Истории нашей губернии. Арестованный вор и всеобщий отказ
С арестованным в дворянском собрании графом фон Мухиным-Воссау оказался незнаком весь город
До чего же приятнейшим человеком был граф Николай Аскольдович фон Мухин-Воссау, что проживал в уездном городе Оболгине, что в Ярославской губернии.
Фото с сайта goru.travel
Весь он состоял из одних достоинств: высок ростом, усат, но по-девичьи румянен. Всегда расчесан на аккуратственный пробор и напомажен. Нюхая табак, чихал пределикатнейше в надушенный платок, а не метал сопли и не слезился, как это, увы, подобятся делать некоторые уважаемые господа.
Был со всеми отменно вежлив, изволил нередко блеснуть остроумной шуткой, а с дамами был и вовсе само почтение да обожание. За что последние ему благоволили, благосклонно давали поцеловать ручку чуть дольше положенного, млели от его усов, румяной, живой физиономии и называли «душкой».
И вот в один из не самых развеселых и благостных деньков, что Господь отмеряет нам своей суровой дланью, с графом приключился чудовищный конфуз. Если не сказать хуже, вот только слова нужного в русском языке по сему вопиющему случаю трудновато сыскать будет.
В дворянском собрании, когда все присутствующие господа вволю обсудили успехи генерала Скобелева под Бухарой, сошлись во мнении, что цена на зерно могла бы быть повыше, а на лён – пониже, и только намеревались пройти в общую залу отобедать, как входная дверь распахнулась и всем стало дурно.
Потому как в собрание решительным шагом вошел целый генерал в сопровождении шести солдат с ружьями. Оглядев собравшихся таким пронзительно жгучим глазом, что многим захотелось попрыгать в окна или спрятаться в камине – а председатель собрания Иннокентий Николаевич Табуринский был буквально в шаге от этого, – генерал растопорщил усы и, словно гвозди вбивая в колоду растряс воздух фразой:
- Граф фон Мухин-Воссау, извольте следовать со мной. Вы арестованы.
Иннокентий Николаевич Табуринский, уже заступивший одной ногой в камин, замер и осторожно выдвинулся обратно.
– Извольте объясниться, сударь, – внезапно выкатился на передний план кругленький, маленький семидесятипятилетний Федор Никанорович Склаков, отставной генерал от инфантерии, участник Венгерской компании князя Паскевича. Премилый, надо сказать, старикан, пока не переберет с наливкой.
Приезжий генерал холодно оглядел достаточно непритязательную фигуру Склакова, но, заметив два ордена Святого Георгия, помягчел взглядом и изволил поклониться, признав птицу одного с ним полета.
– Арест данного господина произведен мною во исполнении постановления великого князя Алексея Николаевича, – генерал достал бумагу из-за отворота мундира и протянул Склакову. – Извольте ознакомиться, если вам угодно.
– И в чем же обвиняется господин граф фон Мухин-Воссау? – имя великого князя не сильно смутило бывалого Федора Никаноровича. За свою жизнь ему и с императором приходилось общаться.
– В зело серьезной растрате казенных средств. Настолько серьезной, что сие дело соблаговолил взять под свой высочайший присмотр великий князь Алексей Николаевич.
Склаков растерянно посмотрел на бледного Мухина-Воссау.
– Что же сударь, это правда? – вопросил он.
– Нет, ну то есть… – граф заюлил, то метаясь глазками от Склакова к хмурому генералу, то бегая как мелкий клоп по лицам присутствующих. – Тут недопонимание-с имеет место быть-с… из-за такой несуразицы, право…
Извольте следовать за мной, – повторил генерал и нетерпеливо хлопнул перчаткой по бедру. Солдаты тут же сорвались с места и борзо окружили графа, затиснув его так плотно, что он не смог бы вырваться, даже если бы вдруг чудесным образом похудел бы в три раза. Настолько плотно его обложили.
В этом живом кольце он был выведен прочь из собрания и усажен в большую черную повозку с занавешенными окнами.
– Хм, – произнес Склаков, достал свои часы и зачем-то послушал их, – проворовался значит. Раз сам великий князь…
– А я вам что говорил! – возбужденно затараторил председатель дворянства Табуринский. – Я ж ещё восьмого дня задал вопрос, господа, откуда у графа часы за пятьдесят целковых? Это ж целое состояние, нам людям сдержанным и не широким о таком и мечтать даже нельзя. А ведь часы эти у него не одни. Я и вторые имел честь как-то наблюдать.
– Да уж, – Склаков показал присутствующим свои часы, – уж на что ценный сей подарок от князя Паскевича, но и то пятьдесят целковых не стоят.
– Вот и я о чем! – Табуринский открыл рот, чтобы сказать что-то ещё, но его перебил заведующий почтовыми станциями Фалалеев:
– А бричка его бельгийская, тоже не из дешевых. Я в бричках немного силен-с, по роду службы-с, так…
Да что там бричка! – гаркнул статский советник Чихвостов. – А дворянин ли вообще Мухин-Воссау? Не затесалась ли к нам, господа, в наше-с общество, так сказать, паршивая овца-с? Вот эта самая-с, с усами-с?
Чихвостов медленно, не без театралинки, указал на дверь, за которой всего несколько минут назад скрылся граф в кольце солдат. Все присутствующие проследили за направлением его пальца, потом посмотрели на Чихвостова.
– Лично я-с и раньше ему руки старался не подавать-с! – опять возбужденно затараторил Табуринский.
– А я так вообще его-с меньше года знаю, – Чихвостов изобразил на лице крайнюю степень отвращения.
– Да уж, что и говорить, – опять подал голос генерал Склаков. – Не того человечка пригрели мы. За простым охламоном безобидчатым целого генерала не пошлют. Это я вам говорю. А ведь сколько говорено с ним было за одним столом? Да и наливки преизрядно потребили вы с ним, господа.
– Помилуйте, Федор Никанорович! – вскричал Табуринский. – Так и вы тоже изволили при сих разговорах под наливу присутствовать.
– Я человек военный, – мрачно отрезал Склаков. – Моё дело для государя виктории добывать, а не копаться в душонках у подлецов всяких. Ежели я бы на каждого самозванца, как этот ваш Мухин, внимание обращал, так Отечество до сих пор с крымским ханом воевало бы. А вот вы куда смотрели?
В зале повисла тревожная тишина. Табуринский побледнел, Чихвостов промокнул платком взопревший лоб, а заведующий почтовыми станциями Фалалеев принялся изучать носки своих сапог.
– В общем, так, господа, – Склаков обвел всех щетинистым взглядом, – я повидал в жизни поболее вашего, и под пули ходил и ядрам не кланялся. Поэтому имею по возрасту и опыту немалое соображение касаемо данного, позорящего всех нас, события. И вот что имею разумение предложить.
Генерал выдержал долгую паузу. Настолько долгую, что лоб Чихвостова опять обильно взопрел, а Табуринский почувствовал себя на редкость погано.
– Нам надо от всего дворянского собрания написать петицию на имя великого князя. Дескать, знать не знаем никакого Мухина и тем более Воссау. Крутился чёрт какой-то осклизлый, блезил чего-то муторное и жмурился прегадко, а чего хотел и кто таков – сие нам не ведомо. Ну и это… – Склаков пожевал губами. – Одобряем, конечно, всеподданнейше его высочества гениальное решение, пресекшее в нашем благопристойном городе подлую деятельность хлыща и самозванца. И подпишемся все.
– Федор Никанорович! Спаситель! – со слезой в голосе вскричал Табуринский, попытался встать перед Склаковым на колено и ухватил его за руки. – Гениально!
– Ну хватит, хватит, – сдержанно улыбнулся генерал, не особо пытаясь отнять у Табуринского руки, который их чуть не лобызал.
– Федор Никанорович! – поклонился генералу Чихвостов. – Какого умнейшего человека лишилась армия наша в день вашей отставки. Вы непревзойденнейший стратег! Вам бы опять армией командовать!
– Я армией не командовал, только дивизией, – Склаков смущенно и довольно сопел.
– Господа! – Табуринский вскочил на ноги и кинулся к столу, – да что вы все стоите столбами? Открывайте шампанское! За спасителя нашего, Федора Никаноровича!
* * *
Через два часа, из дворянского собрания вышел сильно возбужденный и нетвердый заведующий почтовыми станциями Фалалеев. А ещё через десять минут в Санкт-Петербург поскакал курьер, везя на адрес великого князя Алексея Николаевича письмо от дворян города Облогина. В котором восемнадцать человек клятвенно божились, что никогда не слышали и в глаза не видывали никакого самозваного графа Мухина. И что пребывание оного подлеца в прекрасном городе Оболгине проходило без их ведома, иначе они лично скрутили бы вора-мерзавца и, используя личный транспорт, доставили бы прямо в столицу к его высочеству. Пред его светлые очи.
Под вечер того же дня борзо поспешающий курьер, получивший строжайший наказ от Фалалеева гнать что есть мочи и даже нужду справлять на ходу, обогнал повозку, везущую графа фон Мухина-Воссау. И письмо от дворян Оболгина попало к великому князю на два дня раньше, прежде чем в Петербург был доставлен граф.
Что было дальше, о том история умалчивает. Но больше в Оболгине фон Мухин-Воссау не появлялся. Бельгийскую бричку его продали за долги, как и дорогие часы, купленные когда-то за пятьдесят целковых.
