Немецкие женщины объединяются в борьбе с домогательствами мигрантов

В Германии заявило о себе женское движение против насилия со стороны мигрантов

«Почти невозможно вести разговор о мигрантах, которые свершают подобные вещи. Политкорректность запрещает. Ты все время слышишь реакцию от антифа, от левых: «О! Она врет, потому что она расистка», – заявила газете ВЗГЛЯД 23-летняя Алина Мораэс, активистка движения немок, выступающих против домогательств мигрантов. Она рассказала о собственном опыте переживания приставаний со стороны приезжих.

В Германии заявило о себе женское движение против насилия со стороны мигрантов. «Мы – дочери Европы!» – говорят участницы движения «120 децибел» в одном из своих агитационных роликов. Многие из них сами пережили опыт мигрантского «харрасмента». В феврале девушки и их сторонницы пытались провести в Берлине свое шествие, но парни из левацких организаций преградили женщинам путь и сорвали шествие.

Впрочем, после волны новогодних изнасилований в Кельне полиция, по крайней мере, перестала скрывать масштаб проблемы. Судя по отчету МВД, за прошлый год вдвое выросло количество зарегистрированных сексуальных преступлений, совершенных приезжими.

Одной из активисток движения «120 децибел» стала 23-летняя студентка Дрезденского технического университета (TU Dresden), уроженка Баварии Алина Мораэс. Точнее, именно таким именем она представляется прессе. «Это мой псевдоним. Не хочу, чтобы вся эта история коснулась моей семьи, – пояснила она репортеру газеты ВЗГЛЯД перед началом беседы. – Я не преступница, не расистка. Более того, мои родители – тоже мигранты, но давление на меня все равно огромное».

Постер движения «120 децибел» с сайта ok.ru

- Госпожа Мораэс, сколько девушек сейчас входит в движение?

- Организовать движение, структурировать его – задача сложная, тем более для нескольких женщин. Сейчас у нас около 15 девушек в «ядре» и примерно 50–70 активисток по всей Германии. Конечно, мы принимаем всех женщин, кто хочет к нам примкнуть. Мы не хотим, чтобы мужчины за нас заступались, мы хотим заступаться за себя сами.

- Вы лично сталкивались с тем, против чего вы протестуете?

- Каждая девушка, принимающая участие в движении, имеет такой опыт – например, опыт навязчивых приставаний, домогательств. И я с этим столкнулась в Дрездене. Это был будний день, вечер – между девятью и десятью часами. Я шла от станции электрички к дому одного своего друга. Друг обещал встретить меня на станции, но опаздывал – и тогда я решила идти одна. Больше никого на улице не было, кроме одного парня, который встретился на полпути и абсолютно бесцеремонно на меня уставился. Я постаралась не смотреть на него, отвела взгляд вниз. Однако он продолжал пристально разглядывать меня. Когда я миновала его, то подумала, что этим все и закончится.

Но парень вдруг развернулся и пошел за мной. Догнал меня и стал что-то спрашивать. Я не поняла сказанного из-за сильного арабского акцента. Моим первым побуждением было продолжить идти и не останавливаться. Но затем я подумала: нельзя быть невежливой и грубой. Подумала: может, он спрашивает дорогу, заблудился. Я остановилась и переспросила: «Что, извините?» А он, должно быть, принял мою фразу за приглашение и уже больше не отвязывался. Шел рядом и сыпал вопросами: что-то типа как меня зовут, куда иду – с очень сильным арабским акцентом.

Я поняла, что ему не нужна моя помощь. И, конечно, больше не отвечала, продолжая свой путь. Но парень все равно следовал за мной, хотя я ясно дала понять, что не хочу с ним говорить.

Араб шел за мной довольно долго – метров пятьсот. Я уже начала паниковать. И тут он схватил меня за руку, это ввергло меня в шок. Я ускорила шаг, велела ему отстать. Но он не отставал. Слава богу, в этот момент навстречу нам вышел мой запоздавший друг. Увидев его, араб немедленно отпустил мою руку, повернулся и исчез. Мне повезло, иначе... Просто не знаю, что могло бы быть.

Но такая ситуация оказалась не единственной. В другой раз, когда я вечером в темноте возвращалась домой от железнодорожной станции, какой-то другой темнокожий парень тоже увязался за мной. Ничего не делал, только шел за мной сзади, буквально метрах в пяти, и не отставал. При этом я никогда раньше не видела его в моем квартале. Скорее всего, он шел за мной, чтобы увидеть, где я живу. И мне опять стало очень страшно.

- С тех пор ваше отношение к мигрантам изменилось?

- Да, верно. Раньше со мной такого не было, я не беспокоилась, когда видела мужчину с темным цветом кожи. Я не боялась. Но теперь я стала более настороженной, более беспокойной.

У меня есть друг из Кении, есть друг-индиец, в университете мы вместе изучаем одну и ту же специальность – наноэлектронику. У них тоже темный цвет кожи, и они тоже мужчины. Но у меня нет с ними проблем. Печально, что наше правительство открыло границы и не контролирует тех, кто прибывает в страну. Таким образом они впускают преступников. Эти криминальные личности очень усложняют жизнь другим, законопослушным мигрантам. Если мы пережили негативный опыт общения с темнокожими, мы становимся более настороженными даже в тех случаях, когда в этом нет необходимости.

- После этих случаев у вас была возможность поднять этот вопрос публично?

- Почти невозможно говорить на эту тему на публике. Невозможно без того, чтобы тебе не сказали: да, а как насчет сексуальных преступлений со стороны немцев? Вообще – как насчет немцев? Мы знаем, что немцы совершали когда-то давно. Мы никогда не ставили это под сомнение. Но дело в том, что почти невозможно вести разговор о мигрантах, которые свершают подобные вещи. Политкорректность запрещает. Ты все время слышишь реакцию от антифа, от левых: «О! Она врет, потому что она расистка».

Худшее, что бывает с жертвой, – никто не верит ее рассказу. Мы хотим дать жертвам право голоса. Мы хотим послать сигнал обществу о том, что такая проблема есть. Политики и общество пытаются замолчать ее, потому что она не вписывается в их повестку.

- Почему вы назвали движение «120 децибел»? Почему не «Дочери Европы» – по аналогии с лозунгом в конце одного вашего видеоролика?

- Несколько наших девушек на самом деле предлагали название «Дочери Европы». Но возникла другая идея – про эти карманные сигнализации с громкостью в 120 децибел, которые приходится таскать собой. На слуху был хештег #aufschrei («выкрик»), запущенный феминистками. Он возник после того, как один политик сказал девушке-журналистке, что она прекрасно выглядит в традиционном немецком костюме. Не было никаких сексуальных домогательств, мужчина лишь сделал комплимент, но в блогосфере началась истерика: как это ужасно, белый гетеросексуальный мужчина говорит такие гадости – феминистки пришли в ярость и ввели такой хештег.

Мы подумали, если они сходят с ума, почему же не было ничего подобного, когда одну девушку убили прямо на улице, и убийца был то ли из Афганистана, то ли из Ирана? Почему не было «выкрика» по этому поводу? Мы решили, что 120 децибел – это так же громко, как «выкрик». Достаточно громко, чтобы проблему не удалось «замести под ковер».

По крайней мере две девушки уже убиты: Мирей во Фленсбурге и Мария Ладенбургер во Фрайбурге. Они были убиты мужчинами, которых вообще не должно быть здесь, они не имели права на убежище в Германии.

- Каким вы видите решение проблемы? Массовая депортация мигрантов, закрытие границ ЕС?

- Мы женщины и не можем сами защитить себя. Это ненормально для нас – носить с собой перцовые баллончики и карманную сигнализацию. Да и они не помогут, когда у насильника, например, есть нож.

Так было не всегда. Все изменилось после 2015 года, когда начался массовый приток мигрантов, ситуация ухудшилась, уровень преступности вырос. Люди даже начинают привыкать к новым условиям. Но это не то, к чему мы должны привыкать. Нам нужна защита государства.

А государство может защитить нас, только если оно станет вновь уважать закон. Открытием границ оно само попрало закон. Да, мы хотим, чтобы правительство закрыло границы и депортировало преступные элементы из числа мигрантов. И проверяло бы всех, кто прибывает – имеют ли они право оставаться здесь.

У нас уже есть закон – Дублинский регламент Евросоюза, согласно которому люди, прибывшие из «безопасных» стран, не имеют права на убежище в Германии. Прежде чем попасть сюда, люди пересекают по 12–13 безопасных государств. Это больше не беженцы, это мигранты. Ты беженец, если ты прибываешь в страну, до которой можешь добраться, и тебе больше некуда ехать. Например, моя мама – из Румынии.

- Как она попала в Германию?

- Она бежала от коммунистического режима. Она была беженкой, потому что особого выбора не было, куда еще деваться. Есть другие случаи, когда человек может считаться беженцем. Ты беженец или соискатель убежища, если ты, скажем, христианин, которому нужно спастись, потому что тебя преследуют мусульмане. Есть масса разных случаев, когда человек может считаться настоящим беженцем.

У нас есть закон, но никто ему не следует. Есть люди, которые не имеют права на получение убежища, но их не депортируют. Даже если находятся те немногие, кого в конце концов депортируют, антифа и левые выступают даже против этого.

- Но ведь после событий в Кельне власти все же ужесточили контроль?

- Единственное, что изменилось после Кельна, так это количество полиции и видеокамер на улицах. К примеру, в этот Новый год тот же Кельн патрулировали сотни полицейских. Им кое-где удавалось предотвратить преступления, но в районах, где полиции не хватало, подобные преступления опять произошли.

Мы превращаемся в полицейское государство. Но все это – лишь попытка поставить под контроль последствия ошибочной миграционной политики. Это не решает проблему.

- Ваше шествие в Берлине в феврале сорвали антифа. Правда ли, что полиция отказалась защищать вас, хотя обязана была это делать?

- Если идет разрешенная демонстрация, долг полиции защищать ее, обеспечить ей возможность пройти. Но полицейские ничего не делали. По сути, они помогали антифа. Они не стали убирать антифа с дороги – то есть просто не выполняли свою работу. Мы просто не смогли пройти. Это позор.

Большинство антифа объявляют себя защитниками феминистских ценностей. Они притворяются, что что-то делают для женщин. Но в то же время они приветствуют массовую миграцию из стран, в которых царит жесткая патриархальная система.

Я не феминистка. И я не думаю, что патриархальная система – это всегда и везде плохо. Но я уверена, что система, где у женщин вообще нет никаких прав, где они ничего не стоят, как в Саудовской Аравии, – это и есть «что-то очень плохое». Мы считаем, что люди из этих стран, которые не хотят или не могут интегрироваться в западное общество, не должны селиться здесь.

- Правда ли, что ваши ролики удаляют из YouTube?

- Да, действительно, одно из наших видео убрали из YouTube. Также был удален пост из Facebook с сообщением о прошедших акциях. Администрация объяснила, что этот пост противоречит политике соцсети. Но это полнейший нонсенс. Пост был вообще не против чего-либо, в нем не было сцен жестокости. Это какое-то сумасшествие!

Администрация YouTube объясняет аналогично: что это против политики соцсети, что это разжигание ненависти. Хотя мы никогда не призывали всех людей с темной кожей или всех негерманского происхождения выдворить из Германии. Или что все они преступники. Мы лишь пытаемся вести речь о том, о чем всем «неудобно» говорить.

- А почему тогда вы противопоставляете себя движению #MeToo? Ведь они тоже рассказывают то, что принято скрывать.

- Если бы #MeToo действительно стремилось помогать женщинам, было бы замечательно. Но #MeToo – лицемерное движение. Они сосредоточились лишь на разоблачении белых гетеросексуальных мужчин.

Вы слышали о нашей акции на кинофестивале Берлинале? Мы ничего не штурмовали. Просто тихо вышли на сцену, так что все было мирно. Там, на Берлинале, было выступление #MeToo. Много говорили об актрисах, которых принуждали к сексуальным связям. Однако все эти женщины могли легко сказать «нет», но не сделали этого. Есть большая разница. Одно дело, когда на тебя нападают на улице и нет возможности защититься. Другое – когда женщина сама приходит на кастинг, который почему-то проводится в номере отеля, а 20 лет спустя жалуется на это прессе.

- Каково ваше отношение, например, к «Альтернативе для Германии», к австрийской Партии свободы?

- Мы согласны с ними, когда они выступают за закрытие границ, за контроль за теми, кто прибывает, и депортацию тех, кто не имеет права на убежище. Но это единственный пункт, по которому мы согласны. У них есть другие темы – экономика и так далее. Это не наши темы.

Они – политические партии, а мы – движение. Мы просто люди. Вместе с тем, они – единственные политики, которые говорят на эти темы серьезно. Правящая в Германии ХДС/ХСС тоже заговорила об этом, но не всерьез. Христианские демократы поднимают эти темы только перед выборами. Единственная партия, которую действительно заботит эта тема, – «Альтернатива для Германии». Но их постоянно называют расистами.

Я вот жила шесть месяцев в Калифорнии... Там, в общем, та же проблема, что и у нас. Они притворяются, что разные культуры и этносы могут счастливо и мирно жить вместе. Но на самом деле они не живут вместе, а сосуществуют. У них свои кварталы, общество очень фрагментировано, расколото. Каждая община сама по себе. Это ужасно.

- Каково ваше отношение к политике России?

- Мы видим, как масс-медиа врут на разные темы – лгут о ситуации с мигрантами и лгут о России. Мы выступаем решительно против таких манипуляций и искажения правды, направленного на достижение целей НАТО.

Дружба с Россией, думаю, очень важна. Россия может быть союзницей по мигрантской проблеме. Россия и Венгрия – это страны, чье мнение по этой теме отличается от доминирующего и чья позиция по отношению к собственной идентичности кажется мне очень здравой.