«Опыт Чернобыля не был учтен на «Фукусиме»

Ликвидаторы аварии на ЧАЭС делятся своими воспоминаниями о событиях 25-летней давности

25 лет назад, в ночь с 25 на 26 апреля 1986 года, на Чернобыльской АЭС произошла самая масштабная в истории атомной энергетики катастрофа. Примерно в 1:24 26 апреля на 4-м энергоблоке ЧАЭС произошел взрыв, который полностью разрушил реактор. Здание энергоблока частично обрушилось, при этом погибли два человека – оператор ГЦН (главного циркуляционного насоса) Валерий Ходемчук (тело не найдено, завалено под обломками двух 130-тонных барабан-сепараторов) и сотрудник пусконаладочного предприятия Владимир Шашенок (умер от перелома позвоночника и многочисленных ожогов в 6:00 в Припятской МСЧ утром 26 апреля).

В различных помещениях и на крыше начался пожар. Впоследствии остатки активной зоны расплавились, смесь из расплавленного металла, песка, бетона и фрагментов топлива растеклась по подреакторным помещениям. В результате аварии произошел выброс в окружающую среду радиоактивных веществ, в т. ч. изотопов урана, плутония, йода-131 (период полураспада – 8 дней), цезия-134 (период полураспада – 2 года), цезия-137 (период полураспада – 33 года), стронция-90 (период полураспада – 28 лет). Облако, образовавшееся от горящего реактора, разнесло различные радиоактивные материалы (прежде всего радионуклиды йода и цезия) по большей части территории Европы. Наибольшие выпадения отмечались на значительных территориях в Советском Союзе, расположенных вблизи реактора и относящихся теперь к территориям Белоруссии, Российской Федерации и Украины

Первое официальное сообщение высших государственных органов о катастрофе на ЧАЭС вышло на ленту ТАСС, было распространено на ТВ 28 апреля 1986 года и опубликовано в СМИ только 29 апреля. Оно лаконично сообщало: «На Чернобыльской атомной электростанции произошла авария, поврежден один из атомных реакторов. Принимаются меры по ликвидации последствий аварии. Пострадавшим оказывается помощь. Создана правительственная комиссия».

Именно это «утаивание от народа правды» со времен перестройки и по нынешний день обычно ставится в вину властям СССР. Впрочем, с этим не согласен Герой Советского Союза, генерал Николай Антошкин. В те трагические дни он, будучи начальником штаба ВВС Киевского военного округа, осуществлял руководство авиационной группой, закрывавшей пылающий четвертый реактор песком и свинцом. «А что, надо было панику разводить? У нас ведь 26-го уже утром председатель Совета министров Украинской ССР Ляшко дал команду собирать автобусы, машины для эвакуации населения. Да, вывозить начали лишь 27-го. А как ты эвакуируешь 50-тысячный город? В выходной день собирали водителей и командировали в тот район. Эвакуировать – одно, а другое дело – куда разместить», – объяснил генерал в интервью «Комсомольской правде». При этом он не мог не провести сравнение тогдашней ситуации с недавней катастрофой на «Фукусиме».

«Посмотрите на продвинутую Японию: на разных стадионах люди размещаются, в спортзалах на полу валяются, в антисанитарных условиях, – отметил Николай Антошкин. – А у нас вывезли 27-го за 2,5 часа 44 600 человек. И в этот же день разместили по пионерским лагерям, по профилакториям, санаториям, отелям. Нормальные, комфортабельные условия создали, условия для приема пищи, для отдыха. Конечно, пришлось людям соврать: мол, выезжаем на небольшой срок, берите с собой только самое необходимое... Хотя размах бедствия стал понятен после первого же взлета, когда вместе с комиссией реактор был осмотрен с воздуха. Это был экипаж капитана Володина. Жив сейчас...».

Кроме того, генерал вступился и за неоднократно руганную и с трибун, и со страниц «прогрессивных» СМИ «командно-административную систему»: «Командная система управления, опять же, незаменимая вещь в экстремальных ситуациях, войнах. Все подчиняется единой воле сверху донизу. А то, что я сейчас наблюдаю на «Фукусиме»... Они не учли чернобыльский опыт, многие вещи не продублировали, заранее не подготовили, не предусмотрели. Поэтому у них так и получилось: в самом начале упустили время, когда у них еще не было большой утечки радиации. А потом действовали, как в замедленной съемке. У нас за 10 суток было выполнено около 4000 вылетов, а у них – максимум две сотни».

А между тем совершать полеты советским авиаторам пришлось в критических условиях. «Все разворочено, пожар, дым до 600-800 м поднимается. Пожарные ведь погасили огонь в машинных отсеках, вокруг, а туда-то не пройдешь. Там же – десятки тысяч рентген... Но быстро сформировали сводную авиационную группу – около 80 самолетов и вертолетов. И решили сбрасывать в кратер мешки с песком, глиной. Первым бросать начал экипаж Яковлева. Загружается вертолет 8-10 мешками по 60-80 кг. Машина замедляет скорость, почти висит над реактором. А бортовой техник страховочным поясом к борту цепляется карабином, открывает боковую дверцу и выкидывает мешки. Высота – 200 м, диаметр кратера – около 20 м. Температура на этой высоте на краю кратера – примерно 120 градусов, а в середине, над самим кратером, – 200. И прибор для замера радиации зашкаливало. Ну что он там – 500 рентген максимум измерял. Я прикинул, думаю, 1000-1500 на этой высоте. А потом мне сказали: обманываешь своих летчиков, 3000-3500 рентген. Говорю: «Какая разница, 1000 или 3500? Задачу же надо выполнять», – вспоминает генерал Антошкин.

Хотя почти все его подчиненные в группе успели побывать в Афганистане, но даже реальный боевой опыт бессилен перед радиацией. Но летчики знали, что заразу быстро разносит, и она накрывает большие площади. Это – колоссальный вред, и надо было быстрее закрыть реактор. «И даже выгонишь пилота – он опять возвращался. Выгонишь – опять. Так было и с экипажем Серебрякова, и Нестерова. Нестеров уже три операции онкологические перенес, кстати», – рассказывает руководитель авиагруппы.

Как свидетельствуют многие участники ликвидации катастрофы, авиационная техника, системы управления зачастую не выдерживали воздействия радиации. Тяжело было и людям. «Постоянная сухость во рту, железом пахло ржавым. Те, кто йодистые таблетки не глотал, седели. Нервная атмосфера, как будто начало ядерной войны с применением ограниченного количества боеприпасов. В начале любой войны всегда присутствуют элементы неразберихи, суматохи... А потом проходит буквально немного времени, все налаживается и все идет как по расписанию», – говорит Антошкин.

Он вспоминает и другие подробности тех драматических дней: «Начали думать, решили попытаться подвешивать к вертолетам тормозные парашюты, у нас их 180 штук списанных было. В них песка-то побольше влезало, чем в мешки. Все сбросили – мало. Доложил командующему, они там в момент разоружили две воздушно-десантные дивизии и привезли нам 14 000 десантных парашютов. Вроде бы хорошо, но на Ми-6 и Ми-26 подвесные устройства сбрасывались вместе с парашютом, нагруженным песком. Другого способа не было. А их в комплекте – по одной штуке. Прямо на месте сконструировали многоразовое устройство, производство которого запустили на Чернобыльском судоремонтном заводе, в Чернигове и на трех заводах в Киеве. Причем без проволочек, в один день и за считаные часы. Почему я говорю, что у нас оперативность по сравнению с «Фукусимой» была бешеная? Я звоню первому секретарю обкома или горкома – там только вопрос: «Куда, во сколько?». А уже когда сверху стали свинцом закидывать (от песка начала расти температура), столкнулись с новой проблемой: 50-килограммовые болванки стали рвать парашюты. Выручил какой-то рабочий, спросив: «А сколько одна стропа выдерживает?». Я его даже обнял за такую идею. Она же тонну может выдержать! Вот и подвешивали сразу по 15 тонн. Спустя 10 суток реактор мы все-таки закрыли. Кстати, как подвезли свинец, мы начали пластины под сиденья подкладывать: все какая-то защита».

Не меньше мужества проявили и сугубо штатские люди, собравшиеся со всего СССР на ликвидацию катастрофы. Журналист Леонид Костюков, сам некогда работавший во ВНИИАЭС, приводит подборку воспоминаний бывших коллег, участвовавших в этих работах.

Из воспоминаний А.Г. Иолтуховского: «В Чернобыле много народа. Узнаем, где штаб. Предъявляем документы. Получаем спецодежду. Свою складываю в захваченный рюкзак. Идем фотографироваться и на медосмотр. Получаем пропуска с надписью «Всюду» и талоны на обед. Идем прогуляться. Муравейник, все куда-то бегут. Встречаем знакомых, но узнать друг друга трудно, т. к. все одинаково одеты: белые брюки, белые тужурки и пилотки, черные ботинки. Изредка попадаются женщины, но они одеты в более нарядные черные тужурки. Лепестки или респираторы никто не носит, но начинает першить в горле… В один из дней в эту чистую комнату зашел какой-то человек в белом (как и мы), полез под скамейку, на которой отдыхала смена, и вытащил банку из-под каспийской селедки, накрытую, как крышкой, банкой большего диаметра. Мы с интересом заглянули в банку. В ней кишели белые мыши. Гость спокойно пинцетом вытащил несколько дохлых мышей и положил в пакет, налил в специальную поилку воды, в кормушку положил зерно, накрыл крышкой и поставил банку на место. Такую же банку он достал из-под другой скамейки. Там тоже были дохлые мыши. «Зачем эти эксперименты?» – спросили мы. «Для оценки радиационной обстановки, – был ответ. – А вы зря здесь курите и сидите без респираторов». И ушел. Вот такие были условия работы».

Из воспоминаний А.Я Швеца: «Впрочем, облучение проявлялось у всех по-разному: один хрипел, у другого кожа шелушилась, третий страдал поносом. Страдали не только люди, но и животные, птицы. Мне пришлось наблюдать, как две изголодавшиеся собаки ловили петуха, который клевал у забора. Вдоль забора с двух сторон крались они – и разом, словно по команде, бросились на петуха, да только петух был опытный, взлетел на забор – и был таков. Проблема одичавших собак стала актуальной, когда те стали собираться в стаи, нападавшие на людей. Срочно были мобилизованы охотники Киева, они ездили на грузовой автомашине и отстреливали собак, но те быстро поняли, что для них опасность представляют люди с ружьями. Когда я шел по улицам на завод, собак хватало на улицах и во дворах, но стоило появиться охотникам, как они тут же исчезали. По улицам разгуливал домашний скот, бегали кролики, паслись куры, крались коты, но и их коснулась беда: у кошек мех висел клочьями, кое-где валялись мертвые птицы. Одно время к ресторану, где мы питались, подходила коза, у нее было огромное вымя из-за невыдоенного молока. Она искала помощи у людей».

Из беседы с Аркадием Семеновым: «Реальная информация о Чернобыле распространилась по ВНИИАЭС практически сразу. Говорили: ну а чего там, ребята нарушили регламент, решили в обед погонять регулирующие стержни в экстремальном режиме. Загнали в крайнее положение, а вернуть не смогли. И пошел процесс. Теперь это, насколько я понимаю, невозможно. Система в подобной ситуации сама себя гасит, т. е. уроки Чернобыля учтены.

– Насколько отчетливо тогда во ВНИИАЭС понимали физику катастрофы, просчитывали последствия?

– А что сложного? Процесс тепловыделения стал неконтролируемым, дальше все понятно. Важно, что опыт Чернобыля не был учтен на Фукусиме. Ну, у японцев – свои понятия о безопасности, о контроле. История с многолетним выбросом ртути хорошо известна (речь идет о заводе в городе Минамате, отравляющий несколько десятилетий почву и воды префектур Кумамото и Кагосима. – Прим. КМ.RU). Его 30 лет нельзя было прекратить. Для местного жителя альтернатива выглядит так: умереть или потерять работу. Государство дистанцируется: виновата компания. Компания платит миллионные штрафы. В Европе контроль значительно жестче. Может быть, это связано с японским менталитетом? Выше дисциплина – меньше протестных настроений».

Из рассказа В.К. Зимина: «Роботы были разные. В основном на электронике. Некоторые, попав в условия радиации, «сходили с ума»: один бросился с крыши. Роботы сняли мало. Все сняли «партизаны» («партизанами» называли граждан – «военнослужащих запаса», призванных на воинские сборы. – Прим. КМ.RU). Им говорят: не берите твэлы. Графитовых блоков боялись – они черные, а металлические блестящие твэлы брали почти руками».

Из коротких рассказов Б.Ф. Никольского: «Стародумов Валерий Михайлович был один из тех троих, кто водружал флаг на трубу 3-4 блоков (7 ноября 1986 года в годовщину Октябрьской революции группа рабочих подняла красное знамя СССР на трубе над реактором. В «перестроечной» прессе утверждали, что это партийное начальство хотело выслужиться перед ЦК КПСС и погнало рабочих «на верную смерть». – Прим. КМ.RU). Радиационный фон был ужасным. Я спросил: «Валера, зачем ты это делал?». Он ответил: «Хотелось».