Плюшкин был идеалом Гумилева
«У поэта должно быть плюшкинское хозяйство. И веревочка пригодится. Все, что вы слышали или читали, тащите к себе, в стихи. Ничего не должно пропадать даром. Все для стихов», - так наставлял Николай Гумилев свою ученицу, молодую поэтессу Ирину Одоевцеву.
В статье «Жизнь стиха» Гумилев утверждал, что влияет на развитие поэтического замысла: «и косой луч луны, и внезапно услышанная мелодия, и прочитанная книга, и запах цветка».
Николай Гумилев считал, что рождение стихотворения очень похоже на рождение ребенка: «Дума поэта получает толчок из внешнего мира, иногда в незабываемо-яркий миг, иногда смутно, как зачатье во сне, и долго приходится вынашивать зародыш будущего творения, прислушиваясь к робким движениям еще неокрепшей новой жизни. Древние уважали молчащего поэта, как уважают женщину, готовящуюся стать матерью. Наконец, в муках, схожих с муками деторождения появляется стихотворение».
Но на живые существа лучшие поэтические произведения похожи не только в своем рождении, но и в своем существовании: «они то учат, то зовут, то благословляют; среди них есть ангелы-хранители, мудрые вожди, искусители-демоны и милые друзья. Под их влиянием люди любят, враждуют и умирают».
Гумилев полагал, что родственнее всего для поэзии религия: «Поэзия и религия - две стороны одной и той же монеты. И та и другая требуют от человека духовной работы. Но не во имя практической цели, как этика и эстетика, а во имя высшей, неизвестной им самим. Этика приспособляет человека к жизни в обществе, эстетика стремится увеличить его способность наслаждаться. Руководство же в перерождении человека в высший тип принадлежит религии и поэзии».
Комментарии читателей Оставить комментарий