экономическом институте, что и позволило ему успешно продвигаться по «оккупационной» служебной лестнице. Тот самый Ющенко, который уже в возрасте 23 (!) лет вступил в «передовой авангард» «оккупационного режима» — КПСС, и не просто вступил, а при этом еще и закончил с отличием (видно, старался не за страх, а за совесть!) Высшую партийную школу — Университет марксизма-ленинизма для идеологических кадров. Т.е. не просто был в рядах авангарда «оккупантов», но в рядах тех из них, кто теоретически обосновывал необходимость и правильность «советской оккупации»! Такой вот «борец» с «оккупацион­ным режимом». И соратники его, все эти драчи, павлычки и мовчаны, ему под стать. Бездарные украиномовные писаки и рифмоплеты, которых абсолютно никто не читал, а «оккупационный режим», вопреки всему, содержал и щедро оплачивал штампуемую ими макулатуру. И даже представлял к правительственным наградам! За что они слезно благодарили и клялись в нерушимой верности. А теперь...

Какая черная неблагодарность! Да кто же, в конце концов, провозгласил Украину в 1991 году «самостийной» и «нэзалэжной»? Не коммунисты ли? Ведь все 100% депутатов тогдашней Верховной Рады являлись членами КПСС и все единогласно проголосовали за «самостийность»! А теперь они клянут компартию и «советскую оккупацию». Неблагодарная все-таки публика эти «украинцы».

Впрочем, благодарность лакея явление достаточно редкое. Сколько, казалось бы, сделали для «украинцев» поляки, которых смело можно назвать крестными отцами украинского движение как такового, а чем отблагодарили их «украинцы»? Волынской резней 1942—1943 гг.! Такой же монетой платят они сегодня и коммунистам, обвиняя их в жестоком подавлении «украинского возрождения», хотя, как мы могли убедиться, само это «возрождение» стало возможным только благодаря коммунистам.

И 1933 г., несмотря на определенный поворот, ника­ких принципиальных изменений в коммунистическую по­литику украинизации не внес. Курс оставался прежним. «Исправляя перегибы украинизации, мы должны одновременно продвинуть вперед саму украинизацию, которая является неотъемлемой частью нашего социалистического строитель­ства», — подчеркивалось на ноябрьском 1933 года пле­нуме ЦК Компартии Украины.

Вот ведь как: «неотъемлемой частью нашего социалисти­ческого строительства». Почему и двигали украинизацию с прежней энергией и «после Скрыпника». Весьма пока­зательно в этом плане развитие ситуации в Донбассе как раз в эти годы. До революции здесь было 7 украинских школ. В 1923 г. Наркомпрос Украины приказал в течение трех лет украинизировать 680 школ региона. Но пик ук­раинизации Донбасса пришелся именно на 1932—1933 гг. На 1 декабря 1932 г. из 2239 школ региона 1760 (или 78,6%) были украинскими, еще 207 (9,2%) — смешанными рус­ско-украинскими. К 1933 г. закрылись последние русско­язычные педагогические техникумы. Однако достигнутые успехи нисколько не охладили пыла украинизаторов. Вот цитата из решения 4-го пленума Донецкого обкома КП(б)У (октябрь 1934 г.): «Строго соблюдать украинизацию совет­ских органов, решительно борясь со всякими попытками врагов ослабить украинизацию». А за полгода до этого (ап­рель 1934 г., самый разгар борьбы с «перегибами украини­зации»), тот же обком принял волевое решение «О языке городских и районных газет Донбасса», которым предпи­сывал полностью перевести на украинский язык 23 из 36 местных газет, еще 8 должны были печатать как минимум две трети информации по-украински, 3 — на греко-эл­линском и лишь две газеты (!) области решено было оста­вить на русском языке. Точно такая же политика прово­дилась и в остальных областях УССР.

К 1937 г. в республике практически не осталось газет на русском языке. Зав. Отделом печати и издательств ЦК ВКП(б) Л. Мехлис писал секретарям ЦК ВКП(б) Сталину, Кагановичу, Андрееву, Жданову, Ежову (30 октября 1937):

«Ни в одной союзной и автономной республике русская пе­чать не находится в таком захудалом состоянии, как на Укра­ине. В республиканских центрах всех союзных республик, сто­лицах автономных республик, наряду с национальными газета­ми, выходят руководящие газеты на русском языке. Тбилиси, Баку, Алма-Ата имеют даже по две-три газеты на русском языке. В Тбилиси, например, газета «Заря Востока», выходя­щая на русском языке, является органом ЦК КП(б) Грузии. В Баку выходит на русском языке газета «Бакинский рабочий». В Алма-Ате — русская газета «Казахстанская правда». В Таш­кенте — «Правда Востока». Эти русские газеты являются очень влиятельными в местных организациях.

Ничего подобного нет на Украине. Там буржуазные на­ционалисты, по сути дела, ликвидировали русские газеты, несмотря на то, что русского населения на Украине нема­ло. Да и украинское население охотно читает русские га­зеты.

В Киеве выходит 11 республиканских и областных газет. Основные газеты — «Коммунист» (орган ЦК КП(б)У), «Bicmi» (орган ВУЦИК), комсомольская, пионерская, областная «Пролетарская правда» и даже киевская вечерняя газета — выходят на украинском языке. Кроме того, в Киеве издаются газеты на немецком, польском, еврейском, болгарском языках. Нет только ни одной газеты на русском языке, если не считать русского издания армейской газеты «Червона армiя».

Спрашивается: неужели Украина нуждается больше в немецкой газете, чем в русской? Действительно ли польский и болгарский языки распространены на Украине больше, чем русский? Отсутствие в Киеве руководящей русской газеты свидетельствует о политической близорукости ЦК КП(б) У.

Ни в одной из 12 областей УССР, кроме Донбасса, не вы­ходит ни одна областная газета на русском языке. В част­ности, такой крупнейший город, как Одесса, не имеет русской газеты. Не приходится доказывать, что огромнейшая часть населения Одессы говорит на русском языке.

В Донбассе издается на русском языке областная газета «Социалистический Донбасс». Все остальные газеты выходят преимущественно смешанными — часть материала на русском языке, другая на украинском. Эти газеты какие-то ублюдочные»...

Нет, с этим нужно было что-то делать. Слишком уж очевидной была нелепость происходящего. Даже для партийных вожаков.

1937 год оказался судьбоносным для украинизации. Уже и коммунисты смекнули, что дальнейшее поощрение этого совершенно безумного проекта может привести к непред­сказуемым последствиям для самого режима. А это в ус­ловиях надвигающейся войны с гитлеровской Германией могло привести просто к фатальным последствиям. В оче­редной раз внешняя угроза вынудила коммунистов не­сколько притормозить в деле дерусификации Малорос­сии. Беспрецедентный разгул русофобии, длившийся в крае почти полтора десятилетия, завершился довольно неожиданно: наиболее оголтелые фанатики украинства, ранее всемерно поощряемые коммунистической властью, вдруг, к своему удивлению, в ранге «национал-уклонис­тов» были причислены к числу прочих «врагов народа» и тысячами отправились в советские концлагеря. Украини­зацию слегка притормозили. В 1938 году вновь разрешили открыть всеукраинскую газету на русском языке. В крупных городах родителям теперь предоставляли возможность выбирать язык обучения для своих детей (и, естественно, выбор был всегда в пользу русского языка). Впрочем, в селах большинства областей УССР родители такого права выбора были по-прежнему лишены. Невзирая на некоторые послабления, в целом существо коммунисти­ческой политики в деле украинизации осталось прежним: Но, хотя официально украинизация не была отменена, ей, ввиду надвигающейся войны, перестали уделять пре­жнее внимание и ввели в более спокойное русло.

Затишье, впрочем, было не долгим. Военные успехи гитлеровской армии, оккупировавшего к концу 1942 г. всю Малороссию, на короткий срок возродили самые смелые чаяния украинизаторов. Взятие немцами каждого города сопровождалось незамедлительным закрытием любых рус­ских газет, вместо которых начинали печатать исключи­тельно украинские. Той же метаморфозе подвергалась сфера образования. И во всех учреждениях, созданных для работы с местным населением, обязательным опять же объявлялся украинский. Лица, не владевшие «мовою», из них изгонялись. Причем все эти мероприятия проводи­лись за немецкие деньги и при самом активном участии немецких специалистов.

Гитлер не задавался вопросом: почему подавляющее боль­шинство «украинцев» не владеют укрмовою. Ему было важ­но одно: любой ценой уменьшить численность Русского наро­да, чтобы максимально ослабить его сопротивление окку­пационному режиму. Украинизация являлась весьма удоб­ной формой этнического геноцида: чем больше «украин­цев», тем меньше Русских — и наоборот. Фюрер хорошо усвоил предостережение Бисмарка: «Даже самый благо­приятный исход войны никогда не приведет к разложе­нию основной силы России, которая зиждется на милли­онах Русских... Эти последние, даже если их расчленить международными трактатами, так же быстро вновь соеди­нятся друг с другом, как частицы разрезанного кусочка ртути». Следовательно, необходимо было не только нанес­ти Русским военное поражение, но и дополнительно рас­колоть их на несколько частей, враждебных друг другу, что гарантировало прочность владычества над ними. «Украин­цы» в этом деле оказались незаменимым подспорьем. От­сюда и полное тождество политики в «украинском воп­росе» немецкого национал-социализма и советского ком­мунизма: цель-то была одна — раскол Русской нации...

Увы, планам фюрера и его украинских друзей не суждено было сбыться: освобождение Малороссии частями Красной Армии положило конец мечтаниям о создании самостийного украинского бантустана под протекторатом «тысячелетнего рейха». Но помощь неожиданно последовала с противоположной стороны. В 1945 г. по настоянию Советского правительства УССР была признана членом ООН и, таким образом, искусственно созданная коммунистическим режимом «нация» приобрела международный статус. Украинизация Малороссии получила дополнительный политический импульс, но выводить ее на уровень 20-х годов уже опасались, удерживая в рамках вялотекущего процесса. Впрочем, и при минимальном напряжении она в любой момент готова была выйти из-под контроля. Так, летом 1965 г. по настоянию тогдашнего первого секретаря ЦК КПУ Петра Шелеста (руководил республикой в 1963—1972 гг.) была предпринята попытка реанимировать украинизацию в полном объеме: вновь последовало решение о повсеместном переходе преподавания в вузах УССР на украинском языке. Вслед за тем на «мову» начали в спешном порядке переводить делопроизводство в министерствах и ведомствах, на предприятиях и учреждениях. Разумеется, от жертв бессмысленного эксперимента снова последовал поток жалоб на «перегибы в области национальной политики». В Москве не сразу, но отреагировали: П. Шелеста убрали с Украины, и все вернулось на круги своя, т.е. опять в стадию вялотекущего процесса. Наступила эпоха Брежнева, когда, в связи с общей либерализацией режима, дело было пущено на самотек, планов расширить применение украинского новояза уже не составляли, а без государственной поддержки он стал умирать естественной смертью...

И вот очередная украинизаторская конвульсия. Снова насилие, запугивание, шантаж — и все те же проблемы, что и восемьдесят лет назад: подвластное «украинцам» населе­ние не желает изучать изобретенный для него новояз. Председатель общества «Просвiта» и по совместительству зампред комитета Верховной Рады по вопросам «культуры и духовного возрождения» Павло Мовчан на специально созван­ной пресс-конференции в Киеве (июнь 2002) назвал поло­жение украинского языка на Украине «постьщным» и в до­казательство этой самой постыдности привел следующий показательный факт: среди молодых людей в возрасте до 21 года только 20% разговаривают исключительно на украинском, тогда как исключительно русский используют 60% молодежи. При этом следует иметь в виду, что речь идет о молодых людях, языковая культура которых формировалась уже в условиях украинской «нэзалэжности», когда самостий­ники получили в свои руки все государственные рычаги давления для «исправления» языковой ситуации в нужном для них направлении. И — совершенно никчемный практический результат. «Здесь русский дух, здесь Русью пах­нет...» Как тут не сорваться в истерику...

И срываются на вой и визг, кипят нешуточною злобою, извергают страшные угрозы и совершенно безумные прожекты. Разрушить, уничтожить, распылить живую действительность... В стенах Верховной Рады идут слушания о функционировании украинского языка в самостийной украинской «дэржаве». Снова наводит страху Павло Мовчан: «Денационализируются целые отрасли и все госструктуры сверху вниз, как это происходит в нало­говой администрации, МВД, не говоря уже о Министерстве промышленности и Минобороны. Только глухой не услышит, какой господствует язык у власти на Банковой или какой язык недавно воцарился в Кабмине». Никаких изменений в лучшую сторону. Поневоле взвоешь. «Украинских школ у нас больше, но на переменах и учителя, и ученики общаются исключительно по-русски», — причитает ему в унисон ярая гонительница православных нардеп Лилия Григорович. Как тут не возмутиться: понуждаемые официальными приказами использовать на уроках исключительно «мову», учитель и ученики вдруг расслабляются на переменах (вдуматься только, какая вольность!) и в течение нескольких минут позволяют себе общение на родном русском языке. Действительно, неслыханное преступление!.. А города — эти явные очаги «антиукраинства», средоточие вызывающей русскости! «Наша урбанистическая среда, среда больших городов, русифицирована, — взвывает с трибуны профессор Киево-Могилянской Академии Лариса Масенко. — И это требует специальной программы деколонизации». Наверное, придется по примеру «красных кхмеров» Кампучии все города в Малороссии разрушить, — тогда и осуществится в полной мере программа их «деколонизации»...

Глава парламентского комитета по культуре и духовности Лесь Танюк неожиданно стал расхваливать Советские времена, когда в Донецке, например, 68% газет из­давалось на украинском языке, а вот в 2000 году (после десяти-то лет самостийности!) их число составило всего 35%. «Украинец» Танюк не может смириться с этой реальностью. Почему и ссылается на опыт так же никак с ней не связанный, ведь весь «расцвет» украинской периодики в СССР обусловливался лишь тем, что издавалась она исключительно за государственный кошт, хотя в том же Донбассе ее, как и сегодня, абсолютно никто не читал, используя на все те же пресловутые хозяйственные нужды. Сегодня в условиях рынка такая схема уже не проходит: никто не будет издавать литературу, у которой совершенно нет читателей! Да и сам глава «украинской духовности» выбрасывать на ветер деньги не станет, тем более что у «дэржавы», которую он представляет, их и нет. Вот и мечутся громы и молнии по адресу живой действи­тельности, которая никак не желает покоряться «украинцам» и их искусственно мутированной «мове». Потому и приходится объявлять объективную реальность вне закона.

Именно так и сделал основной докладчик по теме академик Иван Дзюба. «Украинский язык не является повнопрысутним (?!) в общественной жизни, — заявил он. — Но не всякая реальность разумна и морально легитимна. Не говорю уже о том, что эта реальность противоречит самой идее украинского государства. И когда использование родного (?) языка становится делом патриотизма и его признаком, это свидетельствует об очень небезопасном уровне вырождения общества»...

Лучше не скажешь: откровенно и по существу. А глав­ное, последовательно и логично. Сама реальность проти­воречит идее украинского государства, поэтому она, (реаль­ность) неразумна и морально нелегитимна, почему и следует ее уничтожить или, по крайней мере, изуродовать и мутировать до такой степени, чтобы никто и никогда не смог бы догадаться, что когда-то она была иной...

И сыпались от выступавших проекты и предложения, способные повести к достижению этой недостижимой цели, проекты столь же безумные, как и они сами. И чего здесь только не было: и необходимость введения языкового нало­га, и создание специального языкового комитета, который отслеживал бы использование дэржмовы во всех сферах жизни, и введение в Генпрокуратуре должности «замести­теля Генерального прокурора Украины по языку» с неограни­ченными полномочиями для привлечения мовопреступников к ответственности, и немедленное изгнание ректора Одесского и других университетов, где еще сохранилось преподавание на русском. А еще: предлагалось «отправить­ся в поход» против городов, являющихся рассадником русского, и поставить заслон европейской Хартии о языках, и ввести санкции и карательные статьи за использование русского в быту — разгул ненависти был нешуточным.

Но за всеми этими воплями и истерическими стенаниями слышались неуверенность и горькое разочарование, ведь основной факт жизни и после двенадцати лет самостийного существования остается неизменным: «70% украинцев отреклись от родного языка». И это при том, что в предыдущую эпоху, как мы видели, был заложен прочный фундамент для повсеместного внедрения «мовы»: «Украинс­кий язык уже как-то составлен, на нем пишут разные про­изведения литературного и научного характера... Введено принудительное обучение на нем в школах, в средних учеб­ных заведениях и в университетах, а также принудитель­ная публикация всех видов научного и литературного творчества». И, невзирая на столь солидный задел, «украинский язык, имея бумажно-государственный статус, таковым не является на двух третях своей территории»...

Загадка. Неразрешимый парадокс. Что за странное сообщество представляет собой «украинский народ»? Откуда в нем это совершенно дикое и противоестественное неприятие «ридной мовы»? Можно ли представить себе, например, французский народ, три четверти которого изъясняются исключительно на иностранном языке, ну, хотя бы том же немецком? Полный абсурд. А вот три четверти «украинцев» способны думать, писать и говорить лишь на «иностранном» русском. Положение дикое: вопреки многочисленным кампаниям по украинизации, проведенным за последние сто лет, «украинцы» упорно отказываются... украинизироваться! Какое же заклятие довлеет над «мовою»? Довлеет не год, не два, а многие десятилетия...