Истории нашей губернии: Самозанятый подлец и государев указ

Доходом велено было считать любые деньги, что получает лицо сверх разрешенных по службе или торговле или другим официальным делам

Фото с сайта deti.mail.ru

Десятого дня, аккурат на Симеона, к инвалиду Нефедьеву спозаранку пожаловал урядник Трепыхалов и без долгих разговоров сграбастал калику за шкирку и потащил в околоток.

Изумленный таким варварским отношением, Нефедьев пытался, было, выяснить у Трепыхалова, чем оно заслужено, но последний лишь натужно кряхтел и шипел, что твой самовар. И лишь у околотка изволил сообщить:

Сейчас Иван Никандрыч тебе фитиля-то вставит, ужо узнаешь, как грабастать чужое.

От упоминания полицмейстера Ивана Никандровича Глотова инвалид Нефедьев весь обмер и испытал страх не меньший, чем в тот самый день, когда ходил в штыковую атаку на неприятельский редут, где английское ядро укоротило ему левую ногу.

В городке Запуповске, Тверской губернии, где проживал ветеран Крымской войны Нефедьев, Иван Никандрович Глотов был, как говорится, и «царь, и бог и воинский начальник», да и вообще весь Запуповск – это и был Иван Никандрович. Без ведома его благородия не только собаки брехать не решались, но и коровы боялись лишний раз мычать, особенно когда видная фигура полицмейстера, бряцая саблей, фланировала по центральной улице Запуповска.

Трепыхалов все так же бесцеремонно втащил Нефедьева на крыльцо околотка, словно это и не человек был вовсе, а какой-то неодушевленный куль с мукой, протащил через три комнаты с писарями и посетителями и втолкнул в кабинет полицмейстера. Да так сильно втолкнул, что инвалид, пролетев весь кабинет и не находя опоры в воздухе, чуть не растянулся прямо на столе Ивана Никандровича.

Последний был хмур, молчалив, неподвижен и напоминал каменную бабу, что видел как-то на одном из курганов в Крыму Нефедьев, направляясь в составе своей маршевой роты в Севастополь. С той только разницей, что у бабы не было таких пышных усов, коими обладал Иван Никандрович и которыми страсть как гордился.

– Ваше высокблагородь, – гаркнул урядник, – нарушитель доставлен.

– Не труби, – недовольно буркнул полицеймейстер, – чего голосишь как на панихиде?

– Виноват, ваше высокоблагородь, – сбавил голос Трепыхалов и вытянулся во фрунт, втянув живот и выпучив глаза.

Глотов помолчал ещё с минуту, разглядывая Нефедьева так пристально, что того прошиб холодный пот и он готов был признаться во всем, лишь бы полицмейстер прекратил смотреть на него, как на таракана. Перед тем как раздавить.

– Ну, говори как есть, – наконец начал полицеймейстер, – это одна недоимка у тебя?

– Какая недоимка? – пролепетал Нефедьев.

– Как это какая?! – удивленно поднял брови вверх Глотов. – Ты может и про вексель банковский не знаешь?

– Какой вексель? – окончательно растерялся и оробел несчастный инвалид, про себя решив, что идти в штыковую атаку было не так уж и страшно.

– Да что ты мне ваньку валяешь?! – Глотов грохнул пудовым кулаком по столу, отчего с бронзовой чернильницы слетела крышка. – Я не посмотрю, что ты кровь за государя проливал, быстро закатаю куда положено. Голову мне морочить будешь или говорить начнешь?

– Ваше высокоблагородие, – залепетал Нефедьев, – вот те крест, не знаю ни о какой недоимке. Откуда у меня недоимка, я ж на пенсионе столько лет…

– А это что? – Глотов бросил на стол бумажку. – Скрыть хотел?

Трясущимися руками Нефедьев взял бумагу и обнаружил, что это был вексель на четыре рубля, оприходованный в Первом губернском банке. Именно столько выручил неделю назад Нефедьев, продав заезжему новгородскому купчишке своего полугодовалого телка Федьку. У инвалида камень упал с души.

– Так это, ваше высокоблагородие, перевод за телка моего. Второго дня продал я его, за излишеством да невозможностью вскормления.

– Да хоть за телка, хоть за телку, – полицеймейстер подкрутил ус и опять грозно уставился на Нефедьева, – а чего ж ты с дохода десятину в казну не перевел? Ведь неделя на перевод по указу дадена.

– С какого дохода? – опять растерялся Нефедьев. – Я ж телка своего продал…

– Да что ты будешь делать… – Глотов устало откинулся в кресле, демонстрируя полное изнеможение. – Трепыхалов!

– Я! – опять гаркнул урядник, заставив Глотова болезненно поморщиться.

– Прочитай указ Его Величества, вон газета лежит, – полицеймейстер ткнул пальцем куда-то в угол кабинета, – а то мы до второго пришествия с его телком разбираться будем.

Трепыхалов кинулся в угол, зашуршал газетой, прокашлялся и торжественно начал:

– Мы, божьей милостью самодержец всероссийский…

– Дальше, дальше, – перебил его Глотов, – читай где о доходе.

Трепыхалов пошелестел ещё пару секунд и таким же торжественным тоном продолжил:

– Доходом отныне считать любые деньги, что получает лицо сверх разрешенных по службе или торговле или другим официальным делам. Доходом теперь означена продажа любого имущества, скота, зерна, сена, медов, работа за плату и другая добыча. А кто уклонится от уплаты десятинного процента на оный доход в казну, тот самозанятый подлец, вор и недоимец. Повелеваю: сечь того подлеца розгами и обращать в казну всю сумму дохода. Писано апреля, двадцать первого дня…

– Хватит, – опять прервал его Глотов и грозно посмотрел на Нефедьева. – Ну, что скажешь?

– Так ведь неграмотный я, ваше высокоблагородие, газетов отродясь не читал, – залепетал Нефедьев. – Я ведь расписаться только умею, спасибо батюшка Николай научил…

– Указ есть указ, – перебил его Глотов и поднял указательный палец вверх. – Тем более государев. – Трепыхалов!

– Я! – гаркнул урядник.

– Двенадцать розог нарушителю. По розге за полтину. А это, – полицмейстер потряс под носом у побелевшего Нефедьеву векселем, – согласно государеву указу изымается в казну.

- Ваше высокоблагородь! – взмолился инвалид, которого урядник опять как куль с мукой потащил к выходу, – я ж за государя членов лишился, не позорь, жить-то мне с дочками теперь на что, я ж потому телка и продал…

Но полицмейстер уже потерял к нему всякий интерес, тем более, что в кабинет двое полицейских втолкнули четверых нищих в лохмотьях.

– Это что за экземпляры? – успел услышать Нефедьев густой бас Глотова.

– На паперти побирались, – отвечал один из полицейских. – По указу выходит, что доход получали, сволочь самозанятая.

- Всех пороть, а доход изъять, – это было последнее, что услышал Нефедьев перед тем как его вытащили во двор околотка, уложили на лавку, задрали рубаху и все тот же Трепыхалов принялся хлестать его розгами, ласково приговаривая:

– Вот тебе пятак медью, а вот полтина серебром. Да ты не голоси, не голоси. Как недоимки, так молчок, а как розги, так орать?

Через десять минут Нефедьева, с саднящей спиной и мокрым от слез лицом, урядник выставил из околотка.

– Смотри мне, ещё раз попадешься на недоимках, я тебя вожжами отхожу, а не розгами, – Трепыхалов несильно ткнул его в спину, но трясущиеся ноги не держали инвалида и он растянулся в пыли.

– И как тебя такого черта малахольного в солдаты взяли? – Трепыхалов покачал головой, презрительно плюнул и вернулся в околоток.

Вечером того же дня от непереносимой, жгучей обиды Нефедьев пропил в кабаке целый рубль, напился до положения риз, да ещё обругал паскудными словами какого-то мордатого мещанчика с наглыми, злыми глазами. Тот, недолго думая, выволок Нефедьева на крыльцо кабака и треснул его по уху, отчего тот сомлел и дальше ничего уже не помнил.

Очнулся он под утро в канаве с распухшим лицом и отбитыми боками. С неба обильно обсыпал его холодный весенний дождь, и, стуча зубами, инвалид поплелся до дому. Под вечер он весь горел, слег, да так уже и не поднялся.

Когда через четыре дня его пришел причащать батюшка Николай, Нефедьев метался в бреду и все кричал:

- Подлеца… розгами!

Батюшка крестился, а две дочки инвалида, десяти и тринадцати лет, испуганно жались в углу. Вызванная из Твери сестра Нефедьева цепко оглядывала небогатое убранство дома брата, прикидывая что из него можно продать и на что содержать неожиданно свалившихся на её голову племяшек.

Когда на окраине Запуповска, на Архангельском кладбище, дешевый гроб опускали в могилу, под тихие всхлипы двух сироток и молитвенное бормотание батюшки Николая, полицмейстер Иван Никандрович Глотов в своем кабинете засел писать отчет начальству, генералу Зиновию Роландовичу Лапьер-Щёкову:

«Всеподданнейше доношу, что во исполнении апрельского указа Его Величества о выявлении и борьбе с самозанятыми недоимцами, во вверенном мне городе Запуповске обнаружено таковых подлецов одиннадцать человек. Все пороты розгами, а в доход казны обращено…»

Тут полицмейстер задумался и отложил перо. Вчера Трепыхалов приволок к нему одного пьяненького поручика, который в гостинице выиграл в карты аж двадцать рублей. Налицо был незаконный доход, но сечь дворянина розгами Глотов не решился – за такое можно было и к барьеру встать, а офицеры, как известно, даже с похмелья иногда умудрялись на удивление метко стрелять. Поэтому поручика, пригрозив ему тюрьмой за непотребное поведение, попросту выгнали из города. А деньги, разумеется, изъяли. Но без всякого акта, и теперь они лежали в столе у полицмейстера.

Кроме того, тот же Трепыхалов притащил с рынка двух крестьян, которые продавали там капусту и картошку и у которых обнаружилось незаконных три рубля с мелочью, которые тоже перекочевали в стол Глотова.

Трепыхалов предложил арестовать вообще весь рынок, и полицмейстер сладостно зажмурился, представляя, сколько по новому указу можно изъять денег у самозанятых подлецов. Но Глотов решил не бежать впереди паровоза, сообразив, что неплохо было бы затребовать более подробных инструкций у начальства. А то потом не отбрешешься, если что не так выйдет.

Выдвинув ящик стола, он посмотрел на ассигнации, усы его довольно поползли вверх и он опять взялся за перо: «...в доход казны обращено шесть рублей, сорок восемь копеек. Всепреданнейше буду признателен Вашему Превосходительству за дальнейшие инструкции по выполнению апрельского указа Его Величества. Прошу указать, поелику это возможно, кого конкретно считать самозанятыми подлецами и попадают ли под это рыночные торговцы?»

– Трепыхалов, – Глотов запечатал письмо и опрыскал его одеколоном.

– Я! – на пороге появилась грузная фигура урядника.

– На почту и в Тверь с нарочным. Да чтобы поскорее, дело срочное.

– Слушаюсь, – урядник взял письмо и собрался уходить.

– Погоди, – Глотов просверлил его таким пронзительным взглядом, отчего Трепыхалов моментально встал во фрунт.

– Так сколько ты говоришь на рынке народу указ не соблюдают?

– Да рыл двести будет. Если не поболее.

– Хм, – полицмейстер с трудом удержался, чтобы не улыбнуться в свои пышные усы. – Ладно, ступай. А я подумаю пока.

– Оно, конечно, ваше высокоблагородь, подумать в таком деле не повредит, – лицо Трепыхалова потемнело от негодования, – но недоимцев пороть надо! Народец-то тёмный, заскорузлый, только розги и поймут подлецы. А лучше вожжами…

– Ступай, ступай, - махнул рукой Глотов, – Скажи почмейстеру, чтобы не откладывал - дело срочное, государственной важности. Понял? Государственной важности!

Но повторять Глотову было излишне, он уже бежал по улице к почтампту, да так борзо и с таким диким выражением лица, что прохожие испуганно оборачивались ему вслед и гадали, неужели какое жуткое преступление приключилось в Запуповске, что урядник несется со всех ног, что твой петух за курицей? 

Автор: Отто Бумагин