Никто не знает, как кризис переиначит экономику

Этот кризис принципиально отличается от предыдущих тем, что возврата к прежней модели не будет.

Вопрос о том, почему нынешний кризис принципиально отличается от многих предыдущих, неоднократно поднимается в различных СМИ и даже в профессиональных спорах экономистов (разумеется, имеются в виду именно те люди, которые интересуются реальной экономикой, а не схоласты, которые повторяют бессмысленные мантры, давно уже имеющие слабое отношение к реальности, или тем более откровенные пропагандисты, за деньги отстаивающие верность «единственно правильного» монетарного учения). Существует много вариантов, объясняющих это обстоятельство, некоторые из них я уже излагал, но сегодня имеет смысл обратить внимание еще на один аспект.

Начнем мы с простого наблюдения: если на обычном рынке растет спрос (увеличивается количество покупателей или та сумма, которую они готовы на этом рынке оставить), то начинают расти и цены. Причем масштаб этого роста зависит от изменения спроса: иногда даже незначительный рост спроса вызывает существенный рост цен, иногда – наоборот. Соответствующее свойство конкретного рынка конкретного товара называется эластичностью, но в нашем случае это не принципиально — важен сам эффект.

А вот теперь давайте вспоминать механизм «рейганомики». Состоял он в том, что с начал 80-х годов, сначала в США, а затем и во всем мире, денежные власти начали стимулировать рост спроса за счет выдачи потребительских и ипотечных кредитов. То есть фактически создали условия для постоянного роста цен. Этот эффект хорошо заметен: инфляция последние 30 лет была высокой, даже несмотря на то, что официальная статистика различными способами ее уменьшала. Более того, поскольку рост спроса перераспределялся между различными рынками неравномерно, то рост цен был неравномерен.

При этом сами растущие рынки достаточно сложно влияли друг на друга: например, спрос на молоко, может быть, и не вырос, но за счет роста арендной платы и стоимости перевозок, кормов и ветеринарии выросли издержки производителей, которые, естественно, переложили их на потребителей. То есть, кроме «естественного» инфляционного фона, связанного с ростом спроса, возник и эффект инфляции издержек.

Еще более сложный момент – это появившиеся новые отрасли, например информационные технологии. Поскольку их в значительной мере не существовало до начала «рейганомики», говорить о росте цен в них некорректно. Но стартовые условия они получили намного более выгодные, чем могло бы быть, если бы политики стимулирования спроса не было. Более того, есть серьезные основания считать, что некоторые секторы или даже отрасли экономики вообще бы не возникли, если бы не политика последних 30 лет.

Выражаясь более точным языком, структура современной экономики, как производства, так и спроса, существенно искажена в том смысле, что она не может существовать без постоянной искусственной поддержки со стороны кредитных механизмов. Или, иначе, ее равновесное состояние находится сильно в стороне от нынешних макроэкономических параметров.

Как мы уже знаем, механизм современного кризиса – это падение совокупного спроса, связанное с невозможностью больше поддерживать постоянную кредитную накачку в условиях, когда исключено дальнейшее снижение стоимости кредита. Причем падение существенное: для США равновесное состояние спроса по паре спрос/доходы для населения лежит на уровне, ниже нынешнего примерно на 6 триллионов долларов в год! В два раза спрос упадет. Для мира это соответствует падению как минимум процентов на 30–25!

Падение спроса неминуемо вызовет обратный эффект – цены на продукцию будут падать. Поскольку производственные цепочки достаточно длинные, то процесс этот будет распределяться по экономике достаточно долго. И главный вопрос современности, который должен теоретически волновать всех — от бизнеса до государства, от общественных организаций до международных,— как именно будет устроена окончательная, посткризисная структура спроса и, соответственно, производства, обеспечивающая его рентабельность. Ну и, конечно, какого масштаба эксцессы могут быть в процессе достижения этого равновесного состояния. А сегодня невозможно даже сказать, какие отрасли вообще не смогут существовать в новых условиях, а какие, наоборот, будут активно развиваться, поскольку издержки у них упадут сильнее, чем спрос на их продукцию.

При этом мы не можем опираться, например, на структуру экономики, скажем, конца 70-х годов. И потому, что с тех пор появились новые отрасли, от которых люди, скорее всего, полностью не откажутся, например Интернет. И потому, что из-за роста цен реальные доходы населения в тех же США сегодня уже ниже, чем были тогда, и соответствуют примерно уровню конца 50-х – началу 60-х годов. Не знаю, как в США, а в нашей стране в это время телевизор был роскошью, а вот качество еды, напротив, было на порядок выше, чем сейчас. Наконец, потому, что структура обеспечения экономики в то время сильно отличалась от нынешней, например, куда большая часть населения планеты обеспечивала себя продуктами питания и жизнеобеспечения сама.

Без ответа на вопрос о структуре посткризисной экономики невозможно говорить ни о долгосрочных вложениях и программах развития (напомним, что сроки острой стадии кризиса – примерно 5–8 лет, то есть достижение этого нового, равновесного состояния состоится уже в рамках действующих программ прогнозирования для многих государств), ни о нормальной социальной политике, да и вообще о том, как будет существовать то или иное государство. Однако, к сожалению, понимания этого обстоятельства пока нет.

Повторим еще раз: этот кризис принципиально отличается от предыдущих тем, что возврата к прежней модели экономики не будет. А это значит, что нам категорически необходимо понять, как будет выглядеть эта новая модель.