Все сошли с ума

«Мы жили в середине двадцатого века, немного до и немного после этой середины… Нас всех сселили в большую комнату, забитую вещами, и сказали: «Вам хватит!» Сложно представить себе

«Мы жили в середине двадцатого века, немного до и немного после этой середины… Нас всех сселили в большую комнату, забитую вещами, и сказали: «Вам хватит!»

Сложно представить себе страшный дневник Анны Франк, переложенный на манер разухабистой «Черной кошки, белого кота» Кустурицы – и тем не менее, воспоминания югославского писателя Боры Чосича с самого начала наталкивают на такие странные, на первый взгляд, ассоциации. Между «Убежищем» Франк и «Ролью моей семьи в истории мировой революции» Чосича (Спб, "Азбука", 2000) действительно много общего. Это и многочисленный состав обоих семейств, вынужденный по одной и той же причине ютиться в тесном помещении, и, конечно, повествование – в обоих случаях происходящее оценивается глазами ребенка, который, по определению, не может адекватно реагировать на то положение, в котором оказалась его семья и его страна. Живущие в своем мире, дети наблюдают за коллизиями взрослых, воспринимая любое событие прежде всего как повод для приключения. Возможно, и «Убежище» читалось бы несколько по-другому, не будь известна с самого начала трагическая судьба его обитателей. Но дневник девочки Анны неожиданно обрывается, а мальчик Бора благополучно вырастает и превращается в маститого писателя-лауреата, который спустя много лет пытается вернуться в свое военное детство, и именно кустурицевский семейно-таборный размах помогает ему воссоздать всю непосредственность детского мироощущения.

Мы были одна семья со многими членами, все члены находились в родственных отношениях, мы были одна семья в смысле ремесла. Дедушка говорил: «Мы живем и боремся, и это наша профессия!» Однако этого было явно недостаточно, и кто-то в табличке с именами жильцов написал перед дядей: «Бл**ун!», перед отцом: «Пьянь!», передо мной: «Кретин!». Перед мамой ничего не написали, мама вздохнула: «Вечно меня обходят!»

Гигантское количество мельтешащих родственников разной степени родства (а чаще и вовсе, без оной) так и норовит поесть, поспать, пригреться, а еще лучше все вышеперечисленное плюс чего-нибудь с собой урвать у и без того обнищавшего семейства. На фоне всего этого суматошного скопления Чосичей и Нечосичей отчетливо выделяются три жизненноважные для Боры фигуры мамы, папы и дедушки.

«Мама отмечала в календаре отцовские трезвые дни, дни рождения членов семьи и годовщину своего падения с лестницы универсального магазина «Та-Та» … Периоды времени у нее были «восемь дней», «четырнадцать дней», «шесть недель», больше всего она любила «шесть недель». Все эти строки относились к болезням. Мама говорила: «Посмотрите-ка, вот здесь у меня какая-то кость выпирает!» Все щупали нарост на ноге, нарост появлялся и исчезал, мама говорила: «Вы смеетесь, а что у меня на душе - не знаете».

Причуды колоритной родительской парочки с лихвой уравновешиваются здравомыслящим дедушкой, неизменно сохраняющим присутствие духа в любой ситуации.

«Товарищ с розовыми бланками снял шапку и стал расспрашивать: «Что вы делали во время оккупации?» Мама сказала: «Я угробила сердце!» Дедушка ответил: «Делал деревянные ботинки и жрал г**но».

Есть дедушкина управа и на самого Бору, истинного сына своих родителей:

«Я начал пускать мыльные пузыри. Дедушка спросил: «А чем мне потом бриться?» Я сделал самолет из газетного листа. Дедушка начал орать: «Я же еще не прочитал!» Я подрезал ножки у стола, за обедом всем пришлось сгибаться. Я нарисовал непристойный рисунок на нижней стороне столешницы, о рисунке никто не знал. Я нарисовал портрет дедушки, совершенно непохожий. Все сказали: «Это дедушка!» Дедушка сказал: «Это придурок какой-то!»

Вот в такой поток детского сознания органично и вписалась история одной сумасшедшей семьи, жившей в одной сумасшедшей стране одного сумасшедшего мира в одно сумасшедшее время.
Алина Старинец


Ждем Ваших откликов на статью...