Три военных юбилея новой России. Часть 2

Современные критики Рамзана Кадырова очевидным образом упускают из виду, что его абсолютистское правление является, в общем-то, единственно возможным выходом из тупика многолетней и кровавой мясорубки

Мы продолжаем подводить итог той продолжительной и невероятно ожесточённой для обеих сторон – России и Чечни – войны.

Итоги в военной сфере мы подробно рассмотрели в первой части.

Фото с сайта warchechnya.ru

Второй итог – политический. Он, на первый взгляд, не столь очевиден, как первый, но он, несомненно, тоже в пользу России. Из Чечни угроза российскому государству и его рубежам более не исходит. Весь тот кошмар, который происходил в Ичкерии-Чечне 90-х (грабежи поездов, этнические чистки, работорговля, бандитизм), прекращён. Глава республики Р.Кадыров подчёркнуто лоялен Кремлю, бойцы силовых структур ЧР отметились и в Крыму, и в Донбассе, и в Сирии.

Многие из тех, кто критикует сегодняшнюю модель взаимоотношений между Москвой и Грозным, упрекая федеральный центр в фактической утрате управляемости регионом и бессилии перед несоблюдением в Чечне ряда правовых норм РФ, предпочитают игнорировать ту глубину деструкции, которой оказалось подвержено чеченское общество в 90-х – первой половине “нулевых”.

Тогда в ней повсеместно не соблюдалась одна из самых основных правовых норм страны – право человека на свободу и жизнь, и долгое время казалось, что теперь так будет всегда. Из чеченской разрухи начала XXI в. картины современной Чечни с её отделанными дорогами, вышколенными полицейскими, современными стадионами, высоченными небоскрёбами и концертами эстрадных звёзд виделись бы чем-то, сродни фантастическому миражу посреди мертвенной пустыни.

Чеченская “сентябрьская революция” 1991 г., явившаяся прямым следствием победы “августовской революции” Б.Ельцина и потому не подавленная Москвой в зародыше, запустила чреду необратимостей. Регион, который на протяжении ряда лет обладал чертами самостоятельного государственного образования, поражённого опять-таки на протяжении ряда лет глубоким военным, политическим и социальным кризисом, объективно не мог и не может вернуться к своему прежнему, дореволюционному и довоенному состоянию. Это – очевидный факт, оспаривать который глупо.

Поэтому в рассуждениях о Чечне брать за точку отсчёта конец 80-х давно бессмысленно. К тому состоянию она в любом случае вернуться не способна и не вернётся уже никогда. За точку отсчёта следует брать середину – конец 90-х (пик чеченского кризиса) – и вот здесь-то успех российской политики бесспорен.

Чеченская революция, совершаемая под радикальными националистическими лозунгами, под лозунгами отмщения за сталинскую депортацию и национального реванша, с самого начала обречена была сделаться кровавой. Наряду с жестокими расправами над политическими противниками (вспомним выброшенного из окна председателя горсовета Грозного Ю.Куценко – одну из первых русских жертв нарождающегося дудаевского режима), в чеченскую революцию буквально сразу же влилась откровенно криминальная струя.

Ректор Чечено-Ингушского госуниверситета В.Кан-Калик был похищен и замучен преступниками уже спустя два месяца после захвата Дудаевым власти – за него, по всей видимости, хотели получить, но не получили денежный выкуп. Стремительное возрождение самых диких практик Кавказа – абречества, работорговли, кровной мести – превратилось поистине в визитную карточку Ичкерии.

Дудаевская революция разбудила самые тёмные силы в чеченском обществе, и к середине 90-х одичание и озверение людей в Чечне сделалось массовым и всеобщим. Множество совершенно шокирующих фактов рабства, садистских пыток, изуверских убийств пленных и заложников, подкреплённых внушительным объёмом документальных свидетельств, собрано, например, во второй части “Белой книги”, составленной в 2000 г. на основе чеченских трофейных документов и расследований российских правоохранителей.

Впав в первобытное зверство, сторонники Ичкерии оказались даже не в состоянии просчитать собственный политический интерес и действовали зачастую вопреки ему. Опьянённые Хасавюртовскими соглашениями, они принялись похищать, сажать в подвалы, пытать и требовать выкуп даже с тех, кому в значительной степени были обязаны самими этими соглашениями – либеральных прочеченски настроенных журналистов (самый яркий пример – похищение в 1997 г. в Чечне корреспондентки НТВ Е.Масюк), членов гуманитарных и миротворческих миссий, граждан иностранных государств, оказывавших дудаевскому режиму информационную и моральную поддержку.

Действия чеченцев-сепаратистов в тот момент носили не просто бесчеловечный, но и абсурдный характер. Грызть всех подряд, в том числе и тех, кто объективно тебе же и помогает, – это был фирменный почерк ичкерийского режима конца 90-х., утратившего последние остатки человечности. Алчность, помноженная на патологическую тягу к садизму, победили в тогдашней Чечне даже элементарный здравый смысл.

Трактовка чеченской войны как преступления ельцинского режима, которую на протяжении двух десятков лет упорно навязывают обществу либералы, ложна от и до. Преступлением эпохи ельцинского правления следует считать ровным счётом иное: многолетнее попустительство творящейся в Чечне бандитской вакханалии. А вот попытка обуздания чеченских сепаратистов, предпринятая Ельциным в декабре 1994 г. после многочисленных и бесплодных попыток с ними договориться, была едва ли не единственным благим начинанием ельцинской эпохи, которое, однако, в силу качества политического режима РФ тогда не было доведено до конца.

Такое начинание было органически чуждо самому естеству ельцинизма – глубоко антинациональному и антирусскому по своей природе. Кремль в 1994 г. ввёл в Чечню войска скрепя сердце, просто потому что иного выбора Дудаев, твёрдо взявший курс на конфронтацию, ему не оставил. Потому мощнейшая поддержка чеченским сепаратистам, оказываемая влиятельными политическими кругами в той же самой Москве до и во время первой войны была предсказуемой реакцией режима национальной измены на робкую попытку Ельцина сделать, наконец, во благо России хоть что-то.

Продавленные либерально-олигархической кликой Хасавюртовские соглашения августа 1996 г. были в тех условиях наихудшим из всех возможных сценариев. Режим Ичкерии уцелел, но, будучи серьёзно изранен, ожесточился и расчеловечился до предела. В межвоенной Чечне 1996-99 г. быстро распались даже те хлипкие зачатки государственности, которые сумел взрастить в начале 90-х Дудаев, а сама её территория оказалась разделённой между отрядами многочисленных полевых командиров, которые и не думали отдавать формально провозглашённому правительству А.Масхадова власть.

Террор в отношении ещё остающихся в Чечне нечеченцев многократно усилился, сопредельные с Чечнёй регионы подвергались почти каждодневным налётам чеченских банд. Счёт похищенных, вывезенных в Чечню и обращённых в рабство людей, согласно статистике МВД, шёл на тысячи (https://russian7.ru/post/rabstvo-v-nezavisimoy-ichkerii-shoki/).

Современные критики Рамзана Кадырова очевидным образом упускают из виду, что его абсолютистское правление является, в общем-то, единственно возможным выходом из тупика многолетней и кровавой мясорубки, в которой чеченцы размежевались уже между собой и начали вести межродовую резню. Концентрация в руках правящей в Чечне группировки сверхвласти только и была способной обуздать, наконец, массовый взаимоистребительный террор внутри чеченского общества рубежа XXI в.

С точки зрения интересов России – это благо, ибо силы, сурово подавляемые Кадыровым в Чечне (салафиты – “шайтаны”), были России бесконечно враждебны, а их активность вела лишь к продолжению диверсионно-партизанской войны.

Реально ли сегодня возрождение чеченского сепаратизма? В краткосрочной перспективе – наверняка нет. В условиях прочности общей государственной конструкции РФ его зримое политическое воплощение представляется невозможным. А вот в долгосрочной…. Вот здесь на возможный ответ нас может навести анализ третьего итога чеченских войн.

Итог этот – этнополитический. И вот он-то, в отличие от первых двух, объективно не в пользу России. Этнические чистки в Чечне – словно оставшаяся в теле давняя, запластовавшаяся кожей, но не вынутая заноза. Наверняка она ещё даст о себе знать.

За годы чеченских кризисов и войн принципиальным образом изменилась этническая карта Чечни. От Чечено-Ингушетии союзных времён с её многонациональным составом населения, многолюдными казачьими станицами по Тереку и интернациональным городом Грозным остались лишь воспоминания.

В дудаевско-масхадовской Чечне люди невайнахских национальностей массово истреблялись, обращались в рабство, изгонялись, подвергались всевозможным насилиям, унижениям и грабежам. От русского населения в 293 тысячи человек (и составлявшего 24,8% от населения всей ЧИАССР по состоянию на 1989 г.) к 2010 г., то есть к моменту официального завершения чеченской войны, осталось всего каких-то 24 тысячи (1,9% от численности населения ЧР).

Очевидно, что и эта горстка обречена вскоре сойти на нет, ибо почти все из сохранившихся – старики. Русских Чечни в конце XX – начале XXI в. постигла этническая катастрофа, на преодоление которой – будем смотреть правде в глаза - рассчитывать не приходится. Помимо русских исчезли и многочисленные когда-то диаспоры армян и евреев, от которых в современной Чечне нет и следа.

Чечня сегодня – один из самых мононациональных регионов РФ, численность титульного – чеченского – населения в ней составляет свыше 95% (в противовес 57,8% в ЧИАССР 1989 г.). Чечня накрепко связана сейчас с РФ политическими, экономическими и военными нитями, но вот на этнической карте – глубочайший разлом.

Сохранит ли регион с подобной этнической структурой населения лояльность России в случае новых общегосударственных потрясений? Не возобладают ли в нём вновь силы, желающие себе отдельного государства? Логика этноисторического процесса, как правило, неумолима, история нас учит тому, что мононациональные регионы в ситуации общерусской смуты откалываются одними из первых (вспомним хотя бы отделившуюся в декабре 1917 г. предельно мононациональную Финляндию).

Ожидает ли такая судьба и Чечню?

На сегодняшний день можно засвидетельствовать усугубляющееся размежевание Чечни и остальной России в культурном и мировоззренческом плане. Интеграция чеченцев в российское общество, начавшаяся после возвращения из ссылки и достигшая пика к 70-80-м годам XX в. (учёный и политик Р.Хасбулатов, общественный деятель С.Умалатова, танцор М.Эсамбаев оставили в жизни нашей страны заметный след), к настоящему моменту практически сошла на нет. В этом заключён как минус, так и плюс.

Из российских городов назад в Чечню оказались по большей части выдавлены и чеченские преступные группировки, набравшие к средине 90-х в РФ большое влияние и мощь. Не только криминал, но и всякого рода сомнительный бизнес чеченских дельцов уже не является чем-то распространённым. Напомню, что не столь давно чеченские коммерсанты владели в Москве профессиональными футбольными и хоккейными клубами (вспомним опять-таки хозяина футбольного ЦСКА Ш.Дадаханова и хоккейного “Спартака” Г.Товбулатова). Сегодня же У.Джабраилов и Р.Байсаров выглядят чуть ли не “последними из могикан”. Ну и новые генерал Дудаев и полковник Масхадов тоже вряд ли возникнут, ибо чеченцев в ряды российской армии призывать перестали.

Создаётся впечатление, что Чечня стремительно окукливается, замыкаясь в рамках национальных обычаев (идущих из родового, доклассового общества традиционной Чечни) и углубляя степень исламизации вплоть до приобретения черт теократии – и эти процессы, разумеется, не сближают Чечню с Россией.

Мало кто обращает внимание и на другой важный статистический факт: порядка 65% населения современной Чечни проживают в сёлах, чеченцы являются одним из самых низкоурбанизированных в РФ народов. И здесь с чеченцами мы находимся в очевидной противофазе. Характерно, что набравшее в Чечне популярность молодёжное движение “Карфаген”, чьи паблики в Интернете уже пару лет безуспешно пытается заблокировать Роскомнадзор, проповедует подчёркнутый культурный и религиозный изоляционизм, трактуя фактически любое культурное новшество невайнахского и неисламского происхождения как скверну. Весьма характерная реакция для сельчан мусульманского региона, надо признать. И реакция эта сугубо оборонческого рода.

Будучи принуждёнными отказаться от сепаратистских идей, чеченцы словно бы в противовес взялись ревностно культивировать свои культурные и религиозные отличия от остальной части страны. В сегодняшних реалиях ещё относительно недавняя советская “чересполосица” (то есть совместное проживание русских и чеченцев в Грозном и иных населённых пунктах Чечни) выглядит заведомой утопией.

Да, русские и чеченцы остались в одном государстве, и Чечня признала верховенство Москвы, но при этом как народы они отдалились друг от друга на огромную, не факт, что вообще преодолимую дистанцию. Мы остались жить в рамках единой страны, оговорили негласно основные принципы такого сосуществования, но по-прежнему стремимся как можно меньше соприкасаться друг с другом. Причём стремление это обоюдное – во избежание, так сказать, новых обострений.

Но подобная дистанцированность вместе с тем и оставляет в российском обществе ощущение какой-то незавершённости чеченских войн, недосказанности.

Кто, когда и как доскажет их историю – остаётся лишь с той или иной степенью вероятности предполагать.

Три военных юбилея новой России. Часть 1