Андрей Синявский называл секс черной мессой
Имя писателя и литературоведа Андрея Синявского, со дня рождения которого исполняется сегодня 75 лет, широко известно. Но эту известность породили прежде всего публкации о «процессе Синявского и Даниэля» (1966), который стал нарицательным символом эпохи. Политический скандал затмил даже скандал литературный, который спровоцировало его эссе «Прогулки с Пушкиным», опубликованное под его постоянным псевдонимом Абрам Терц. С 1973 года Андрей Синявский жил в Париже, с 1978 года редактировал эмигрантский журнал «Синтаксис», умер в 1997 году. Российский читатель его по-настоящему так и не узнал.
Сегодня мы публикуем небольшие, но очень яркие, почти афористичные фрагменты книги Андрея Синявского «Мысли врасплох». В половом акте все-гда присутствует нечто от черной мессы. Само наслаждение, достающееся при этом, глубже и страшнее обычных плотских радостей. Оно в значительной мере основано на том, что ты совершаешь кощунство. Красивые женщины, помимо прочего, по-тому имеют успех, что с ними возрастает кошунственность предпринимаемых действий. Отсюда же — непостоянство, измены. Со строго физиологической точки зрения новый предмет любви мало чем отличен от старого. Но в том-то и весь фокус, что новый предмет заранее кажется «слаще», потому что с ним ты впервые переступаешь закон и, следовательно, поступаешь более святотатственно. Незнакомую Донну Анну ты превращаешь в девку, и особое удовольствие тебе доставляет то, что она «донна» и «незнакомая»: «Такая чистая, такая кра-сивая, а я с тобою вот что, вот что сделаю!" С нею ты сызнова переживаешь чувство падения, утрачен-ное со «старым предметом» в силу привычки. Повто-рение там узаконило кощунственный акт, и он пере-стал казаться таким уж привлекательным. История Дон Жуана — это вечные поиски Той, еще нетрону-той, с кем совершить недозволенное особенно приятно. В отношениях с женщиной всегда важнее снять с нее штаны, чем утолить свою природную потреб-ность. И чем эта женщина выше, недоступнее, тем оно интереснее. По тем же побуждениям, заручившись моральным правом, муж и жена развратничают на законной ниве гораздо изобретательнее случайных прелюбодеев. Чужим хватает того стыда, что они чужие. А любящим супругам кого стыдиться, с кем блудить? Им не остается ничего другого, как нарушать закон в его же собственных рамках и оснащать семейный союз таким бесстыдством, чтобы он имел хотя бы види-мость грехопадения. В деторождении есть элемент возврата к своему младенчеству, и за невозможностью нам самим стать детьми мы заводим ребенка. Тут имеются, конечно, претензии со стороны нашей взрослой личности, желающей продолжить себя в потомстве И все же хотят ребенка, а не тридцатилетнего дядю «похожего на меня», о маленьком мечтают, о ди-тятке. У женщин это чувство выражено еще очевиднее: лишенные наших честолюбивых наклонностей они просто хотят маленького без особого стремления закрепить в нем свою «неповторимую инди-видуальность». Даже бабушки жаждут внучат и играют в них, как в куклы, со страстью предаваясь ребячеству и сюсюкая по-младенчески. Почему бы им сразу не уподобиться подростку? Не потому ли что новорожденный желаннее им и ближе, что в нем они узнают и обретают себя. Засыпая, мы принимаем положение зародыша. Поджимаем ноги к животу, свертываемся в калачик, вьем гнездо — уютное и безопасное материнское лоно. Мы становимся детьми, и посапываем, и чмокаем губами, отодвигая в сторону позднейшие напла-стования. В этом впадании в детство, всеобщем, ежедневном, есть какой-то возврат к себе, к своей изначальной позиции, которая была и будет главней-шей в жизни, а все прочее — пустяки. Засыпая, мы порываем с миром, сбрасываем личину профессии, возраста, культуры, национальности, возвращаемся домой и остаемся, наконец, в своем первозданном виде, смешные и беззащитные. Это наш корень, наше последнее «я», которое и «я» трудно назвать, потому что мы все здесь младенчески одинаковы. Жизнь человека похожа на служебную командировку. Она коротка и ответственна. На нее нельзя рассчитывать, как на постоянное жительство, и обза-водиться тяжелым хозяйством. Но и жить спустя рукава, проводить время, как в отпуске, она не позволяет. Тебе поставлены сроки и отпущены суммы. И не тебе одному. Все мы на земле не гости и не хозяева, не туристы и не туземцы. Все мы — командировочные. Господи, дай о Себе знать. Подтверди, что Ты меня слышишь. Не чуда прошу — хоть какой-нибудь едва заметный сигнал. Ну, пусть, например, из куста вылетит жук. Вот сейчас вылетит. Жук — ведь вполне естественно. Никто не заподозрит. А мне достаточно, я уже догадаюсь, что Ты меня слышишь и даешь об этом понять. Скажи только: да или нет? Прав я или не прав? И если прав, пусть паровоз из-за леса прогудит четыре раза. Это так нетрудно — прогудеть четыре раза. И я уже буду знать.
Комментарии читателей Оставить комментарий