Ценностные конфликты – признак упадка интеллектуальной культуры

Происходящий на наших глазах колоссальный мировоззренческий сдвиг вызывает во многих чувство обречённости. Не только интеллектуалы, но уже и многие из тех, кого принято относить к категории «простых людей», чувствуют, что цивилизация сворачивает не туда

Утверждение, что главные конфликты в XXI веке возникают из-за несовпадения ценностей (культурных, религиозных и иных), сделалось в кругу политологов общим местом. Американский мыслитель Сэмюэл Хантингтон, одним из первых возвестивший, что в отличие от ушедшего в историю XX века век XXI будет эпохой столкновений не светских идеологий, а базирующихся на системах ценностей цивилизаций и культур, задал дискурс.

Знатоки вопроса убеждены, что на принятии тех или иных ценностей выстраиваются идентичности, склонные затем вступить в неразрешимый конфликт. Современность даёт массу свидетельств в пользу их правоты. Бандеровцы и Донбасс, салафиты и “традиционные мусульмане”, правые патриоты и борцы против “системного расизма”…

Принято считать, что обладание ценностями хорошо само по себе, а общество, лишённое таковых, исторически обречено. Однако многие ли всерьёз задумывались, что в действительности несут усугубляющиеся ценностные конфликты: что каждому обществу в отдельности, что миру в целом?

Ценности – понятие обширное. Ценностью принято считать то, что признаётся значимым, важным. Ценности не сводимы только лишь к тому, что проповедует религия или несёт национальная культура. Существуют секулярные ценности, отстаиваемые с не меньшей страстностью, нежели догмы религиозных учений. Значимым и важным может быть признано, к примеру, право на образование, свободный выбор профессии, места жительства, круга общения, сексуального партнёра. Яростный конфликт между сторонниками “новой этики” и защитниками прежней буржуазной морали, глубоко расколовший Соединённые Штаты и Западную Европу, вспыхнул в обществе секулярном и светском, но по степени фундаментальности и непримиримости напоминает религиозный раскол.

В отличие от идеологий, под знамёнами которых в XX веке противники сталкивались в гражданских и мировых войнах, ценности в основе своей иррациональны. Светские ценности – не исключение. Вряд ли кто-нибудь сможет убедительно и логически непротиворечиво обосновать, почему, например, творчество следует принципиально оградить от любых цензурных ограничений, а право выбирать пол следует отнести к категории базовых прав человека. Однако недостаток аргументов покладистости сторонникам неолиберальных ценностей не прибавляет.

На Западе натиск на остатки всего того, что ранее составляло ценностную основу европейской цивилизации, лишь возрастает. Острейшая ненависть, подобная той, что питали когда-то участники религиозных войн к противникам-“еретикам”, толкает нынешних борцов с патриархатом, сексизмом и “белой маскулинностью” к надругательствам над ценностями противной стороны.

Из первой четверти XXI века идеологии ушедших эпох кажутся сверхрациональными и невообразимо сложными в сравнении с тем, что продвигают сегодня борцы за “новую нормальность” на Западе и исламские фундаменталисты на Востоке. Сформулированный К.Марксом закон неуклонного обнищания рабочего класса в условиях капиталистической эксплуатации с подкрепляющими его экономическими выкладками вряд ли может быть сегодня адекватно воспринят поборниками всевозможных ценностей даже ради его развёрнутой критики.

Классическая политэкономия Адама Смита с её обоснованием необходимости всё более углублённого разделения труда ради роста его производительности (экономическая составляющая либеральной доктрины) в сравнении с тем, за что ратуют современные неолибералы – вообще нечто из другой системы смысловых координат.

Рациональность идеологий не отменяла, разумеется, истовости их искренних приверженцев, не влияла на их готовность проливать в определённых обстоятельствах чужую и свою кровь. Важно зафиксировать другое. Конфликты разворачивались вокруг вещей, о которых возможно было хотя бы рассуждать в более-менее здравом ключе: отношения в сфере собственности, экономическое устройство, практическая реализация гражданских прав.

В современном мире – что на Западе, что на Востоке – сталкиваются идентичности и ментальности с присущим им сугубо иррациональным взглядом на мир. Как это ни покажется кому-то парадоксальным, но в данном важнейшем аспекте принципиальная разница между исламскими фундаменталистами и воинствующими постмодернистами отсутствует.

И те, и другие – каждый со своей стороны – бьют по рассыпающейся цивилизации модерна, утверждая на её обломках нечто совершенно иное. Конфликт между джихадистами и трансгуманистами не есть противоборство мракобесия и прогресса. Трактовать его так – ошибка. Прогрессистские идеи развивались из научной картины мира, современные же трансгуманисты хотя и поставили на службу технологии, духу подлинного научного познания бесконечно чужды.

Происходящий на наших глазах колоссальный по масштабу мировоззренческий сдвиг вызывает во многих чувство обречённости. Недаром всё чаще и чаще раздаются заявления о близости эпохи нового средневековья, о грядущем грандиозном упадке человечества. Не только интеллектуалы, но уже и многие из тех, кого принято относить к категории “простых людей”, чувствуют, что цивилизация сворачивает не туда.

Каковы же причины столь быстрого и столь массового вытеснения рационального взгляда на вещи, замены его эмоциональным, чувственным восприятием мира?

Не претендуя на исчерпанность объяснения столь масштабного процесса, постараюсь сформулировать лишь то, что лежит на поверхности.

Мировоззрение, как известно, возникает из констант социального бытия. Научная картина мира возникла в своё время не сама по себе. Её утверждению способствовал “великий перелом” в Европе: переход от феодализма к буржуазным отношениям. Именно капитализм создал устойчивый запрос на технологический прогресс, который в свою очередь был невозможен без развития науки, совершенствования методов научного познания, признания ценности знания как такового.

Индустриальная цивилизация, люди которой руководствовались научной картиной мира, обязана своим рождением буржуазному строю – этого не следует забывать, даже его критикуя. Возникший позже социалистический строй на основы индустриального мира не покушался. Напротив, социалистические политики в странах, вырванных из сырьевой периферии, видели путь к развитию через форсированную индустриализацию, то есть фактически – через приобщение к той матрице, в которой существовал враждебный им Запад. Несмотря на глубокий антагонизм, буржуазный и социалистический миры, по-видимому, являлись не расходящимися путями социальной эволюции, а полюсами общей, основанной на индустриальных началах макроцивилизации.

Почему индустриальная эра завершилась (применительно к государствам Европы, США и России так утверждать можно) – разговор отдельный. Но закономерным и вместе с тем важнейшим следствием её окончания стала эрозия рационального мышления, не подкрепляемого больше насущной необходимостью во всестороннем и всеобщем развитии.

Пресловутая цифровизация ничего здесь принципиально не меняет. Виртуальный, лишённый сколько-нибудь внятного материального наполнения мир Интернет-сетей не есть равнозначная замена миру промышленных производств с его армиями инженеров, конструкторов, квалифицированных рабочих. Подавляющее большинство их пользователей никак не связаны в своей профессиональной и повседневной деятельности с материальным производством, между тем жизнь убеждает, что только оно и было способно поддерживать высокую планку культуры мысли.

Призывы к реставрации уходящих в небытие индустриальных порядков – не выход. История не знает примеров сколько-нибудь успешных и долговременных реставраций. Задача заключается не в искусственном поддержании объективно отжившего, а в поисках путей сохранения рационализма как фундамента мировоззрения в изменившихся принципиально условиях, в защите развития и прогресса как фундаментальных идей.

В противном случае сползание к чему-то, что, быть может, ещё излишне оптимистично именуют новым средневековьем, реально.