Коренные жители
Слава Богу! Перезимовали опять. С полой водой, птичьим гомоном, лягушачьими хорами и первой зеленью на припеке пришла в Зубарево весна. И ожила, расправила деревянные плечи деревенька, прогоняя зимнюю тягучую охмурь да принялась за хлопоты и заботы, устремляя помыслы свои и надежды в идущее следом лето.
Ухоженный домик Богатыревых с подворьем и садом оказался словно на острове. С одной стороны речушка - воробью по колено не будет - взыграла, взбурлила и подперла талыми водами огороды и баньки, с другой ручей, летами едва живой - воспрял, раздался, подмял под себя луговину, так что пришлось срочно мостки убирать, чтобы в озеро не унесло, а за газетами и пенсией к почтальону на лодке переправляться.
Ночью Анне Михайловне плохо спалось. Болели натруженные руки.
Пальцы словно в тисках ломало: шутка ли - пятьдесят с избытком лет не расставалась с коровами. А теперь, похоже, и край пришел. Такими граблями коровы не подоить...
Она поднималась, доставала из шкапчика самодельную мазь: еловую смолу, сваренную с коровьим маслом, свечными огарками да молитвой, долго растирала негнущиеся пальцы.
Боль отступала. За окном висела над разливами полная луна, кричали обезумевшие от любви лягушки, гуси и утки, озерные глубинные щуки перли в некошеные полевы на нерест. Подлунный мир не спал, радуясь весне и теплу.
В четвертом часу заворочался на койке дедко, закряхтел, запокашливал.
В четыре часа утра они были уже на ногах. Анна Михайловна затопляла печь, готовила скотине пойло, Василий Васильевич наставлял самовар. Сели за стол.
- У меня тоже все болит, - сказал дедко, прихлебывая чай. - И голова болит, и спина болит, и брюхо болит... Думаю, и слава Богу, что болит. Значит живой. А если встал, да ничего не болит, так значит - умер...
Помолчали. Анна Михайловна хлебала из блюдца кипяток. Ни чаю, ни кофе она в жизни не пивала - такая вот натура задалась.
- Ты, Вася, как хошь, а с коровой надо расставаться! Или я от тебя в дом престарелых в Николу сбегу, - сказала она с отчаянием в голосе.
- Да я разве чего говорю, - примирительно отвечал дедко. - Проживем и без молошного.
Самовар на столе фыркал паром, распевая бесконечную свою песню. И от этой незатейливой песенки было в избе тепло и повадно.
- Как-то рыбачили на Сухоне, - вспомнил дедко очередную историю. - Жили у старухи. Та поутру принесет с повети блюдо ржаных сухарей, заливает кипятком из самовара... А на печном шестке у нее этакий малый гашничек с маслом. А в гашничке не столь масла, сколь мух да тараканов. Но она этих граждан во внимание не берет, перышко в гашничек макнет, сбрызнет сухари, да и опояшет все блюдо. Погладит себя по животу и скажет: «Вот, а молодые все жалуются, что ись нечево...»
За окном косой пеленой повис дождь.
- Дождь с полуден - на семь ден. А дождь из утра - к вёдру. Погоди ехать-то. Скоро уж перестанет, - сказала бабка озабоченно.
Но дедко уже натягивал сапоги. В устье речки стояли у него верши самодельные. Торопился, как бы кто не набезобразил, не опередил его.
Лодка была причалена к бане. Первым вскочил в нее Рэкс - рыжая собака неопределенной породы. Дедко Рэкса ласково пожурил: что, дескать, парень, ноги-то на скамейку заворотил. Разве он, дедко, свои ноги на скамейки ставит?
Рэкс послушно убрал лапы со скамьи и тявкнул радостно в предвкушении увлекательного дела.
Хотя нынешний дедков Рэкс особо работой не обременен. Нужды в том нет. Теперь у Василия Васильевича Богатырева, бывшего колхозного тракториста, свой самодельный трактор в наличии имеется. Маленький, под стать хозяину, этакий тракторок, но любую работу по хозяйству справит у всей деревни. А до того, когда трактора не было, когда и помечтать о нем нельзя было, Василий Васильевич приставил к работе собаку свою. Овчарку Грея. Крупный Грей был, что лошадь. Дедко его со щенков начал к упряжи приучать. Коляску сделал, санки, хомут соорудил, оглобли... На Грее - все сено было, дрова, навоз. Бывало на пустошах дедко три копны навьет на воз, команду подает:
- Грей, к Нюре!
Грей - к Нюре в деревню. Та воз свалит, командует:
- Грей, к Васе!
Грей к Васе бежит.
Тут как-то из города дачники приехали. У них собака тоже не маленькая, но пустая. Грей в упряжке упирается, сено домой тащит, а тот «бездельник» выскочит и лает.
Грей только косится, но молчит. Потом с пустошей уже одного дедку вез, не выдержал, вздыбился в оглоблях-то, прихватил «бездельника» зубами да так тряхнул, что у того всякое желание облаивать деревенское население пропало.
Да, тут надо сказать, что Богатыревы - последние коренные жители в Зубареве. Все остальные - дачники, хотя некоторые живут теперь здесь безвыездно и зимами. А первое время, когда правительство народу послабку дало и мода на дачи пошла, согрешили старики с дачниками.
Им надо в четыре уже вставать, на сенокос править, а на деревне пьянка да гулянка, до самого утра песни да пляска, мотоциклы рычат, девки визжат...
Пробовал дедко урезонить отдыхающих, да те сами в атаку: дескать, ты своей косилкой-тарахтелкой нам тоже спать не даешь.
- Ах ты, мне! Будет же вам наука.
К вечеру из одного дома к Богатыревым идут, из второго, третьего. Да что там считать, вся деревня тут как тут. За молоком. А дедко каждому от ворот поворот... Мол, иди-ка, попляши. А молоко - теленку!
Выучил-таки. Теперь деревня к Богатыревым в добровольные помощники записалась. В сенокос - все на пустоши. Иначе без молока насидишься. Корова-то в деревне единственная. И даже такая вот воспитательная мера появилась - провинившегося на сенокос не берут. Помаешься один-то в деревне!
...Воды за ночь прибыло основательно, так что и верши скрыло. Но Рэкс и под водой чует. Сразу - лапы на борт и повизгивает, дедку знак подает. Эх, попадись бы сейчас дедку золотая рыбка, чего бы просить стал? Попросил бы прежде здоровья бабке, потом уж себе. А потом...
Вытряхнул дедко верши: плотва да окуньки. Щуренок одинокий затесался. А больших щук Богатырев не ловит. Для потомства бережет. И все равно: не та рыбалка пошла. В прежние-то годы тут сига столько было, что всю другую рыбу и за рыбу-то не считали.
Да. Прежнее-то житье не чета нынешнему. Еще при коммунистах было: нашли в округе старикана за сто годов. Слыхано ли дело? В нынешних краях мужики как мухи мрут. До семидесяти редкий дотянет. Решило начальство на этом факте политический капитал нажить. Собрали пресс-конференцию, иностранных журналистов пригласили. Спрашивают старикана-то: когда лучше жить было - при царе или при советской власти?
А старикан-то и отвечает: «А пожалуй, робята, при царе-то лучше жилось!» Все так и ахнули: «Да как же? Электричества не было, тракторов не было. У тебя и радио, и телевизор в избе...»
«Однако, робята, при царе-то меня девки любили...» - вот тебе и вся политическая грамота.
Богатырева тоже прежде девки любили. С Анной-то в борозде познакомились. Пахали на конях. Привел домой самоходкой без родительского дозволения. Теперь вот уже пятьдесят лет в одной борозде. Сначала колхоз подымали, потом совхоз, а теперь вот только личный огород да корова остались. И то сам Богатырев числит это важным государственным делом. И сам на шее ни у кого не висит да еще, считай, всю деревню молоком и мясом снабжает. Колхозы да совхозы кругом поразвалились и последние «лапти» донашивают. А было? Пятьдесят три гектара картошки одной садили. Столько нарастет, что и убрать не знаешь как. Моркови - пятнадцать гектаров. Капусты... Зерновых... Теперь в колхозе миллионные долги растут. И выхода не видно. Как вот при такой политике Богатыреву корову со двора сводить?
Пока до дому греб дедко, все об одном мысли были. Где же то главное упущение было, что рухнуло все в одночасье и в деревнях одни старики остались?
Как-то из города приезжий дачник выговаривал Богатыреву: - Сколько земли кругом брошенной! А мог бы хлеб расти... Дедко слушал да поддакивал, а потом и говорит: - Ну, а ты-то где был? Почему сбежал из деревни? Пахал бы поля-то...
- Да я, - говорит, - не от хорошей жизни из деревни уехал!
- Вот-вот, вы все лучшей доли искали. У меня три брата сбежали в город. А я вот четвертый, не сбежал. И всю худобу пережил. Только на одного меня этой худобы-то лишковато оказалось... - возразил ему Богатырев. На том и расстались. Городской на машине уехал в городскую квартиру на диване лежать, а дедко на трактор - да пахать огороды...
...Дома ждали Богатырева ходоки. Тому дрова привезти, тому навоз на огороды, третьему... Третьей была сама бабка. В соседних Прилуках сегодня был хлебный день. Да соли нужно было запасти к лету, сахару.
Завел Богатырев своего «горбунка» и до обеда на деревню трудился. С обеда в Прилуки потарахтел. А в Прилуках со всех окрестных деревень народ. Все свои да наши. Только вот молодых лиц не видать - одно военное поколение, ровесники дедковы. Вздохнул Богатырев: «Одна труха от деревни осталась... Как дальше жить станем? Кто хозяином на эту землю придет, кто в нее семена уронит?.. И найдется ли место на этой земле внукам?»
Обратно ехал, остановился у деревенского кладбища, зарастающего буйно тополями и крапивой. Когда-то здесь, дедко еще помнит это время, стояла церковь святого Луки. Сказывают, красивее этой церкви на всей Вологодчине не было. Перед войной надумали ее порушить. Тракторами растаскивали - стоит, взрывали - стоит. Подкоп сделали, завели деревянные клети и подожгли. Рухнула церковь святого Луки в сторону озера, раскололась на части. И поднялся тут такой страшный ураган, что крыши домов носились в воздухе, как щепки... Старики говорили, что это Божий гнев. И что все худшее впереди.
Не послушали тогда стариков. И долго еще топили школьные печи церковными иконами...
...Дома бабка виновато призналась Богатыреву, что приходил с соседней деревни Сережка, молодой мужик, на коленях стоял, и выпросил- таки бутылку водки. И все в окошко поглядывал, не едет ли хозяин. Пьяницы Богатырева боятся как огня. Только этой беды ни одному Богатыреву не одолеть, ни пешему обойти, ни конному не объехать...
Вздохнул еще раз тяжко Богатырев, и пошли они с бабкой корову со двора выводить. Пятнадцать лет уж было корове. Тринадцать отелов. Возраст более чем почтенный. А все меньше двух ведер не даивала.
Вывели они свою Умницу во двор, втянула она глубоко ноздрями воздух, поймала запахи колхозного двора и затрубила тревожно.
А на голос ее отозвался в глубине двора белоногий теленок. Выпустили на волю и его. Он прижался к широкому коровьему боку и замер. А для Умницы перестал, кажется, существовать весь остальной мир. Она стала ласково и нежно вылизывать теленка, а старики, скрестив на груди руки, умиленно следили за этой сценой материнской любви.
- Вот что значит мама! - пропела счастливым голосом Анна Михайловна.
Василий Васильевич, маленький, сухонький, с лицом, похожим на печеную картошку, тоже радостно улыбался:
- Милые-то вы мои. Вот и дожили. До новой весны дожили...
Д. Зубарево Усть-Кубинского района.
Комментарии читателей Оставить комментарий