Европа не учла ни ошибок Наполеона, ни опыта Сталина

В своем стремлении к расширению на Восток ее лидеры перешли все грани разумного

Болгария заявила, что отказывается от вступления в еврозону. Румыния тоже испытывает сомнения. Польша заявляет, что вступит в нее лишь тогда, когда та решит все свои проблемы... В общем, процесс евроинтеграции явно затормозился. Надолго ли – жизнь покажет.

В поведении вышеназванных стран вполне можно увидеть своего рода «синдром предательства». Когда на западе Европы все было хорошо – они перебежали туда из советского блока. Сегодня же они перебегают оттуда, честно заявляя, что теперь не видят выгоды быть в еврозоне: там же нужно будет принимать участие в решении проблем. А они не любят решать общие проблемы. Они любят, чтобы сильные и богатые решали их проблемы. И предают, когда видят, что у последних возникают проблемы. Но на самом деле проблема гораздо шире, чем паразитические комплексы европровинций (провинций не только в географическом, политическом и экономическом, но и в историко-цивилизационном смысле).

В каком-то смысле вся история Европы – это попытка ее интеграции. В качестве примера такой (своеобразной, конечно) интеграции можно при желании рассмотреть, например, даже римскую эпоху. Когда же наступала пора раздробленности, к идее подобной интеграции на тех или иных началах неизменно возвращались, благо все предпосылки к этому были налицо: территория не слишком большая, историко-культурно в сравнении с иными регионами мира относительно однородная, да и цивилизационно относительно единая.

Во многих случаях попытки интеграции европейского пространства оказывались неудачными потому, что переходили некую разумную границу и вторгались в зоны, не подготовленные для такой интеграции или не нуждающиеся в ней.

Одна из наиболее успешных попыток интеграции – наполеоновская эпоха. Если бы Наполеон остановил свою экспансию примерно в 1808-10 гг. – не исключено, что созданное им союзное государство могло бы и сохраниться. «Робеспьер на коне», как его тогда называли, побеждал в первую очередь не оружием: он побеждал потому, что идеи нового века, которые он нес с собой из революционной Франции, в основе своей были привлекательны и ложились на более или менее подготовленную для них почву. Как писал Энгельс: «Наполеон взломал лед феодализма по всей Европе».

Остановиться же в 1808 году или чуть позже значило остановиться на границах тогдашней России. Вступление Наполеона в войну с Россией (кстати, по мнению С.М. Соловьева, сознательно и целенаправленно спровоцированное политикой Александра I) по совокупности причин не имело шансов на конечный успех в случае превращения ее в масштабную войну на российской территории. Российская территория по своему состоянию не могла быть интегрирована в единую Европу, в частности, и потому, что цивилизационно она была иной. Да, она тоже была Европой, но «иной Европой», то есть альтернативным вариантом европейской цивилизации.

Перейдя рубеж, выйдя за пределы территории, на тот момент относительно готовой к интеграции, Наполеон проиграл и в деле оправданной интеграции. В известном смысле он превратил внутрицивилизационную войну за объединение в межцивилизационную войну на цивилизационное уничтожение.

Нынешнее безостановочное расширение зоны европейской цивилизации уже сталкивается с той же проблемой. Когда в 1951 году Франция, Италия, Бельгия, ФРГ, Люксембург и Нидерланды начали этот процесс созданием Европейского объединения угля и стали, что к 1993 году вылилось в создание Европейского сообщества, они начали осуществлять интеграцию территории, которая исторически не имела внутри себя четких границ, и те или иные из этих государств в то или иное время входили в состав соседних. И начали ее по тому вопросу, по которому объединение требовалось чисто экономически, то есть формально они интегрировали то, что во многом интегрировалось по существу и само. Интеграция шла достаточно успешно, и результат оказывался привлекателен для соседей: шаг за шагом в нее включались те, кто оказывался объективно подготовлен к этому, то есть интегрировалась естественная зона западноевропейской цивилизации.

И, что естественно, стали появляться желающие получить преимущества подобной интеграции, не имея для нее объективных предпосылок. Объединение относительно равных таким образом стало превращаться в объединение неравных; объединение тех, кто объективно стоял на одном и однотипном уровне развития, – в объединение с теми, кого, с одной стороны, еще нужно было вытягивать на этот уровень, а с другой – кто отличался иным типом жизненной организации.

Если сначала речь шла об оформлении фактически существующей интеграции исторического ядра Европы, то затем речь пошла о включении в это объединение так называемой периферии Европы. Что такое Франция, Италия, Бельгия, ФРГ, Люксембург и Нидерланды? Это практически территория империи Карла Великого, собственно Западная Европа как единая цивилизация. Что такое Польша, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Болгария и республики на территории расчлененной Югославии? В разные времена это либо периферия европейских империй, либо барьер, буферная зона, отделявшая западноевропейскую цивилизацию от действительных или мнимых угроз с востока. Это территории, столетиями переходившие из рук в руки, до ХХ века фактически не имевшие собственной государственности.

Да, у каждой из этих стран были моменты исторического взлета: Чехия одно время простиралась до южных морей, включая нынешнюю Хорватию, Польша выдвигала границы восточнее Днепра... Но все это было очень давно, а во многих случаях – и недолго. Они могли бы претендовать на роль периферий-колоний западноевропейской империи, если бы она создавалась как колониальная империя. Но, с одной стороны, она создавалась как союзное объединение равных – равных в первую очередь по типу и образу жизни, а потом уже – по правам. А с другой стороны, восточноевропейские страны, перебежав из лагеря социализма, претендовали и претендуют на роль не «младших партнеров», а равноправных участников этого объединения. Они так и не поняли, что были младшими партнерами в Восточном блоке не потому, что их кто-либо дискредитировал, а потому, что им постоянно приходилось помогать и подтягивать их развитие, причем подтягивать так, чтобы их уровень жизни был выше уровня жизни того, кто их подтягивал. Но, будучи по развитию «младшими», они, привыкнув к роли постоянно подтягиваемых, потому и тяготели в ЕС, что полагали, что там их будут тоже «подтягивать», да еще при этом предоставят равные права в решении политических вопросов.

Старая Европа сначала не задумывалась об этом: она ведь привыкла, что младшие по развитию сидят и спокойно голосуют за то, что решат старшие, и к тому, что в истории все делится по реальной силе, а не по формальным правам. Она-то думала, интегрируя их в свой состав, усилить свой потенциал в конкуренции с иными мировыми центрами, в частности, с Россией и США, а получилось, что она должна за свой счет увеличивать потенциал своих новых иноязычных «братьев», решать их проблемы и обслуживать их фобии.

В лице Болгарии, Румынии, Польши, Чехии и так далее Европа видела форпосты советской цивилизации, недопустимо приближенные к ее границам, то есть зону противостояния. Оказалось, что, победив СССР и аннексировав эти территории, она, во-первых, вместо того, чтобы получить власть над ними, взвалила на себя дополнительные обязательства по их содержанию и «защите». Во-вторых, создала новую зону противостояния с Россией, которая должна была преодолеть катастрофу 90-х и предъявить свои как капиталистические «рыночные», так и цивилизационные права на эти территории. В-третьих, европейцы получили внутри своего объединения зону явного влияния одного из своих конкурентов – североамериканского.

Ну не может Франция или Германия разговаривать с Польшей как с равной! Франция всегда была ее покровителем, ее дальним форпостом в противостоянии с германскими государствами и протестантским влиянием – но именно опекаемым форпостом, а не равноправным союзником. Были случаи, когда французские принцы становились польскими королями, но они бросали этот трон, как только речь заходила о внутрифранцузских интересах. Польша всегда была интересна для нее лишь вторично, как периферия. Для Германии же Польша и вовсе всегда была в той или иной степени раздражителем и беспокойным соседом, среди прочего претендовавшим на ее территорию.

То же самое, по большому счету, можно сказать и о восприятии стран Восточной Европы другими государствами старой Европы. Этот рубеж интеграции создал ей гораздо больше проблем, чем позволил решить, тем более что во многих случаях у них и разные интересы, и разное психологическое видение мира. В частности, для старой Европы Россия, при всех имеющих место антироссийских комплексах, – скорее экономический партнер, а отчасти даже и союзник в незримой конкуренции с США. Для многих же стран Восточной Европы Россия, с одной стороны, потенциальный противник, с другой – инструмент разжигания европейских комплексов в целях пропагандистского повышения собственной цены и значимости как рубежа противостояния России. Старой Европе в отношениях с Россией во многом нужно сотрудничество, «новой» – противостояние, чтобы подчеркнуть свою роль «стражей Европы» и получать за это соответствующее возмещение.

Плюс к этому ЕС встает перед проблемой претензии на участие в интеграции государств, образовавшихся на территории СССР, то есть включения в зону своих забот и обязательств, кроме собственной периферии зоны барьера, отделявшего «Запад» от «Востока», еще и периферии этого самого «Востока» – исторической части другой, российско-европейской цивилизации. И теперь уже и шатающиеся киевские и тбилисские узурпаторы должны стать объектом внимания, переживания и головной боли старой Европы. А поскольку все это все равно останется зоной исторических, цивилизационных и национальных интересов России, то принять их к себе значит обречь себя на постоянное противостояние с ней.

Самая большая ошибка лидеров старой Европы заключалась в том, что они, не оценив изменения ситуации, не сумели вовремя остановиться – точно так же, как когда-то Наполеон, – и перешли рубеж оправданной интеграции. И вместо создания из стран Восточной Европы пояса демилитаризованных стран со статусом «вечно нейтральных и внеблоковых», что в тот момент не вызвало бы сопротивления России, они, по сути, воспроизвели в новом состоянии ее качество форпоста противостояния, зоны сталкивающихся интересов. Тем самым получив зону головной боли, которая, в силу особого стремления «новоевропейских» стран получить себе подкрепление внутри ЕС, имеет определенную тягу к расширению.

Во всем важна мера. Сталин в 1945 году учел опыт Наполеона и вовремя остановился, не пошел к Ла-Маншу, хотя остановить его тогда не способен был никто. Но он избавил себя от проблем, которые встали бы при переустройстве западноевропейских стран, в условиях, когда нужны были силы для восстановления своей страны.

Лидеры Западной Европы не учли ни ошибок Наполеона, ни верных решений Сталина. Поэтому им теперь мучиться в выборе, как остановить, а лучше – отодвинуть назад свое неподготовленное интеграционное движение на Восток, либо ждать того момента, когда «пружина истории» отбросит их вспять. Причем не только отбросит с тех рубежей, на которые они сумеют продвинуться, но и поставит под вопрос целостность собственно западноевропейского ядра.