«Обвинение большевиков в “учреждении Украины” по сути своей безграмотно и абсурдно»

Практика, при которой в иноэтнические государственные образования передаются заселённые русскими территории, после чего (долго ли – коротко ли) эти территории русскими быть перестают, не должна более повторяться

Военная спецоперация на Украине, оказавшаяся тяжёлой и затяжной, закономерно обострила в русском обществе давний спор об исторических виновниках “произвольного” административного размежевания внутри СССР, которое, превратившись в государственное при его распаде, действительно предопределило множество ожесточённых и кровавых конфликтов.

Касательно Украины копья ломаются вокруг двух вопросов. Имелись ли в принципе исторические предпосылки для образования большевиками Украинской ССР? Чем в действительности руководствовались большевики, раз за разом включая в состав советской Украины обширные области, населённые русским и иными народами?

Разумеется, всякому, кто владеет историческими знаниями хотя бы в общих, базовых чертах, очевидно, что обвинение в адрес Ленина в “создании Украины” лишено под собой почвы. Создаётся впечатление, что бросающиеся сегодня подобными обвинениями высшие руководители страны просто хотят переложить груз ответственности за неприглядность современных реалий на далёких предшественников, свалить вину на них за многие собственные заблуждения и просчёты. Чисто по-человечески подобное стремление можно понять, но игнорировать исторические факты невозможно.

Существование Украины как территории, населённой людьми, обладающими языковыми и культурными отличиями от жителей центральной России, прослеживается, по крайней мере, с XVI века. Первые же признаки культурной и языковой сепарации протоукраинцев обозначились, вероятно, ещё раньше, в тот период, когда сердцевина земель, образующих современную Украину, попала под власть Литвы. Общность православной веры хотя и способствовала поддержанию тесной связи между нарождающимся украинским народом с русскими, но не растворяла его в их массе, как думалось в своё время создателям концепции русского триединства.

Даже и возвращённая в орбиту русского государства, Украина всегда стояла особняком. Гетманы и их измены, вечно колеблющееся и в итоге упразднённое Екатериной II запорожское казачество, диалектный говор, отличия народных обычаев и быта, столь талантливо запечатлённые в литературных произведениях Гоголя, настойчивое, воспроизводящееся в поколениях стремление к самостийности, взрыв украинского национализма в годы Гражданской войны… В сущности, провозглашение в 1919 году Украинской ССР явилось признанием очевидного – украинский народ существует, и после разгула петлюровщины и сечевых стрельцов самый простой способ вернуть его в лоно единой страны – это заключить с ним союз (что и было закреплено в 1922 году официальным включением советской Украины в новообразованный СССР).

Всё это, кстати, отлично известно нынешним бандеровцам-русоедам. Их лютая и кажущаяся многим иррациональной ненависть к фигуре Ленина проистекает из того неоспоримого факта, что вождь Октябрьской революции оказался вторым после Богдана Хмельницкого историческим деятелем, воссоединившим Украину с Москвой. И тем самым похоронившим мечту украинских самостийников о независимости на целую историческую эпоху.

Ещё раз зафиксируем: обвинение большевиков в “учреждении Украины” по сути своей безграмотно и абсурдно. Украина как таковая существовала задолго до них. Как задолго до них существовал и украинский национализм, и генерирующий его украинский народ, при всяком ослаблении центральной власти и всякой государственной смуте демонстрирующий упорное стремление к обретению политической субъектности. Игнорировать эти факты либо, того хуже, их не знать – означает публично расписываться в незнании элементарного.

Вопрос о границах существенно сложнее, и для того, чтобы вникнуть в мотивы тех, кто во времена СССР определял административные линии, нужно ясно понимать, что в действительности представлял собой принцип интернационализма, которым в национальном вопросе руководствовались тогдашние руководители страны и который многими сегодня трактуется извращённо.

Интернационализм (понимаемый изначально как пролетарский) подразумевал не отрицание русского народа (так склонны представлять дело крайние из числа русских националистов), а мирное содружество разных народов, освободившихся от гнёта собственных эксплуататоров и господ. Ленина, разумеется, русским патриотом и уж тем паче националистом не назовёшь, но, согласно доктринальным установкам ВКП(б), наряду с “великодержавным шовинизмом” подлежал всяческому искоренению и местечковый национализм малых народов, которым власть предписывала в тесном союзе с народом русским двигаться в коммунизм.

Пресловутая политика “коренизации”, вопреки современным утверждениям, продолжалась в СССР недолго и была свёрнута уже к началу 30-х годов, когда верховная власть убедилась, что под декларации о развитии национальных культур в союзных и автономных республиках на деле расцветает махровое русоненавистничество, имеющее перспективу политически оформиться в откровенный сепаратизм.

Подчеркнём, не только русский, но всякий национализм рассматривался большевиками как идейный и политический противник. Со всяким из них партия предписывала вести борьбу, эмпирически ища наиболее действенное (как казалось её руководителям) средство. В частности, подспудно сохраняющийся в украинцах украинский национализм планировалось окончательно подавить посредством создания в пределах Украинской ССР многонационального соцветия из украинцев, русских, закарпатских венгров, русин, крымских татар и прочих этнических общностей, призванных не допустить перерождения советской Украины в Украину для украинцев.

Этим мотивом коммунистические правители и руководствовались, включая в состав советской Украины области, населённые другими народами, в частности, преимущественно русские Донбасс и Крым. Аналогичная практика выдерживалась и в отношении остальных республик (союзных и автономных), отношения с титульными народами которых либо были омрачены давней исторической враждой, либо могли омрачиться ею в будущем при гипотетическом росте местного национализма.

Мононациональность как таковая воспринималась идеологами ВКП(б) – КПСС настороженно, как явление, чуждое духу пролетарского интернационализма и потенциально несущее в себе сепаратизм. Казахскую ССР, например, пытались разбавить через присоединение населённых русскими областей Южной Сибири, казачьих районов Урала и Семиречья. Сроднить горцев Северного Кавказа с населением равнин рассчитывали через включения в состав Карачаево-Черкесской, Кабардино-Балкарской, Чечено-Ингушской и Дагестанской автономий обширных районов исторического проживания кубанских и терских казаков, русских крестьян, скотоводов-ногайцев. Сделать интернациональной и по-настоящему советской возвращённую из-под румынской оккупации Молдавию намеревались, присоединив к ней (и таким образом образовав против молдавского национализма внутренний противовес) русско-украинское днестровское левобережье.

Действовали коммунисты последовательно: хозяйственная целесообразность плюс претворение доктрины интернационализма в жизнь служили в качестве кредо в течение многих десятилетий.

Почему же в таком случае политика создания сложной системы национальных сдержек и противовесов дала в конечном счёте системный сбой, и образования, призванные служить делу межнациональной дружбы, превратились в территории межнациональной ненависти и вражды?

Причина видится в изначально искажённом восприятии самой природы национального вопроса, присущего коммунистам-большевикам, в заведомой узости его трактовки.

Национальный вопрос на деле столь же естественен, как естественно само существование народов и наций, складывающихся исторически, повинуясь силе действия множества факторов и отнюдь не только политэкономического свойства. История СССР засвидетельствовала, что и при социалистическом строе он не снимается автоматически и не исчезает. Национальная принадлежность – одна из базовых констант, определяющих сознание человека, предопределяющих включённость в то или иное этническое сообщество, переживание его побед или горестей как своих, личных. Потому, собственно, и национализм, вопреки утверждениям классиков левой мысли, не является искусственно насаждаемой сверху реакционной идеологией отвлечения масс от классовой борьбы, как и сама классовая борьба является не единственной исторически значимой формой человеческого конфликта.

Спору нет, мечта о новом мире без насилия и эксплуатации человека человеком была великой мечтой. Действительно неимоверно обострившееся на излёте существования царской России классовое противоборство было воспринято коммунистическими идеологами как единственная струна истории, как её вечный двигатель. На практике же пролетарский интернационализм служил эффективным идейным оружием и был способен к реальной мобилизации масс лишь в условиях гражданской войны, ибо его предназначение – мотивировать представителей разных народов на борьбу против собственных социальных верхов.

Верхи в итоге оказались сметены, но сами народы от этого никуда не делись, и их национальное самосознание не угасло. Напротив, благодаря последовательно проводимой политике развития национальных окраин оно стало стремительно развиваться даже у тех этнических общностей и народов, которые прежде и помыслить не могли о собственной интеллигенции, о собственных руководителях-управленцах.

С 50-х годов, с окончательным сходом с исторической арены революционных поколений и вхождением в эпоху мирного строительства внутри как союзных, так и автономных республик, стали складываться те социальные страты, которые в современной политологии принято именовать элитами. Сплав из национальных кадров номенклатуры, национальной интеллигенции и групп подпольных дельцов, тоже предпочитавших кучковаться по национальному признаку, приобретал всё более выраженные этнократические черты и постепенно подминал под себя жизнь этих образований.

В РСФСР в позднесоветское время схожий процесс тоже шёл, но почему в итоге именно в ней к власти прорвались откровенно антинациональные группы – разговор отдельный и долгий. Зафиксируем лишь, что во всех остальных республиках на рубеже 90-х на коне оказались исключительно националисты разной степени радикальности, которые предсказуемо начали рассматривать присутствие в пределах своих государственных образований компактно проживающие иноэтнические сообщества в лучшем случае как помеху, а в худшем – как прямую угрозу себе.

Простой народ на сей раз пошёл не за левыми, а за правыми. Собственный партократ-перерожденец или новоявленный национальный лидер, вынесенный наверх мутной волной уличной митинговщины, оказались для большинства представителей титульных наций куда ближе, чем иноэтничные, инокультурные и иноязычные собратья по классу. Такие виделись чужими, врагами, преградой на пути к вожделенной независимости, несущей (как верилось тогда) материальное благо. В момент обострялись воспоминания об исторических обидах, рельефнее начинала ощущаться разница в ментальностях, культурных складах…

Чаще всего остриё удара было направлено против русских, начавших подвергаться притеснениям, этническим чисткам, в ряде случаев прямому геноциду. Иногда оно обращалось против других народов. Если русских системно и массово начали травить в Прибалтике, Таджикистане, Молдавии, Ичкерии-Чечне, то армян громили и гнали из Сумгаита и Баку, а турок-месхетинцев – из Ферганской долины.

Ирония истории заключается в том, что административная мера, изначально предназначенная для сглаживания национальных противоречий и предотвращения конфликтов, с конца 80-х начала прямо работать на их разжигание. Проживавшие в национальных республиках представители нетитульных народов тоже почувствовали угрозу, исходящую от предводительствуемых националистами “коренных”, и начали где сопротивляться ей, а где от неё бежать. Русское сопротивление на тот момент получилось успешным лишь в Приднестровье, о которое обломал зубы молдавский национализм. С опозданием на двадцать с лишним лет русское сопротивление разгорелось на Юго-Востоке Украины, после того как в Киеве в 2014 году власть захватила пробандеровская клика, и именно несовместимость в рамках единого государственного образования русского и украинско-бандеровского начал сделали неизбежной войну.

Прошлого не изменишь, но извлекать уроки из былых ошибок следует научиться. На множестве горьких примеров русский народ имел все основания убедиться, что создание пёстрых по национальному составу образований (тем более под властью нерусской бюрократии) – не оберег от межнациональных конфликтов и национальных проблем. Можно только поразиться крайней степени наивности тех государственных мужей, которые думают сбить остроту противоречий посредством курсов адаптации для мигрантов и назойливой пропаганды многонациональности, которая, в отличие от того же пролетарского интернационализма, вообще не имеет под собой никакого реального фундамента. В отношении той же Украины давно следует оставить сладенькие мечты о скором примирении со всем украинским народом (тем паче – о возвращении его целиком в русское культурное поле) и исходить из реальности.

Реализуемой и реалистичной целью России может быть только возвращение в свой состав культурно и ментально близких ей областей – и уничтожение военного потенциала в тех украинских регионах, которые сделались нам необратимо враждебными либо чуждыми. Критерием победы России в СВО следует считать не просто денацификацию Украины, но переформатирование её таким образом, чтобы украинизация (хотя бы даже мягкая, подспудная) не угрожала более ни одной из исторически русских или малороссийских областей, а собственно украинские области (основа гипотетического демилитаризованного украинского государства будущего) утратили бы практическую возможность для развязывания новой реваншистской войны.

При разрешении национального вопроса нельзя терять чувство реальности. Практика, при которой в иноэтнические государственные образования передаются заселённые русскими территории, после чего (долго ли – коротко ли) эти территории русскими быть перестают, не должна более повторяться.