Жил певчий дрозд

СССР. 1971. 83 минуты.

Авторы сценария Отар Иоселиани и Дмитрий Эристави при участии Семена Лунгина, Ильи Нусинова, Шермазана Какичашвили и Отара Мехришвили

Режиссер Отар Иоселиани

Оператор Абесалом Майсурадзе

Художник Дмитрий Эристави

Композитор Теймураз Бакурадзе

В ролях: Гела Канделаки, Гоги Чхеидзе, Джансуг Кахидзе, Ирина Джандиери, Марина Карцивадзе, Ия Мдивани, Елена Ландия, Нугзар Эркомаишвили, Дея Иванидзе, Тамара Гедеванишвили.

Зрительский успех - 2,6 млн. при тираже 320 копий.

Оценка - 10 (из 10).

Современная притча.

В фильме Отара Иоселиани детали кажутся случайными из-за того, что они не выделены из быта. Но повторяемость деталей намекает на их метафорический смысл (это как метафоры-рифмы). Детали можно разделить на четыре вида. Первые как бы предупреждают Гию о возможности смерти: на него чуть не свалилась кадка с фикусом, герой чуть не попал под машину, потом чуть не упал в открытый люк в театре и чуть было не выпил яд из пробирки. Ни о какой предопределенности смерти Гии здесь не может быть речи. В наше время случайная смерть уже никого не удивляет - все может произойти в быстротечной жизни. И названные детали словно напоминают Гии о том, что жизнь может оборваться мгновенно.

А метроном и часы подсказывают: время-то идет, а ты еще ничего не сделал, ничего не успел, не написал свою музыку, занимался бесполезным и бесцельным - скрепки превращал в "ожерелье", которое потом вновь разбирали на звенья; из проволоки делал спираль, но и ее затем разгибали; разбирал утюг, но не чинил; шил костюм, но не заканчивал. И оставалась непрочитанной кипа газет, а многое, многое другое - не сделанным. Таковы детали второго вида. Так что же? Жил певчий дрозд? Порхал по жизни?

Но после смерти Гии остался не только крючок, на который часовщик Тамаз может повесить свою кепку. Конечно, этот крючок - единственная материальная память о герое. Но разве дело в этом? Может быть, стоит говорить о том следе, который оставил Гия в душах людей, выражаясь банально. Ведь он всегда был не замкнут в себе, но открыт вовне, к людям. Беспрерывно что-то делал для них - а значит и для себя. Отводил друга к знакомому врачу, приходил к тете Элисо на день рождения с цветами и аккомпанировал ей, подпевал вместо Гейдара мужскому хору, помогал какому-то незнакомцу в библиотеке решить трудную задачу. Наконец, Гия делал свое непосредственное дело - вносил свою лепту, свой удар в литавры, пусть и вечно опаздывая на репетиции и концерты оркестра. Все это - детали третьего вида. Так что же? Жил певчий дрозд? Приносил добро людям?

И, наконец, детали четвертого вида. Гия все время пытается куда-нибудь заглянуть - в окуляр теодолита, в глазок кинокамеры, в телескоп. Ему все интересно. Он смотрит в мир. Но Гии некогда взглянуть в самого себя. Он хочет проникнуть в суть вещей, увидеть: что там, внутри. Но в углубленном постижении мира он не видит себя (вариант, обратный самоуглублению). Гия вглядывается в далекое и не замечает близкого. У него дальнозоркость в противоположность близорукости. Гия смотрит на своих родителей в телескоп. Далекое становится близким. Но все равно плохо видно. И дело даже не в объективе. Причина заключается в "плохом зрении" самого Гии. Он не может на все посмотреть вблизи, так сказать, в натуральную величину. Если большое видится на расстоянии, то для малого нужен микроскоп, а не телескоп.

Фильм "Жил певчий дрозд" говорит как об опасности "дальнозоркости", так и "близорукости" в жизни. Он ничего не решает, не определяет, а предлагает задуматься. И финальный кадр деталей механизма часов напоминает нам о необходимости этого раздумья. Анкер вращает маховичок, приводящий в движение маятник, - и он отсчитывает секунды, минуты, часы, данные нам, зрителям, на размышление. Каждый из нас должен решить, что выбрать: замкнутость в себе или открытость вовне. Решить, пока не поздно. Пока не прерван бег нашей жизни, пока еще сочится сквозь пальцы песок отмеренного нам времени. Пока есть еще время и можно успеть.

Но можно рассматривать финальный кадр и как метафору Вечности, которая не знает остановки в своем перетекании из прошлого через настоящее в будущее. Сменяются поколения людей, время человека переходит во Время века, стремящееся к Вечности. Перед ее лицом все мы равны, и она неумолимо вершит свой суд: подвергает забвению или сохраняет в памяти. И все же - жил человек! Был!

Когда герой фильма "Жил певчий дрозд" остается наедине с самим собой, он все равно занят каким-нибудь делом. И даже если Гия вообще ничего не делает (редкий случай!), он все-таки занят не собой, а разглядыванием замысловатого узора на обоях, который должен быть ему знаком еще с детства. А за кадром возникает мелодия, которую пытается сочинить Гия. Можно считать ее голосом его души, сожалеющей о том, что о ней так и не вспомнили. И тогда приходит на ум пролог ленты. Гия лежит на траве, задумчиво покусывает длинный стебелек (что уже стало знаком раздумья человека), вслушивается больше в себя, чем в щебет птиц - и рождается мелодия, неторопливая исповедь человеческого сердца. Но не успев возникнуть, она тонет в гуле и шуме города. Робкое признание души исчезает в гаме и грохоте людского существования.

Даже в таком внешне прозаическом произведении, как "Жил певчий дрозд", можно обнаружить особое соотношение между сюжетом и фабулой. Фильм перенасыщен действием, сюжет ответвляется в разные стороны, значение приобретает каждая мелочь. Разгадка загаданной фабулы происходит только на смысловом уровне. Жил певчий дрозд - вот фабула. И она имеет метафорический смысл. Главное уходит в подтекст, сюжет лишен открытого конфликта, приближен к неторопливому течению жизни. Но малозаметные детали намекают на существование второго, смыслового пласта.

Метафорическим камертоном ленты становится мотив истекающего времени, отсчитывающего часы и секунды человеческой жизни. Внутри повествования этот мотив сюжетно, бытово оправдан. Камертон необходим Гие как музыканту. А в часовой мастерской, куда он часто заходит, работает приятель Гии. Своеобразный "цейтнот" времени (хотя по-немецки "цейтнот" и есть нехватка времени) заставляет Гию постоянно спешить.

Но в некоторые моменты действие как бы замедляется - наступает пауза, время останавливает свой бег (как, например, в прологе или в эпизоде, когда Гия, засыпая, рассматривает знакомый рисунок на обоях, словно так и не разгаданный до конца). Время здесь вырывается из конкретных реалий, лишается ежеминутности. Так происходит всегда, когда мы задумываемся, отключаясь от действительности. И время взывает героя к раздумью. Но он этого не замечает. Или не хочет замечать? Тратит жизнь попусту. Однако что-то остается после его внезапной, нелепой смерти - и кто-нибудь помянет добрым словом.

В финале время мифологизируется, превращаясь во Время. И судит героя? А может быть, нас, зрителей, зовет к размышлению. Являясь истинной параболой, "Жил певчий дрозд" открыт в бесконечность - и зритель, выведенный из состояния покоя, будет пытаться определить д л я с е б я отношение к экранному герою, решать: к а к следует жить.