Истории нашей губернии. Инновационные подковы и kolossale skandal

Великий князь был большим патриотом. Поэтому он решил не заказывать подковы в Германии, а изготовлять их на отечественных заводах

Фото с сайта pixabay.com

Великий князь Александр Николаевич услышал шаги своего адъютанта, штабс-капитана Пудрина, секунд за десять до того, как тот постучался в дверь. И по тому, как борзо устремлялся к нему адъютант, Александр Николаевич понял, что поспешает он с зело важным известием. Так и оказалось. Известие и впрямь было особой важности.

Да что там скрывать – государственной важности.

– Ваш высочество! – вытянулся перед ним адъютант, щёлкнув каблуками и приятсвенно прозвенев шпорами. - Смею доложить, прибыли подковы-с!

– Подковы? – Александр Николаевич сначала не понял, о чем говорит Пудрин, но потом до него дошло, и он моментально просиял. – Ах, подковы! Те самые?!

– Так точно-с, те самые-с! – Штабс-капитан ответно так же просиял и опять приятственно прозвенел шпорами.

– А ведь как быстро, я их раньше Пасхи не ждал, – Александр Николаевич схватил перчатки, пригладил усы и властно, размашисто зашагал прочь из кабинета.

– Так ведь немцы-с, ваше высочество, известно дело, цивилизованный народец-с, – поспешил за великим князем Пудрин, – раз обещали-с, так всё у них в срок и выйдет-с.

Перед парадным, богато изукрашенным лепниной, подъездом Преображенского дворца запряженная парой разномастных лошадок стояла повозка, заграничное происхождение которой выдавали тщательно подогнанные дверцы с аккуратным остеклением и узкие колеса, на которых в России никто не ездил по причине их полной неспособности преодолевать отечественные направления.

На дверце повозки имелась скромная, но изящно выполненная надпись, указывающая на её принадлежность к железноделательной мануфактуре Фридриха Швихтенбергера из Дрездена.

При появлении великого князя и звенящего шпорами Пудрина из повозки, как чертик из табакерки, выпрыгнул весьма комплектный господин, чья резвость в совокупности с обильными телесами немало удивили Александра Николаевича. Господин расплылся в сладчайшей улыбке и поклонился подошедшим.

– Вашье высочьество, – на довольно сносном русском затараторил немтырь, – заказанный вами тьовар доставлен с превеликьим поспешеньем и готовностью. Для нашей мануфактур огромный чьесть служить вашьему высочьеству и всегда бывать полезен.

– Показывай, – потребовал великий князь, и немец поспешно извлек из повозки аккуратный ящичек, открыл его и преподнес Александру Николаевичу, не переставая все так же кланяться.

Тот отдал перчатки Пудрину и извлек из ящичка подкову. Обыкновенную с вида подкову, но на самом деле вовсе не обыкновенную. Если бы существовал во всей Земле эталон подковы, то именно он сейчас лежал на холеной ладони великого князя.

– Ну? – обернулся Александр Николаевич к Пудрину.

– Изумительно, Ваш высочество! Исключительно превосходно сработано-с! Не то что наши дикари-с!

– Да уж, недурственно, – согласился с ним Александр Николаевич, положил подкову обратно в ящичек, который тут же услужливо подхватил Пудрин, а немтырь, которому великий князь пожаловал золотой червонец на чай, все так же услужливо кланяясь, легко и непринужденно закинул свои дородные телеса в повозку и через минуту о её присутствии на дворе Преображенского дворца напоминали только узкие колеи, которые не оставило бы ни одно сделанное в России колесо.

История с подковами началась три месяца назад, когда штабс-капитан Пудрин едва не отдал Богу душу, сверзившись со своего жеребца Басурманина.

Одолеваемый телесным томлением великий князь решил отправить письмо фрейлине Ермоловой и поручил сие деликатное дело Пудрину, за неимением более доверенного в таких делах лица. Штабс-капитан резво оседлал своего Басурманина и погнал его что есть мочи.

Дорога была недолгой, всего-то четыре версты в один конец, но едва Пудрин преодолел половину, как Басурманин взбрыкнул на полном ходу, всхрапнул, и даже такой бывалый кавалерист, как штабс-капитан, не удержался в седле и улетел в придорожную яму, что твой мешок с картошкой.

Больно ударившись всеми членами о каменья и прочую мерзость, что была в изобилии навалена в яме, Пудрин лишился чувств и неизвестно сколько пролежал бы там, не появись внезапный спаситель. Коим оказался купец второй гильдии Сердюк, направлявшийся в Преображенский дворец с подводой провианта и с изумлением узревший на дороге бесхозного жеребца благородных кровей.

Подъехав ближе, купец обнаружил в яме изгвазданного в грязи офицера, который лежал с открытым ртом и форменно напоминал покойника. Грешным делом Сердюк подумал, что на их благородие напали разбойники, но таковых поблизости не наблюдалось, да и конь был при полной, очень дорогой сбруе, которую разбойники всенепременно уволокли бы. Как и самого коня, к бабке не ходи.

Немало повозившись с не подающим признаков жизни телом его благородия, купец все же изловчился и загрузил Пудрина в свою подводу и с полным почтением и в аккурате доставил его в Преображенский дворец. Где появление адъютанта его высочества в крайне непотребном виде привело к натуральному содому.

Дежурные казаки вспрыгнули в седла и завертелись по двору юлой, а начальник караула спешно выстроил взвод солдат на плацу и уже собирался отправиться на поиски мерзавцев, напавших на Пудрина, но тот внезапно очухался, покряхтел и рассказал, что с ним приключилось.

Причина же сего конфуза выяснилась очень быстро – на правой передней ноге Басурманина раскололась подкова, которая причинила жеребцу сильную боль и неудобство, отчего он и пошел юзом, выкинув штабс-капитана из седла.

Эта неприятность с подковой не на шутку встревожила Александра Николаевича, который отвечал за снабжение всей императорской армии, а также лично, по своей благорасположенности, курировал кавалерию.

«А если завтра война, если завтра в поход?» подумал великий князь, «а у кавалерии подковы негодные?» Резон в его раздумьях был, и немалый. Если уж дрянные подковы были у жеребцов великокняжеской конюшни, то что тогда поставлялось в армию?

Это безобразие надо было срочно устранять, и великий князь принялся выяснять, а как с этим дело обстоит в Европе? Срочно были посланы понимающие толк в подковах люди в Англию, немецкие княжества, Францию, Италию, Испанию, Австро-Венгрию и Швецию, а одного кузнеца-татарина, под видом купца, отрядили шпионить в Турцию.

Ответы пришли очень быстро, но ситуацию не прояснили – подковы везде были не лучше, чем в России. А турки так вообще иногда коней не подковывали, но от этих нехристей и не такого можно было ожидать. И только агент из Дрездена донес, что отправил в адрес великого князя личного представителя фабриканта Фридриха Швихтенбергера, который придумал подковы не ковать, а отливать.

По словам агента, до такого в Европе никто пока не докумекал и очень зря – подковы получались не только одинаковы по размеру, но и прочнее, нежели кованые. В чем, по уверению агента, его высочество скоро самолично убедится, получив пять высланных подков, и вряд ли найдет хоть одно различие. Так оно и оказалось впоследствии – все пять подков были абсолютно неотличимы друг от дружки.

Новыми литыми подковами подковали все того же Басурманина, после чего штабс-капитан Пудрин вызвался испытать его на старом маршруте, где он так неудачно сверзился три месяца назад.

Благо, что великий князь опять телесно томился и написал очередное письмо фрейлине Ермоловой. Получив разрешение Александра Николевича, Пудрин верноподданно прозвенел шпорами, лихо вскочил в седло и опять погнал Басурманина во весь опор.

Жеребец с новыми подковами буквально летел, отчего Пудрина охватил дикий восторг, похожий на тот, когда он под Силистрией в одиночку преследовал двоих довольно крупных турков, и если бы не показавшаяся вдалеке турецкая конница, он всенепременно изрубил бы обоих в капусту.

Четыре версты в один конец и обратно Басурманин пролетел так славно, что Пудрин сравнил его с Пегасом, давая отчет великому князю. Произведенный тут же пристрастный осмотр подков показал, что они сидят прочно, не имеют даже намека на расхлябанность и не поистерлись хоть сколько-то.

Александр Николаевич остался всем этим очень доволен и пришел в прекрасное расположение духа, тем более что его обнадежила своим скорым приездом фрейлина Ермолова. Кроме того, был и ещё один потаенный момент, от которого душа великого князя пела и ликовала. Но об этом чуть позже.

Александр Николаевич, несмотря на то, что дети его учились за границей и по-французски говорили лучше, нежели чем по-русски, был большим патриотом. Поэтому он решил не заказывать подковы у Фридриха Швихтенбергера, а изготовлять их на отечественных заводах. Но для начала он решил подчеркнуть свое значение для России и отправил Пудрина в газету «Петербургские известия» к её издателю Бове Киселёву, которому великий князь давно благоволил.

Пудрин оседлал верного Басурманина и отвез очередное письмецо, от себя присовокупив не тянуть с наказом его высочества. Впрочем, Киселёв это понимал и без всяких наказов, и уже через день Пудрин положил на стол Александра Николаевича свежий номер «Петербургских известий», первую полосу которого занимала большая фотография великого князя, а к ней прилагалась статья, называвшаяся «Россия – устремленныя в будущее».

В этой статье, автором которой был сам Киселёв, расписывались в красочных и приятственных Александру Николаевичу оборотах его неустанные мысли о благе Отечества, которое и раньше процветало под сенью мудрых законов Государя, а теперь, с появлением новых литых подков, станет ещё прекраснее.

Ну а всем врагам, буде то на Западе или Востоке, да и в других земных пределах, надлежало бояться русскую кавалерию пуще прежнего. Потому что с новыми подковами она вмиг доскачет хоть до Берлина, хоть до Парижа, не говоря уж про Константинополь.

Великий князь остался очень доволен статьей и решил при первой же возможности замолвить перед Государем словечко за Киселёва, чтобы этого прекрасного человека и верного сына Отечества, поелику сие станется возможным, представили к награде за неоценимые заслуги.

На следующий день Пудрин опять вскочил в седло и погнал Басурманина в Охту с очередным письмецом от великого князя. На сей раз князь писал фабриканту Скнипину, владевшему заводом металлических изделий, что располагался близ охтинской верфи.

Скнипину предлагалось срочно отставить все дела и явиться пред очи Александра Николаевича, поскольку, как было написано в письме, «в том важность и срочность была необыкновенная». Скнипин отнесся к этому пожеланию очень серьезно, и уже через час после возвращения из Охты Пудрина и водворения Басурманина в конюшню во двор Преображенского дворца спешно закатывал принадлежащий фабриканту дорогой бельгийский тарантас на мягких рессорах. Сам Скнипин тотчас был препровожден к великому князю, где между ними имел место быть деловой разговор.

Начал Скнипин с того, что перегнулся пополам в низком поклоне и рассыпался в комплиментах:

– Ваше высочество, великолепная статья-с вчерашняя, ну прямо с натуры писана-с, благодетеля-с и защитника-с Отечества изобразивши донельзя замечательно-с. Читал-с и с каждым словом соглашался-с.

Александру Николаевичу эти обороты польстили, но он был прежде всего человеком дела. Поэтому протянул Скнипину пятую, неиспользованную немецкую подкову.

– Сможешь так же сделать?

Скнипин со знанием дела повертел подкову в руках:

– Оно, конечно, с большим аккуратсвом выполнено-с, – фабрикант с превеликой осторожностью положил подкову на стол, словно это была не безродная железка, а шапка самого Мономаха. – Видно-с, что старались преизрядно немцы-с. Но сможем и мы не хуже-с.

– Так ли уж не хуже? – прищурился великий князь.

– Ваше высочество, да подковка-с, со всем моим почтеньицем, это ж не бог весть какая сложность-с. Мы и посолиднее вещи-с отливали-с. Давеча вот люминаторы бронзовые для броненосной лодки лили и очень премило и прочно вышло-с. Ваш августейший брат Михаил Николаевич, генерал-адмирал, дай бог ему здоровья, очень довольны-с работами остались.

– Подков много надо. Работа большая.

Александр Николаевич и Скнипин молча посмотрели друг на друга. Казалось, им и слова были не нужны более, такими ясными и выразительными были у обоих взгляды.

– Много-с - это сколько-с? – тихим голосом спросил Скнипин.

– На всю кавалерию, триста тысяч штук.

Скнипин достал платок и несмотря на то, что стояла осень и жары в помине не было, промокнул вспотевший лоб.

– Сделаем-с, как же не сделать. За два месяца управимся-с.

– Хорошо, – великий князь встал из-за стола. – Пришли завтра смету.

– Так я и сейчас-с могу сказать-с, тут расчеты нехитрыя-с совсем, – Скнипин поднял глаза к богато изукрашенному потолку кабинета, пошевелил губами и опять промокнул лоб. – Двести пятьдесят тысяч рублей-с, ваше высочество.

Великий князь посмотрел на него только им обоим понятным взглядом.

– Сто пятьдесят тысяч на подковки-с, – прошелестел Скнипин так, что будь в кабинете кто-то ещё, то не услышал бы ничего, кроме какого-то не то вздоха, не то шуршания.

– Хорошо, – Александр Николаевич кивнул, давая понять, что разговор окончен. – Завтра пошлю запрос в казначейство, а ты начинай готовить дело.

– Подковочку-с строго по этому фасону-с делать будем? – Скнипин опять осторожно взял подкову со стола великого князя.

– Да, чтобы не отличить было. Все как у немцев.

Скнипин опять согнулся пополам и, пятясь задом, исчез за дверью. Александр Николаевич прошелся по кабинету, пронаблюдал в окошко, как окрыленный Скнипин с разбегу вбежал в свой бельгийский тарантас, отчего тот просел на своих мягких рессорах, и поспешно покатил прочь.

«Вот можно Оленьке и домик справить где-нибудь неподалеку», с нежностью подумал о фрейлине Ермоловой Александр Николаевич. «Видел я один небольшой, но весьма премилый на Малой Морской».

История эта закончилась бы как и многие другие в России – ничем, если бы не досадная ошибка при отгрузке пяти ящиков с подковами с охтинской фабрики Скнипина. Первую партию подков Скнипин сделал в полном соответствии с немецким образцом Швихтенбергера, и должна она была уйти для гвардейских полков, но то ли кто с пьяных глаз напутал, то ли писарь какой ошибся, и подвода с гвардейскими подковами отправилась в Москву, а гвардейцам достали подковы из следующих партий. Не такие прочные. Мягко говоря.

И привело это к печальным последствиям для многих людей.

Годовщину славной виктории князя Суворова при Рымнике Государь возжелал отпраздновать военным парадом на Марсовом поле, за которым самолично изволил наблюдать с балкона Михайловского дворца.

Великий князь Александр Михайлович успел рассказать про новые подковы и Государю, а также многим генералам, и не только русским, коим страсть как любопытно было посмотреть, как пройдут парадом драгуны-гвардейцы на новых подковах. В успехе сего дефиле великий князь был абсолютно уверен, посему велел драгунам не скромничать и пройти перед императорским балконом не аллюром, а галопом.

И тут произошло то, что присутствовавшие при параде прусские офицеры в своих донесениях, не сговариваясь, назвали одинаково – kolossale skandal. И над чем потом долго хохотал дрезденский фабрикант Фридрих Швихтенбергер, получив полную информацию о сем конфузе от проживавших в Петербурге немцев.

А вот его русскому коллеге Скнипину было не до смеха. Но и нос вешать он не собирался и в тот же день снял со своих счетов все деньги, прихватив заодно зарплатный фонд, и бежал в Гельсингфорс, оттуда в Стокгольм, а затем в Париж, где его след и потерялся.

Но это было потом, а меж тем на Марсово поле выкатился первый драгунский полк, который, как и было условлено, перешел с аллюра на галоп. И перед самым балконом, перегруженным августейшими особами, один из драгун вдруг вылетел из седла, за ним второй, а потом ещё несколько.

Идеальный строй сбился, лошади понеслись кто куда, а одна, совсем обезумевшая, зашибла иностранных корреспондентов. Через минуту гвардейский драгунский полк представлял подобие цыганского табора – охромевшие кто на одну, а кто на все четыре ноги, лошади ковыляли сами по себе, на земле в разных позах сидели и лежали драгуны, напоминая сломанные куклы. И над всем этим содомом витали такие громкия стоны и смачные проклятья, что дамы предпочли зажать уши.

Кто-то и вовсе сомлел и грохнулся в обморок. Все ещё яркое сентябрьское солнце отражалось от сотен сверкавших обломков подков, густо усеявших брусчатку Марсова поля.

Государь не произнес ни слова и даже не посмотрел на белого, как снег, великого князя. Который через неделю уже был в Москве, направляясь на Кавказ, где ему отныне было высочайше предписано выполнять обязанности наместника и не сметь возвращаться в Петербург вплоть до особого распоряжения.

Через три месяца едва не погиб близ Ведено от горской пули штабс-капитан Пудрин – спасибо Басурманину, который на своих литых подковах вынес хозяина из погони, устроенной сидевшими в засаде злобными черкесами.

И только фрейлина Ермолова не могла нарадоваться своему маленькому, но очень уютному домику на Малой Морской улице, который успел подарить ей великий князь перед своей неожиданной ссылкой на Кавказ.

Автор: Отто Бумагин

Читайте также: Истории нашей губернии: Самозанятый подлец и государев указ