Чего Сталин боялся больше всего

На Западе продолжается массированная кампания по переписыванию истории Второй мировой войны

Кому выгодны пересмотр и переписывание истории войны со всеми ее предпосылками, перипетиями и итогами? Любой войны?.. «Конечно, проигравшим», – скажет здравомыслящий человек, и будет прав. Однако бывает и так, что вымарыванием, подчистками, исправлениями, переписываниями страниц военной истории занимаются те, кого считают победителем. Или одним из победителей. Примером такой, на первый взгляд, странной и нелогичной ситуации является резко активизировавшаяся в последнее время на Западе кампания по пересмотру истории Второй мировой войны, нацеленная на внедрение в сознание обывателей постулата о равной ответственности Германии и СССР за развязывание войны.

Речь в данном случае идет не о демагогических выступлениях отдельных восточноевропейских представителей, сделавших антироссийскую риторику смыслом своих политических будней. Речь о гораздо более основательной и кропотливой работе подлинных организаторов, вдохновителей и спонсоров этой кампании – западных алхимиков от истории, что вывели формулу «Гитлер = Сталин» и пытаются убедить в ее истинности общественность не только на Западе, но и на постсоветском пространстве, в т. ч. (а может быть, прежде всего) в России.

Силы в этой массированной атаке на историю и сознание задействованы серьезные. Такие, например, как профессор истории Йельского университета (США) Тимоти Снайдер. Надо заметить, что Снайдер – весьма плодовитый и разносторонний автор. И по ту, и по эту сторону океана он широко известен и своими масштабными трудами, в которых, в частности, утверждается, что историческая Литва – это современная Белоруссия, и своими печатными филиппиками на злобу дня, в т. ч. в поддержку «оранжевой революции» на Украине.

А на днях американский историк опубликовал в The Guardian статью, рассказывающую о главной теме его новой книги «Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным». По сути, статья в британской газете – это развернутая аннотация к книге. Те читатели, кого сочно-смачный заголовок книги, частично позаимствованный, видимо, у современных мастеров детективного жанра, тем не менее, оставляет в неведении относительно главной идеи монографии, наверняка найдут ключ к разгадке в первом же предложении статьи: «Обидно и тяжело вспоминать, что Вторая мировая война началась с союза Гитлера и Сталина».

Вот так, единым махом историк оставляет за спиной все дискуссии – существующие и гипотетические – на эту тему. Для Снайдера вопрос не в том, согласен читатель с этим утверждением или нет, а в том, помнит ли он этот «факт» или не помнит. Не помнишь? Сходи к врачу, проверься на склероз. Потому что Снайдер отлично помнит. Он вообще предстает в своей статье и, надо полагать, в книге человеком феноменальной памяти и осведомленности, состоящим к тому же в близких и доверительных отношениях со Сталиным.

Иначе как квалифицировать, к примеру, такой пассаж профессора: «Летом 1939 года Гитлер хотел войны, а Сталин хотел перемирия. Величайшим страхом Сталина в 1930-х годах было оказаться в окружении коалиции Германии, Польши и Японии. Это привело к тому, что в 1937 и 1938 годах он приказал расстрелять более 100 тысяч советских граждан, большинство из которых принадлежало к польскому национальному меньшинству, по фальсифицированным обвинениям в шпионаже в пользу Польши. Это стало крупнейшей кампанией этнических казней в Европе в 1930-х годах. Когда весной и летом 1939 года Варшава воспротивилась территориальным претензиям Гитлера, Сталин увидел возможность полностью решить свою польскую проблему»?

Хотя в 30-х годах мистера Снайдера, поди, еще на свете не было, он все же доподлинно знает, чего Сталин боялся тогда больше всего на свете, – словно был личным секретарем Сталина или дневником, которому секретарь ЦК ВКП(б) поверял свои самые сокровенные мысли и переживания. При этом непонятно, о каком, собственно, страхе Сталина перед коалицией Германии и Польши может идти речь после упомянутого Снайдером отказа Польши выполнить ультимативное требование Германии отдать ей «вольный город» Данциг и последовавшего за этим в апреле 1939-го разрыва Гитлером германо-польского договора о ненападении? Какая может быть после этого коалиция? И зачем притягивать малопонятный «страх» перед невозможной уже даже теоретически коалицией к советско-германскому договору о ненападении, представляя одно причиной, а другое – следствием? Но таков уж снайдеровский метод исторического исследования.

С безапелляционностью и пылом, присущими больше агитатору и пропагандисту, нежели историку, американский профессор в статье галопом несется по кровавым землям Европы, налегая на местоимение «мы»: «Конечно, мы не можем знать, что бы произошло, если бы Сталин отверг заигрывания Гитлера и отказался бы помогать строить империю летом 1939 года. Мы знаем, однако, что эта худшая война в истории, с ее битвами и зверствами, с голодом и Холокостом, началась именно так, а не как-то иначе».

Интересно, «мы» – это кто? Профессура Йельского университета? Или «все прогрессивное человечество»? И почему эти таинственные «мы» ни словом не обмолвились о предпосылках Второй мировой, о роли Запада в этой катастрофе, о тщетных усилиях СССР в 30-е годы создать систему европейской безопасности, в т. ч. с помощью Восточного пакта, подписание которого в итоге было сорвано отказом Германии и Польши, интригами Англии и двойной игрой Франции?

«Советский Союз поставлял нацистской Германии зерно и нефть, в то время как вермахт вторгался в Данию, Норвегию, Бельгию, Францию, Нидерланды и Люксембург», – пишет Снайдер, но ничего не говорит о том, что экспорт советского зерна и нефти в Германию составлял ничтожно малый процент от того, что было добыто и собрано в Советском Союзе, который занимал в те годы в германском импорте лишь пятое место – после Италии, Дании, Румынии и Нидерландов. И о неоценимой военно-промышленно-финансовой помощи, оказанной США Третьему рейху в предвоенный период, Снайдер тоже не вспоминает. И о Мюнхенском соглашении 1938 года. Как будто не было ни этого соглашения, ни раздела Чехословакии… Почему раздел Польши – это преступление, а раздел Чехословакии, в котором приняла участие и Польша, захватившая Тешенский район, – нет? Почему советско-германский Договор о ненападении торжественно объявляется позорным актом, а предшествующий ему Мюнхенский сговор не удостаивается даже упоминания? Ничего не знает мистер Снайдер об этом документе? Маловероятно для профессора истории. Забыл о нем? Это тоже вряд ли с учетом поразительной памяти профессора. Сознательно умалчивает? А вот это, похоже, уже теплее.

Зато не молчит Снайдер о «преступлениях СССР», и в разоблачительном запале доходит до совсем уж неприличных, если не сказать циничных и кощунственных, заявлений. Таких, например, как: «Больше всего от войны пострадала трижды оккупированная Восточная Польша». Не СССР, положивший в Великой Отечественной около 30 млн жизней своих граждан (из них 600 000 – при освобождении Польши), пострадал больше всех, а «Восточная Польша» (так Снайдер, видимо, предпочитает называть Западную Украину и Западную Белоруссию).

Свой громкий тезис профессор тут же подкрепляет чудовищными подробностями: «Именно здесь советский НКВД произвел в 1940 году больше арестов, чем по всему Советскому Союзу, и здесь в 1941 году начался Холокост. Вступая на земли, уступленные Сталину в 1939 году, немцы использовали преступления НКВД в качестве пропагандистского оправдания кровавых убийств евреев летом 1941 года – убийств, в которых принимали участие литовцы, украинцы, поляки и другие». Вот оно, значит, как: гитлеровцам, оказывается, приходилось оправдываться на оккупированных ими территориях. Перед кем? Перед евреями, которых они истребляли? Или перед «литовцами, украинцами, поляками и другими», которые не только истреблялись немцами столь же прилежно, но и, судя по словам Снайдера, мстили «еврейским комиссарам» плечом к плечу с оккупантами?.. Впрочем, ниже профессор замечает, что и «Советы были не особенно дружелюбны к евреям, но они, очевидно, были лучше, чем Холокост». Узники Освенцима, освобожденного Красной армией в январе 1945 года (точных данных о количестве погибших при освобождении концлагеря советских солдат до сих пор нет, но, по мнению историков, потери исчисляются тысячами), наверняка согласились бы с последним утверждением профессора. И не только они.

Хотя освободительную миссию СССР в войне Снайдер признавать ну никак не желает. В отличие от миссии разрушительной. «Когда Германия вторглась в Советский Союз в июне 1941 года, Сталин поменял коалиции, дав ход истории, которую в России, Британии и Соединенных Штатах предпочитают помнить, – истории общей борьбы против Гитлера (это притом, что второй фронт был, как известно, открыт не в июне 1941-го, а в июне 1944-го. – Прим. авт.). Но для земель и народов, лежавших между Берлином и Москвой, перемена коалиции означала лишь наращивание ужасающей и разрушительной мощи. Советский Союз и нацистская Германия в роли союзников были достаточно разрушительны сами по себе; нацистская Германия, ведущая войну с Советским Союзом, была еще более разрушительной». Выходит, зря советские люди защищали себя и освобождали других, зря и антигитлеровская коалиция создавалась. Иначе, глядишь, и не случилось бы таких разрушений, все было бы аккуратнее... Так, что ли, профессор Снайдер?

В финале статьи темпераментный американский историк вновь бравирует своей сверхъестественной памятью, навязывая свои «воспоминания» всем людям доброй воли: «Эти различия в воспоминаниях, между евреями и неевреями и между Востоком и Западом, становятся сильнее каждый май, когда мы празднуем окончание войны. Чтобы преодолеть их, мы должны вспомнить, что война началась однажды в сентябре, с дружбы между нацистской Германией и Советским Союзом». Вот и весь сказ. Вот ради чего пишутся подобные статьи и книги. Ради того, чтобы все зарубили себе на носу: истинный освободитель – это Запад, а вовсе не СССР. Чтобы не делиться с Россией лаврами победителя, а напротив, унижать Россию, требуя от нее покаяния, самобичевания, отказа от своей истории и памяти. Ну, и еще, надо думать, это делается для того, чтобы заставить забыть о собственных грешках, проступках и преступлениях. Одни страницы переписываются, другие – как бы выдираются. И в истории, и в сознании.