О телесериалах богатые тоже плачут и никто кроме тебя

Пока я лениво обдумывал свои глубокомысленные соображения о причинах невероятной популярности мексиканских телесериалов «Богатые тоже плачут» и «Никто кроме тебя», в печати появились первые отклики не просто захваченных зрелищем, попавших в плен обычных зрителей, но и деятелей культуры вроде Марка Захарова и умных критиков и искусствоведов. И между ними уже наметилась глухая неприязнь друг к другу из-за разных оценок латиноамериканских «мыльных опер» и их влияния на нашу «эсэнгэшную» во всех смыслах жизнь. Юрий Богомолов в «Известиях» как всегда талантливо и афористично описал социально-психологический феномен успеха «саги о Мариане» (ее имя по-испански должно писаться с одним «н»!), иронически пророчествуя об угрозе «латиноамериканизации» нашего сознания. В ответ Татьяна Бачелис в той же газете выступила (наверняка неожиданно для многих ценителей высокого, интеллектуального искусства) в защиту мексиканской мелодрамы для домохозяек, пробуждающей «чувства добрые» у обиженных судьбой женщин из бывшего СССР. Наконец, Валерий Кичин в «Столице» лишь мимоходом, громя воров из издательства, похитивших раньше времени (по причине срочного выпуска книги) право зрителей на длительное сопереживание, отметил привыкание к героям телесериала как к соседям из коммунальной квартиры.

Я тоже мог бы почувствовать себя обкраденным, обойденным, если бы уважаемые критики дальше развили свои идеи, возникшие по первым впечатлениям, и постарались (как бы ни было это рискованно, бесполезно или даже противно!) заглянуть в глубь эстетических, этических и психологических откровений создателей мексиканских «теленовелл» (так их называют на родине), причем не зацикливаясь на одних лишь «Богатых...». «Никто кроме тебя», эта повесть о Антонио и Ракель, не менее интересна для анализа «коллективного бессознательного», близости мексиканского, советского, индийского и прочего «третьемирового» менталитета или, как говорили раньше, чтобы постичь надежды и чаяния простого люда.

Признаюсь, что я включился в просмотр своеобразной «оперы нищих» под названием «Богатые тоже плачут» где-то в середине, до этого моментально раздражаясь от одного лишь вида глупой и бездарной актрисы, изображающей изо всех сил якобы Золушку, которая не знает, что она - принцесса, преувеличенно усердно сопротивляясь ухаживаниям невоспитанного богача Альберто. Рабыня Изаура, подсознательно любящая своего мучителя Леонсио, была несравненно привлекательнее в качестве «невинной овечки», не подозревающей о своем более-менее благородном происхождении и потом с трудом преодолевающей сформировавшуюся рабскую психологию. Мариана на ее фоне выглядела не страдающей, а в большей степени кривляющейся фигурой со своими «ужимками и прыжками». Неслучайно режиссер телесериала предпочитал монтировать все сцены с участием Вероники Кастро короткими кадрами, успевающими отразить только мгновенные реакции исполнительницы на уровне типажа немого кино - радость, страх, возмущение, обида и т.п., аффектированно подчеркнутые резкими и бессмысленными поворотами головы. Слишком строг был Юрий Богомолов, говоря о кинематографическом уровне до эпохи «Политого поливальщика» Луи Люмьера. Постановщик «Богатых...» явно что-то слышал и об «эффекте Кулешова».

Я старался не иронизировать над увлекшимися этой «мыльной оперой» родственниками, но позже посмеивался над знакомыми, внезапно втянувшимися в своего рода «телевахту», правда, воспринимающими многое с хохотом или яростью из-за тупости героев и откровенно идиотского дубляжа. Повторяю, где-то в середине, на одной из бесконечных серий я тоже «врубился» в материал. Кажется, к тому времени Мариана отказалась от заманчивого предложения архитектора Леонардо о браке, узнала, наконец, о своем наследстве и решила сочетаться с Альберто, вроде бы изменившимся в лучшую сторону. То есть «Мариана-жена» и «Мариана-мать», по классификации Юрия Богомолова, оказались для меня менее раздражающими. Действие, по-моему, стало более мелодраматичным, рассчитанным на сопереживание, хотя трудно посочувствовать героине, которая словно все делает для того, чтобы усложнить свою жизнь, достичь полного счастья как можно (и невозможно!) длительным, обходным путем, с массой искусственных препятствий, рождающихся буквально из ничего, из пустоты - как и мыльный пузырь.

Теперь-то понимаешь, что термин «мыльная опера» возник не только благодаря какой-то мыловаренной компании, финансировавшей слезливую мелодраму-«мылодраму», но также из-за впечатления, что прямо у нас на глазах, из недели в недели, день за днем авторы с невероятным упрямством и без всякой логики сочиняют на ходу свое произведение - будто выдувают из мыльной пены дутые образования, называемые пузырями: пустые, просвечивающие насквозь, быстро лопающиеся, но такие красивые и занимательные! Смешная затея, детская игра, напрасное времяпрепровождение - а сколько удовольствия!

Татьяна Бачелис утверждает, что «бедные сострадают, потому что до них дошло, что и богатые - тоже люди». Но ведь не хотят они особо расстраиваться или радоваться из-за «богатеньких буратин» родом из Санта-Барбары, американских искателей счастья, вот уже восемь (!) лет ведущих ту же вечную борьбу добра со злом по всем законам мелодрамы, к тому же с криминальными добавками. Вот и явившаяся российскому народу Вероника Кастро придирчиво спрашивала: не нравятся ли, не дай Бог, нашим зрителям штатовские телесериалы, которые якобы рассчитаны на публику пообеспеченнее и понезависимее, чем несчастные и бедные мексиканцы и «эсэнговцы».

Я намеренно начал смотреть другую мексиканскую «мыльную оперу» под названием «Никто кроме тебя» уже добросовестно, без всяких пропусков, желая понять: есть ли в этой благопристойной, чуть лучше по качеству, не такой дешевой и фанерной по декорациям и ситуациям, кстати, более свежей и по времени создания (1985 год - это вам не 1979-й!) картине что-то общее с любимым зрелищем нынешней телеаудитории, «хитом сезона», чуть ли не прекращающим гражданские междоусобицы и способствующим сохранению видимости единства СНГ. Как ни странно (а может, вовсе и не странно), «Богатые тоже плачут» и «Никто кроме тебя» - как близнецы-братья или же сестры-двойняшки, некий сиамский двухтельный плод с сообщающимся кровообращением. На долю секунды запутываешься в хитросплетениях сюжетов, вспоминая каких-нибудь Сару и Родриго, Хуана Эмануэля и Луиса Трехо: откуда они, из «Богатых..» или из «Никто...»?!

Легко увидеть общность в том, что считаемые красивыми девушки из более низшего класса общества или оказавшиеся там из-за превратностей судьбы попадают в среду богачей, обеспеченных и праздных буржуа, которые от скуки и согласно нормам высококлассного террариума придумывают злые интриги, готовы на все ради обогащения, вплоть до убийства, живут двойной моралью, бесцеремонно вмешиваются в чужие дела и чувства. Впрочем, и так называемые положительные герои, главные и второстепенные, вроде Рамоны и Филипы, Чучо и Мерседес, склонны к спасительным обманам, лжи во благо, доносительству во имя... Им удобно притворяться униженными и оскорбленными, ссылаться на опасности и неблагоприятные обстоятельства, оправдывать свою беспомощность страхом и кротостью нрава, скромно полагаться на то, что «все будет хорошо» (типичное русское «авось!»), при этом не очень-то прилично и честно по отношению к самим себе выгадывать конечное счастье как исключительную выгоду.

И Мариана будет мучиться сама и изводить всех остальных, пока не уверится, что брошенный в младенчестве сын Бето признает ее за удивительную мать и встретит поголовное восхищение у прочих, включая отца. А Ракель будет играть в недомолвки, покорно выполнять все, что ей скажет Макс, подводить раз за разом любящего и любимого Антонио, опять же страдать и заставлять делать это других, чтобы уж в финале чуть ли не задохнуться от полного блаженства. Всё - или ничего! По дороге в рай в кровь разбить колени, спотыкаясь на каждом шагу. Пожадничать соломки, чтобы постелить там, где придется упасть, зато потом чувствовать себя собакой на стоге сена. Непременный хэппи-энд ни у кого, в том числе у самих «плачущих», не вызывает ни малейшего сомнения - но путь должен быть тернист, а жизнь - невыносимой, чтобы они сумели в конце оценить всю благостность и святость прекрасного момента житейского отдохновения и умиления. В этом можно увидеть и проявление христианского смирения, упования на последующие чудеса (пусть даже на том свете), и просто дурь скрытого мазохистского комплекса барахтанья в дерьме с неизъяснимой мечтой о небесах.

Мне кажется, что наших зрителей тешит в подобных телесериалах, как и в индийских мелодрамах, всегда популярных в родимой сторонке, не одна лишь жажда переживаний, нестерпимого коммунального любопытства, перемывания косточек тех, кто стал на протяжении нескольких месяцев демонстрации понятнее в действиях и реакциях, нежели сосед по квартире. Мы ввязываемся во всеобщее обсуждение личных проблем персонажей, в это «прилюдное психоложство», неприкрытый «нравственный промискуитет», считая себя вправе судачить (но прежде лицемерно поклявшись хранить тайну и никому ни за что не рассказывать) о том, что привиделось, послышалось, представилось и вообще заблагорассудилось выдумать.

Предположение сразу принимается за непререкаемую уверенность: Мариана «изменила» Альберто и с Леонардо, и с Бето, будучи увиденной с ними во вполне невинной ситуации; Ракель наверняка ждет ребенка от Макса, если он сам так утверждает, и т.п. Напротив, очевидное и всем ясное (тому - масса примеров) упорно никем не замечается из-за того, что «этого не может быть», иначе «мыльная опера» должна закончиться уже на второй или третьей серии. Герои провоцируют друг друга на «слухотворчество» словно заурядные коммунальщики, которые притомились от долгого и вынужденного проживания по соседству и поневоле сочиняют «кухонный фольклор» про иных жильцов, чтобы не закиснуть от уныния подобной жизни и самоутвердиться в своем будто бы превосходстве над другими - покрасоваться во всем белом, когда остальные уже изгажены. Даже тот, кто сторонится активного выяснения отношений в этой борьбе за власть в отдельно взятой коммуналке, все равно втягивается насильно, как Мариана или Ракель, в качестве жертвы такой грызни.

Но беда заключается в том, что наше коммунальное сознание, воспитанное в эпоху доносительства и двойного существования в годы застоя, поражено и болезнью социальной и психологической неполноценности, присущей большинству жителей стран третьего мира. Мы по наивности считали себя если не первым, то хотя бы вторым миром, а по многим показателям обыденной жизни находимся в лучшем случае в пятом десятке стран. Вот и Мексике обидно быть на задворках США - а производство телесериалов, продающихся во всем мире, забавно сказать, при посредничестве тех же американцев, позволяет мексиканцам как-то компенсировать свой комплекс. А советские люди всегда гордились военным потенциалом и тяжелой индустрией, пребывали в иллюзии, что бодрым шагом движемся в светлое будущее, не зная, что уже балансируем на краю пропасти. Ныне никому не хочется расплачиваться за такое внешне благополучное прошлое - поэтому надуваемся подобно дону Даниелю и его дочерям при каждом упоминании о том, что попали из грязи в князи, угрожаем немедленно вернуться назад и тем не менее не спешим покинуть Акапулько, справедливо уповая, что козни Макса и Ко. расстроятся сами собой; или врем напрополую по примеру Марианы или Джоанны Смит в неизбывной надежде, что дети-то не совершат ошибок родителей и поживут в собственное удовольствие, окружив и их любовью на старости лет.

Но что бы ни случилось - все к лучшему. Мы по-прежнему верим, как вольтеровский Простодушный, в счастливую долю даже посреди землетрясения. А мексиканские «мыльные оперы» еще более поддерживают в нас тихую мыслишку, что все как-нибудь обязательно образуется само собой, проблемы в миг исчезнут одна за другой - тогда и заживем! Слепая же гордыня и преувеличенное самомнение не позволяют нам довольствоваться малым, опускаться до того, чтобы лично и сейчас же, а не когда-нибудь потом, попробовать изменить неудачную жизнь, не стесняясь признать ее таковой. Главный парадокс заключается в том, что мы готовы одержимо помочь другим, разбиться ради них в лепешку, снять с себя последнюю рубашку (не думаю, что тысяча рублей, посланная кем-то из зрителей Веронике Кастро, является лишней в семье этого человека), продать, в конце концов, втайне от супруга фамильные драгоценности - лишь бы не заняться собственными заботами, побеспокоившись о себе и своих близких. Пусть негодуют Альберто и Марисабель, зато позже они поймут, какой подвиг ради Бето совершила Мариана!

Мы лишены американского индивидуализма, японской и южнокорейской самоотреченности в работе, немецкой основательности и дисциплины, французского умения не унывать и не складывать в растерянности руки в трудную минуту... Кто-то скажет, что нам это совершенно не нужно. Мы - нация Илюш Муромцев, которые однажды слезут с печи и покажут всем свою удаль и мощь.. Что ж, подождем! А пока дружно поплачем вместо богатых.