Закон против морали: кто кого?

Разрабатывающие законы юристы и принимающие их политики давно оторвались от реальной жизни

Выступая на торжественном богослужении в день явления Казанской иконы Божией Матери, глава Русской православной церкви Патриарх Кирилл назвал «навязываемые меньшинством законы» «очень опасным апокалипсическим симптомом». По его словам, сегодня колоссальные силы направлены на то, «чтобы убедить всех нас в том, что единственной ценностью является свобода выбора, и никто не имеет права посягать на эту ценность, даже когда человек выбирает зло, даже когда человек выбирает социально опасное поведение».

Большинство наблюдателей истолковали это заявление в том смысле, что глава РПЦ осудил однополые браки, заявив, что они-де приближают конец света. Представляется, впрочем, что проблема, о которой говорил патриарх, гораздо шире, но об этом чуть ниже.

Вообще, конечно, конец света нам, возможно, и не грозит, но ситуация, когда сначала республиканская Франция во главе с социалистами, а затем и монархическая Великобритания, где правят консерваторы, объявляют браком, то есть юридическим оформлением семейных отношений (то есть отношений продолжения потомства) отношения двух однополых существ, по определению исключающие деторождение, не только выглядит абсурдно, но и заставляет задуматься о полноценности общества, принимающего такие решения.

То, что левые силы Европы находятся в затяжном идейном кризисе, ясно достаточно давно. А вот то, что консерваторы разрывают с остатками консерватизма, – это что-то новенькое. То, что Олланд за недолгий срок своего правления проявил себя маловменяемым политиком и заставил Францию пожалеть об экстравагантностях Саркози, давно не удивляет. То, что британская королева, которая, кстати, вступив на престол, получила титул «Божией Милостью Великобритании, Ирландии и Британских Доминионов Заморских Королева, Защитница Веры», в качестве «защитницы веры» и главы англиканской церкви подписала соответствующий закон, – есть нечто весьма своеобразное. То есть теперь однополые браки – это не просто юридическая норма британского королевства, но еще и постулат англиканской веры.

Но дело даже не в самом по себе этом квазисексуальном сюжете. Дело в большем и более значимом, о чем также сказал Кирилл.

Собственно, к религии и Церкви можно относиться очень по-разному. С точки зрения века Просвещения, с точки зрения Разума и Науки это, конечно, форма ложного сознания. Но и с этой точки зрения религия и Церковь есть хранители своего рода донаучного знания, то есть накопленного цивилизацией опыта, не прошедшего стадию научного осмысления. В разную эпоху ее роль различна, и когда-то она может сковывать движение вперед и вверх. Но когда-то – удерживает от обрушения вниз и назад. Это все – отдельная большая тема.

В том, что сказал Кирилл, очень важен тезис о «грехе, прикрытом законом». Вообще идея правового государства, где все регулируется законами, – великая идея. Очень плодотворная для определенной эпохи – эпохи, когда скорость общественных процессов увеличивается настолько, что ее не может отрегулировать не успевающий меняться обычай, но дающая сбой за сбоем в следующую эпоху, когда скорость этих процессов ускоряется настолько, что уже законы не успевают меняться и поспевать за ними. Либо законы меняются так быстро, что лишаются авторитета, либо они просто перестают отражать жизнь.

В период, когда в нашей стране совершался социальный погром, модно было утверждать, что государство должно руководствоваться не целесообразностью, а законом. На самом деле тем самым признавалось, что закон далеко не всегда целесообразен, как не всегда может оказаться целесообразным и его соблюдение. Потому что закон – это некий принимаемый человеком и обществом баланс морали (то есть ценностных оснований общества, которые тоже сами по себе различны) и целесообразности. Никому не нужен закон, который нецелесообразен, то есть неэффективен. И никому не нужен закон, который не морален и не вписывается в ценностные представления общества.

Понятно, что любой закон без силы, способной принудить к его соблюдению (то есть без людей, которые будут проводить его в жизнь), есть ничто. Если закон по каким-либо причинам соответствует интересам тех, кто его принимает, но не соответствует моральным установлениям тех, кто должен его осуществлять, то этот закон не будет иметь реальной силы. А тогда сам принцип святости закона и абсолютной значимости его соблюдения будет рассыпаться в прах. И один не соответствующий ценностям общества закон, породив прецедент пренебрежения к себе, распространит его на всю правовую систему.

Понятно также, что сам закон всегда есть не что иное, как облеченная в юридическую форму воля господствующего класса. Но любому господствующему классу сложно обеспечивать соблюдение этой своей воли, если ей противостоит значимая воля тех, чьим интересам закон противоречит. Сложно – но удается, пока речь идет о реально господствующем классе.

Если же закон начинает выражать волю только принимающих его политиков (а уж тем более если не волю, а лишь сиюминутную выгоду), то он оказывается нелегитимным, то есть, в конце концов, неисполняемым и вызывающим протест. И когда он начинает приходить в противоречие с установками и ценностями основной массы общества, ничто уже не сможет принудить к его исполнению. Он не может принуждать – он еще может только «разрешать». Разрешающий закон замечателен, когда он разрешает то, что люди принимают и в чем они заинтересованы, но и в этом случае, разрушая сложившиеся запреты, он может вести общество к деградации.

Если закон начинает разрешать то, что общество по ценностным соображениям отвергает, то общество ищет и находит свои, уже не правовые инструменты обеспечения требуемых ему норм жизни. Почему, строго говоря, у вменяемого человека сентенция «жить надо по закону, а не по понятиям» ничего, кроме скепсиса, вызвать не могла? «Понятия» (если только не трактовать это слово в криминальном духе, как у нас почему-то принято) – это, строго говоря, то, что отражает некие устоявшиеся в обществе отношения и неформальные нормы; по-другому это можно назвать словом «обычай». «Закон» же – это нечто, что может оказаться удачным и полезным, но может и не оказаться таковым. Закон может преодолеть, подчинить себе некое действующее «понятие» (или «обычай») только в том случае, если он будет соответствовать другим «понятиям», носители которых, перестав признавать прежние «понятия» справедливыми и эффективными, могут доказать большую эффективность тех принципов, которых придерживаются они.

Порок современных правовых систем состоит, во-первых, в том, что правовых норм слишком много. Когда их много, знать все становится делом попросту невозможным, а незнание закона хотя и не освобождает от ответственности, но не обеспечивает и соблюдения того, что для людей неизвестно и им непонятно. Непонятное правило может приниматься, как правило, только если оно упрощает жизнь. Если же осложняет, то оно всегда будет обходиться и игнорироваться.

Во-вторых, порок его в том, что законы разрабатывают относительно немногочисленные юристы, говорящие на своем языке, который мало связан с нормальным языком нормального человека, а принимают их еще менее многочисленные профессиональные политики, давно оторванные от жизни подавляющего большинства граждан – той самой жизни, которую они хотят регулировать законами. В результате и первые, и вторые часто руководствуются правилом «Черт его знает, хорошо это или плохо. Примем пока, а там посмотрим, как работать будет. Если что – поправим». То есть они все время ставят над страной юридические эксперименты. В результате законы могут меняться по многу раз, и никто даже не собирается привыкать жить по нормам, которые ими устанавливаются. Какой в этом смысл, если они могут измениться еще до того, как ты успеешь их освоить?

При этом начинает так или иначе актуализироваться старый принцип индепендентов времен Английской революции: «Никто не обязан соблюдать закон, который принимался без его участия».

У закона, принимаемого без учета мнения и участия граждан, равно как и при его игнорировании (что происходит сплошь и рядом, так как все эти «общественные обсуждения» есть банальная профанация), не оказывается даже минимального морального авторитета. И каждый новый или дополнительный закон, если он не несет явной пользы, воспринимается обществом как новая блажь «бар и начальства», либо же как откровенное издевательство с их стороны.

Те, кто принимает законы, никак не поймут, что их уверения в полезности того или иного закона никак не повысят его авторитет и не заставят народ его соблюдать, если основная масса населения не увидит в нем целесообразности, и уж тем более если она отвергает его по ценностным соображениям.

В Бога можно верить или не верить, но Кирилл, выдвинув тезис об опасности «греха, прикрытого законом», поставил вопрос об одной из главных проблем современности: аморальный закон не снимает своим юридическим статусом аморальности устанавливаемых им норм. И если закон противоречит внутренним убеждениям и ценностному миру человека, а не защищает их, то человек вправе защищать их сам, при необходимости с полным правом выходя за рамки «покрывающего грех» закона.