Долгие проводы

СССР. 1971 (выпуск на экран - 1987). 95 минут.

Автор сценария Наталия Рязанцева

Оператор Геннадий Карюк

Художник Энрике Родригес

Композитор Олег Каравайчук

Зрительский успех - 1,7 млн. в прокате 1987 года.

Оценка - 10 (из 10).

Премии: Большой приз на ВКФ в Тбилиси-87, премия ФИПРЕССИ на МКФ в Локарно-87.

Экзистенциальная мелодрама.

Честно говоря, писать даже боязно. Внимательный читатель, надеюсь, уже мог заметить, что этот фильм так или иначе возникал по различным ассоциациям в моих других текстах. Когда же пришла пора написать именно о нем, рука дрожит, накатывает волна неведомого волнения, и слезы появляются на глазах... Все равно что признаваться в любви на бумаге, пытаясь облечь в строчки прочувствованного письма к возлюбленной свои мимолетные ощущения страсти и неизбывную человеческую привязанность. Как нельзя объяснить, за что же конкретно любишь человека, так и по поводу любимых фильмов трудно высказать собственную, глубоко личную, уже почти интимную и будто не подлежащую обнародованию точку зрения. Это похоже на исповедь, рискованное обнажение души, отчаянную попытку выговориться до конца перед случайным попутчиком, чтобы потом не было бы вдруг стыдно за поспешно сделанное признание. Встречи поистине должны быть короткими, но проводы долгими, все длящимися и длящимися, уже изматывающими почти до изнеможения, опять и снова, снова и опять, пока еще таится в душе призрачная надежда, что, может быть, все обойдется и расставаться не придется, а если даже так случится, то пусть подольше длится, длится...

Совершенно непроизвольно и тем более непредусмотренно заговорив вдруг в рифму, я на самом-то деле обнаруживаю несомненную поэтическую структуру этой обыденной мелодрамы на тему «мать и сын», этой драмы о неизбежной разлуке и желании ее отодвинуть как можно дальше, этой, по сути, частной трагедии о стремлении сохранить, уберечь, оставить то, что скоро будет безвозвратно утрачено, навсегда потеряно. Это не «пир во время чумы», что более присуще нынешним временам. Это «просветленный плач во время карантина». Нельзя никак разумно оправдать то подспудное ощущение «конца эпохи», скрытой угрозы, разлитой в самой атмосфере осенней Одессы, непреодолимого чувства безысходности и вселенской тоски, которая охватывает и душит - и в сцене на такой голой и неприютной улице, и в пустынных пейзажах у моря, и даже, причем особенно резко, почти навзрыд, в толпе людей, собравшихся в парке на концерт, где скромная девушка в белой блузке почему-то дважды повторяет романс на стихи Лермонтова: «Белеет парус одинокий // В тумане моря голубом!.. // Что ищет он в стране далекой? // Что кинул он в краю родном?..».

Как ни странно, довольно часто цитируя этот поэтический шедевр, акцент делают или на самой первой строчке, или на двух заключительных: «А он, мятежный, ищет бури, // Как будто в бурях есть покой!». Бунтарский порыв против одиночества и отверженности - пожалуй, это вовсе не для Киры Муратовой. Она собиралась именно после «Долгих проводов» где-то в 1974-м, то есть за два года до появления трагического телеспектакля «Страницы журнала Печорина» Анатолия Эфроса с уникальными Олегом Далем, Андреем Мироновым и Ольгой Яковлевой, экранизировать (да еще, кажется, в современных костюмах) лермонтовского «Героя нашего времени». И это свидетельствует, наверно, о намерении Муратовой ухватить в образе Печорина да и самого автора не столько романтическую, мизантропическую фатальность их мыслей, чувств и способа жизни, сколько разорванность сознания между «далеким» и «родным», «чужим» и «своим». Короче говоря, между «короткими встречами» и «долгими проводами».

Разве в картине Муратовой речь идет только о том, что шестнадцатилетний Саша, который побывал после девятого класса на Кавказе (!) в археологической экспедиции своего отца, давно живущего отдельно, теперь хочет оставить уже надоевшую своими придирками и мелочной опекой мать Евгению Васильевну, чтобы уехать к отцу, в другой город, где ему интереснее и необычнее жить. Любопытно, что расхожим является выражение «покинуть отчий дом» - а тут следовало бы говорить об «отъезде с родины». Герой, наоборот, рвется преодолеть тесную зависимость от матери (как будто еще не развязана пуповина от рождения) и воссоединиться с далеким отцом. Конструкция мелодрамы на тему «безотцовщины» и «материнской любви», безусловно, проглядывает в «Долгих проводах». Но гораздо важнее мотив вынужденного примирения сына с рыдающей в истерике матерью и намеренного оттягивания поездки к отцу, - вполне возможно, что она и не последует.

Он должен остаться не потому, что «мы здесь живем» (а надо напомнить, что для начала 70-х годов тема отъезда имела в Одессе отнюдь не семейно-бытовой подтекст), а из-за непреходящего чувства родства со всем, что остается здесь, в «краю родном». Порой глупо и эгоистично любящая его мать, совсем не любящая и лишь надменно заигрывающая, но такая манящая и смущающая ум и сердце девушка с собакой на берегу моря, более простая и доступная, но лишь по-дружески приятная бывшая одноклассница, с которой можно поболтать на улице от нечего делать, какие-то иные приятели в школе, иногда раздражающие своей обыкновенностью того, кто чаще витает в облаках, но все равно составляющие неотъемлемую часть его жизни... То есть надо решиться на долгие проводы со всем этим - и сразу оказаться в «краю далеком», пусть и вместе с не таким хорошо знакомым отцом. Запоздало понимаешь, что столь устыжающе и в то же время очищающе фильм Киры Муратовой мог воздействовать, например, на меня по той причине, что я сам покинул родину, мать, свою семью, очутившись в чужой среде, где до сих пор чувствую себя пришлым.

А еще «Долгие проводы» в ситуации «карантинного духовного режима», наступившего в нашей стране после августа 68-го, кроме того, в момент новой волны эмиграции на «историческую родину», так сказать, на «земли праотцов», должны были хотя бы на интуитивном уровне (осознание многого на основе разума приходит гораздо позже, когда начинаешь досконально докапываться до сути своих подсознательных реакций) восприниматься как спасительная надежда. На то, что можно выжить перед лицом опасности холеры в Одессе 1970 года или пережить десятилетие отягчающего, отупляющего периода общественного «старческого маразма». Кстати, для самой Муратовой эта пора действительно стала временем долгого, мучительного ожидания-прозябания - ее следующая работа с неожиданно светлым названием «Познавая белый свет» могла появиться только за пределами Одессы - в Ленинграде, а наиболее мрачная, серая, позднеосенняя погода настала в первой половине 80-х, что и зафиксировано в самой сумрачной картине «Среди серых камней».

Газета «Экран и сцена».