Память выросла в саду

Николай Ятченко из города Бежецка Тверской области во время войны прошел семь кругов ада

'''Николай Ятченко из города Бежецка Тверской области во время войны прошел семь кругов ада. Он вернулся живым из немецкого лагеря смерти Дахау. И поклялся вечно хранить память о своих товарищах, замученных фашистами. Своими руками Николай Ятченко создал единственный в мире памятник жертвам концентрационных лагерей - «Сад памяти». Работа над уникальной скульптурой заняла более 40 лет. Памятник действительно расположен в саду – сразу за домом Ятченко.'''

- Николай, к тебе пришли! – окликает с крыльца улыбчивая пожилая женщина с медными крашеными волосами. Это жена нашего героя — Анна Васильевна. И доверчиво добавляет:

— Давно у нас журналистов не было. Раньше каждый год приезжали – и газетчики, и с телекамерами. А сейчас интерес поутих.
Супруги Ятченко живут на самой окраине Бежецка, в старинном райончике Штаб. Столь непоэтичное название было придумано еще Екатериной Великой. Во времена оны здесь кутили императорские офицеры, но теперь от былого блеска не осталось и следа. По размытым весенним дорогам мы бредем к дому Ятченко вместе с шустрой стайкой местных тимуровцев – веселых и активных ребят то ли из «Важного дела», то ли из «Доброго начала»…

— Николай!

Наконец на ступеньках появляется наш герой. Высокий худощавый мужчина в меховой шапке, штанах защитного цвета и блестящих новеньких сапогах. Человек с очень спокойным и понимающим взглядом. Такие глаза бывают у людей, которых нечем в жизни не удивишь, но которые, тем не менее, любят эту самую жизнь до умопомрачения. Под таким взглядом невозможно фальшивить. Да и не хочется.

'''Россия потеряла память'''

Скульптор по проторенной дорожке ведет нас в свой сад. Ко входу в музей приходится пробираться сквозь голые переплетенные ветви яблонь и слив. Автор уже не в силах поддерживать идеальное состояние своего детища, а местные власти пока не предлагают взять памятник под свое крыло.
Над входной аркой начертаны слова Николая Ятченко, ставшие девизом его жизни: «Пока я жив, и вы со мною». На территории сада, словно из-под земли, выросли раскрашенные деревянные скульптуры. Стелы, памятные стены, тонко вытесанные фигуры узников. Мемориал действительно уникален: он расписан вручную, дополнен именами, фотографиями, датами. По нему, как по книге, можно судить о возвышенно-трагической судьбе человека. И целой страны.
Официально работа над памятником заняла у автора сорок лет. А если копнуть глубже — всю жизнь. Николай Федорович признается, что до сих пор каждый день что-то подправляет, добавляет, что-то новое приносит в свой сад: «Это все, что я могу сделать, чтобы сохранить память о погибших людях и страшных событиях тех лет. Когда мемориал только сооружался, были живы некоторые из моих товарищей. Сейчас я остался один…». Каждое имя, каждая фотография и памятная строка вписаны в мемориал с великим трепетом и скорбью. Здесь помянуты те, про которых страна предпочла забыть, чтобы скорее смыть боль и кровь со страниц своей истории.

«Россия вообще отличается тем, что не умеет хранить память, — задумчиво размышляет Николай Ятченко. И видно, что эта горькая мысль, выношенная годами, доставляет ему невыносимую боль. — Человек жил, боролся, а что от него осталось?.. Только в концлагерях погибло семь миллионов русских, а о них никто не знает. После войны я часто бывал в Европе и удивлялся, как там берегут память о погибших. Я видел русские кладбища в Польше: ухоженные могилки, всегда свежие цветы, вежливый и тактичный директор. У нас такого нет. Мы постоянно скрываемся от своего прошлого, забывая о безвинно пострадавших людях».
…После этих слов я вспомнила польское кладбище в России. В селе Медное, что под Тверью, в 30−е годы было расстреляно несколько тысяч депортированных польских офицеров. До сих пор, несколько раз в год, туда приезжают родственники погибших и представители польской власти. Все имена, звания, даты восстановлены со скрупулезной точностью и написаны на краях братской могилы. По соседству находится кладбище, где лежат тысячи репрессированных и расстрелянных русских. Их имена практически неизвестны. Лишь к некоторым кладбищенским березам примотаны скотчем пожелтевшие от времени фотографии – некоторые люди все-таки отыскали своих родственников. Николай Ятченко прав: Россия галопом бежит от памяти. Но куда?..

'''Летчики превратились в журавлей'''

Обзор мемориала начинается с центрального экспоната — органа «Журавли». В летнее время он играет одноименную песню на стихи Расула Гамзатова. На стенах гигантского музыкального инструмента высечены имена павших и выживших товарищей Николая Ятченко. Спускается вниз длинный список погибших летчиков, казненных в Дахау в 1944 году. А на самом верху прикреплена тоненькая фанерная дощечка со словами — «Место для меня». Жизнь и смерть здесь сплетены воедино: те, кто погиб тогда, продолжают существовать в этом Саду.

Идея поющего органа возникла у автора не случайно: «После войны я, будучи членом комитета бывших узников, посетил польский город Оливы. Там находится старинный орган, который дает ежедневные концерты: издает голоса людей и птиц. Нас, прошедших Дахау, тогда оставалось восемнадцать человек, мы все туда приехали. И польский епископ впервые за четыреста лет существования органа не взял с нас денег: «Вы и без того Богом оставленные люди…» Этот сад — единственное место, где казненные в концлагере тридцать три летчика названы поименно. Раньше ко мне часто приезжали их жены и сестры. Из немецкого крематория, который построили на месте Дахау, я привез мешочек с их прахом. Каждый из родных просил дать ему хотя бы щепотку. Тогда я просто развеял пепел по площадке…»

Мы движемся по саду все дальше, и один за другим встают перед глазами молчаливые хранители Памяти. Они разной формы, разного цвета, они посвящены разным людям: «Эта свеча взята из еврейской синагоги. Я считаю, что в мире нет наций, и каждый человек достоин уважения. Здесь я установил памятник жертвам холокоста: шести миллионам евреев, замученных в концлагерях».

В те времена жестокость принимала самые изощренные формы: «Вот памятный знак погибшим в каменоломнях. А это напряженные фигуры узников, пытающихся разорвать путы руками. А вот Мадонна Штуттгофа — скульптура, посвященная расстрелянным в лагере уничтожения матерям и детям. А это солнышко — памятник Анне Франк, замученной фашистами тринадцатилетней девочке, перед смертью написавшей свой знаменитый «Дневник»…
Каждый из экспонатов мемориала, и каждое слово автора, и каждый его шаг по саду – всё пронизано болью. Но, вместе с тем, на скульптурах вырезаны лазоревые цветы, травы и красивые затейливые завитушки. Пусть люди помнят о том, что рядом с болью всегда соседствует радость, а рядом со смертью — жизнь.

'''Тысяча дней ада'''

Такая боль не стирается годами. И, честно говоря, мне немного страшно задавать Николаю Ятченко вопрос о годах, которые он провел в концлагере. Но он начинает рассказывать сам, медленно и точно подбирая слова.

— Я учился в восьмом классе, когда началась война. Отец сразу же ушел на фронт, а мы с семьей эвакуировались три раза: сначала в Одессу, потом в Чернигов, а затем в город Репки. Немцы оккупировали этот город, посадили нас в вагон и повезли в Германию. Я тогда сбежал из-под стражи и больше месяца скитался по территории Польши.… Потом меня поймали, но смертную казнь заменили пожизненной каторгой. Потом начались лагеря.… Эта самая страшная страница в моей жизни.… После освобождения я добровольно вступил в ряды Красной Армии, чтобы самому начать бороться со злом. Находясь в Дахау, я несколько раз умирал и воскресал. В минуты самых страшных мучений меня поддерживали друзья. В лагере я дал себе слово: если только останусь жив — увековечу их память».

Возведение Сада Памяти началось, как только Николай Ятченко приехал в Бежецк. «Я тогда работал руководителем в одной строительной организации. Возвращался домой поздно, мемориал приходилось делать по ночам». «Он ни одного дня не пропускал, - весомо добавляет супруга Анна Васильевна. — Иногда возился до самого утра, а потом сразу уходил на работу. Тогда трудно было: мы детей учили, и зарплаты были не ахти. Но это дело святое. Я старалась его поддерживать во всем». В том, как мастерски выполнены экспонаты Сада, чувствуется рука не любителя, а профессионала. И это действительно так. Николай Федорович объяснил, что рисовать начал с раннего детства, да так с тех пор и не бросает: «Я родился в интеллигентной семье — художники, актеры, поэты… Мой дядя — известный актер, один из основателей киностудии имени Довженко. Она изначально носила имя Довженко-Ятченко. Отец — начальник областной связи и достаточно интересный художник. Так что творческие навыки перешли ко мне по наследству».
Память о пережитом Николай Федорович сохранил не только в дереве, но и в букве: «Я написал пять книг, две из которых пока никак не могут издаться: одна посвящена моей истории, другая служит пособием по местному краеведению. Еще одно произведение называется «Тысяча дней ада» — именно столько времени, с конца 1941 по 1945, я провел в лагерях. А после написания второй книги — «Не должно повториться» — со мной случился инфаркт… Вспоминая все произошедшее в деталях, я пережил свою боль заново.

'''Бог есть любовь'''

За разговорами мы подходим к последней скульптуре мемориала — это яркий и расписной сказочный домик. На его фасаде причудливые жар-птицы переплелись хвостами, а в углах притаились рысь, фазан и журавль. По козырьку дома вьются добрые слова из знакомой колыбельной песни: «Тише, мыши, кот на крыше». А еще выше — изображение Мадонны с младенцем и надпись: «Бог есть любовь».

«Этот дом — мое завещание детям, чтобы они жили в мире и умели ценить добро и покой, — тихо произносит Николай Федорович.— Делая его, я вспоминал еврейскую художницу и учительницу Фридл Диккер-Брандейсову, которая вместе со школьниками попала в чешский концлагерь Терезин. Там она учила детей рисовать, чтобы отвлечь их от мыслей о смерти, о боли, о войне. Все их авторы, и Фридл тоже, вскоре погибли в Освенциме… А в 1968 году исследователи откопали большие сосуды, где были аккуратно сложены свитки детских рисунков — четыре тысячи штук. Их потом возили по всем крупным городам мира. Я видел эту выставку в Москве, она поразила меня».

После экскурсии Николай Федорович и Анна Васильевна приглашают нас в дом. Он тоже необычный и очень уютный: стены украшают картины, иконы и рисунки, выполненные собственноручно хозяином. «А вот это его уголок», — с гордостью указывает Анна Васильевна. С первого взгляда понятно, что и в этом уголке устроилась Память. На полке стоят книги, подаренные Николаю Ятченко лично авторами. А вот ручка от газовой камеры. Остатки снаряда. Кусочки колючей проволоки: «На территории бывших лагерей, где я был после войны, мне эти вещи отдавали на память. А книга Александра Полякова «Сад памяти» написана обо мне… «К нам очень часто ходят школьники, он им все рассказывает, — рассказывает Анна Ятченко. — Видите, живем мы небогато. Мы только памятью богаты. А больше ничего и не надо».

Уже на пороге этого гостеприимного дома я все-таки задаю вопрос, который вертелся на языке во все время нашей беседы. Наверное, его часто адресуют людям, бывшим на волосок от смерти.

— Каким же образом вы спаслись? Как выжили?

— Я сам себе до сих пор не могу ответить. Наверное, это все-таки чудо.

Растрогался. Улыбнулся. Потом долго махал шапкой нам вслед.

Уже по пути домой я мучительно понимаю, что чего-то не сделала. Я забыла сказать что-то важное, что-то большее, чем простое спасибо. Что-то, для чего сразу нельзя подобрать слова. Наверное, я забыла поклониться в пояс. Автобус катил по ухабистой бежецкой дороге. В голове стучали слова Леонида Леонова, те самые, непроизнесенные: «То, что достигнуто подвигом, подвигом и сохраняется».

'''Любовь Кукушкина'''