ВРЕМЯ ЦЫГАН

Постер фильма «Время цыган / Дом для повешения».

«ВРЕМЯ ЦЫГАН» (Time of the Gypsies) («Дом для повешения», Dom za vesanje) Югославия, 1988, 138 мин. Драматическая фантазия-притча.

Как и получившая «Золотую пальмовую ветвь» в Канне лента «Отец в командировке», картина «Дом для повешения» (оригинальное название все-таки точнее международного, ассоциативно напоминая пословицу «в доме повешенного не говорят о веревке») была создана молодым балканским гением Эмиром Кустурицей по сценарию 50-летнего Гордана Михича, который старше его на 16 лет. Она тоже удостоилась премии в Канне — на этот раз за режиссуру. И Кустурица еще раз доказал, что он — подлинный мастер кинематографического письма, воздействующий своими красочными визуальными фантазиями и снами наяву, настоящий лирик, который сохраняет в себе восхищение человеческими чувствами, красотой мира вне зависимости, более того, вопреки драматической, жестокой, подчас ужасающе абсурдной действительности.

Внешний сюжет «Дома для повешения» как бы размыт, проглядывает сквозь туман, через прихотливые видения, экстравагантные аттракционы, но, в принципе, не сложен. Подросток Перхан (в его роли — уже снимавшийся в «Отце в командировке» юный Давор Дуймович), живущий вместе с сестрой Дацей после смерти матери у своей бабушки (немножко колдуньи, немножко волшебницы), хочет отвезти больную девочку в больницу в Любляну. Ему вызывается помочь Ахмед, авантюрист и проходимец, вернувшийся из Италии разбогатевшим.

Оказавшись в бродячей труппе Ахмеда, Перхан узнает о том, что Ахмед занят эксплуатацией вывезенных из Югославии детей на воровстве и попрошайничестве, а также склонен к сутенерству и сводничеству.

Перхан тоже сколачивает состояние, а вернувшись в деревню, женится на возлюбленной Азре, которая вскоре умирает при родах. Желая отомстить подлому Ахмеду, так и не поместившему Дацу в больницу, Перхан гибнет сам от рук новой жены Ахмеда.

Эмир Кустурица превращает эту историю не просто в народную, «цыганскую драму», а в своего рода мифологическое сказание, метафизическую притчу, балансируя на грани между вымыслом и реальностью, мечтой и действительностью, бытовым и ирреальным миром, жизнью и смертью, проявляя себя как поэт и философ, воспаряющий от грязи и пороков к грезам о горнем крае. Критики не случайно вспомнили и югославскую кинематографическую традицию (очевиднее родство с фильмом «Скупщики перьев», или «Я видел даже счастливых цыган» Александра Петровича, опосредованнее влияние лент Душана Макавеева, у которого, кстати, снимался Бора Тодорович, сыгравший роль Ахмеда), и стиль фантастического реализма Габриэля Гарсиа Маркеса. Сам режиссер упоминал о несомненном влиянии искусства Андрея Тарковского, хотя после первых же собственных работ заслужил право на «кино Кустурицы», которое включает в себя трагикомичность видения, высокую поэзию и изобразительную мощь.

Он немножко лукавил в интервью, заявляя о незначимости цыганского происхождения героев «Дома для повешения». Без своеобычности цыганского менталитета, карнавально-таборного восприятия жизни, иррационального вожделения свободы, порой превращающейся в свою противоположность, вещая байка Кустурицы прозвучала бы явно иначе, не так празднично-трагично и бесхитростно-пророчески. Ведь в гадании цыганки вульгарное и нахальное — лишь невольное прикрытие, маска для неизбежного, неотвратимого предсказания судьбы. То, что кажется смешным и глупо придуманным, затем неожиданно сбывается с более печальными последствиями. Снимая в течение 1987—88 годов свою картину, Эмир Кустурица по-цыгански сумел предугать подлинно трагический исход для родной страны, в которой «дружная семья югославских народов» оказалась подобной племени бродячих цыган, пытающихся нелегально перебраться через итальянскую границу, чтобы промышлять на пропитание перед роскошным, величественно великолепным миланским собором. Отчий край стал всеобщим «домом для повешения».

К чести режиссера, его фильмы не кажутся ни политически и социально ангажированными, ни заумно занудными, ни лжемессианскими. Художник творит раскованно, словно импровизационно, облекая сложные и тревожащие проблемы жизни и Бытия, истории и Вечности в волшебный стиль свободного поэтического сказа, наполненный и многоцветьем такого разного, все время меняющегося мира, и пряным, подчас пикантным юмором, и жестоким, именно цыганским мелодраматизмом любви и смерти в судьбах героев. Кустурица обладает даром ненавязчивого, но затейливого сопряжения «низкого» и «высокого», причудливого смешения жанров и манер, создания своеобразного «сновиденческого реализма», в котором вечные истины предстают в форме мгновенных прозрений, ярких, впечатляющих образов, народно-площадных фантазий.

Возвышенные пророчества напоминают откровения странствующего поэта, кочующего цыгана или побирающегося бродяги — нищего, юродивого, блаженного. Сочная и густая вязь быта, грубый, неприкрашенный натурализм «дна жизни» (иначе — «подполья», если использовать название последней работы режиссера, вновь отмеченной главным призом в Канне), безысходность и мрак существования отверженных — как бы необходимое условие для перехода в иное качество. «Орфей поднимается из ада» — так, наверное, можно определить смысл художественных усилий Эмира Кустурицы. Даже погибающие герои на самом деле возвращаются из царства мертвых, уносятся в предсмертных снах в немыслимые дали, где найдут отдохновение и примирение, наконец-то обретут потерянную душу, которая бессмертна.

Сергей Кудрявцев

В ролях: Давор Дуймович, Бора Тодорович, Любица Аджович, Хусния Хашимович, Синоличка Трпкова, Забит Мемедов, Мерсад Зулич, Бедрийе Халим.

Режиссер: Эмир Кустурица.