Был месяц май

СССР. 1970. ТВ. 110 минут.

Автор сценария Григорий Бакланов по мотивам своего рассказа «Почем фунт лиха»

Оператор Владимир Ошеров

Художники Леонид Перцев и В.Коровин

Музыка Петра Чайковского («Манфред»)

Оценка - 8,5 (из 10).

Премии: приз Интервидения и премия за режиссуру на МКФ телефильмов в Праге-70.

Драма.

"Июльский дождь" вышел на экраны летом 1967 года. А осенью 1969-го Марлен Хуциев начал съемки своего нового фильма "Был месяц май", который во многих отношениях был для режиссера необычным. Дело не в том, что он - телевизионный, хотя это наложило свой отпечаток. Подводя итог своей работы на телевидении, Хуциев говорил: "Мне на экране прежде всего интересен человек. И это требование не расходится с требованиями телевизионного кинематографа. Я стараюсь рассматривать человека подробно, пристально. В то же время мне важно, чтобы он был "растворен" в среде, погружен в жизненную атмосферу". Но если режиссеру удалось в ленте "Был месяц май" подробно показать своих героев благодаря локальности сюжета, то как раз жизненной атмосферы, воздуха этой картине все же недостает. Хуциев в том же интервью заметил, что сознательно отказался от второго плана, игрового фона, объясняя это производственными причинами. Но, кроме того, он опасался, что этот фон окажется неубедительным, неточным. И здесь мы подходим к самому главному.

"Был месяц май" - единственная работа Марлена Хуциева, которая не опирается на личный опыт художника, на то, чему непосредственным свидетелем он сам не был. И в то же время герои этого фильма впервые оказываются ровесниками режиссера. Он сделал картину не о себе, но о своем поколении, которое во время войны спасло страну да и мир в целом. Лента имеет два выхода - в прошлое и будущее, в войну и мир. Сама же она представляет ситуацию "между войной и миром" буквально на грани, на еще более ранней стадии, чем, допустим, "Два Федора" (кстати, можно сопоставлять два емких экранных образа Победы из этих картин - в фильме "Был месяц май" это кадры с постоянно идущими по дороге войсками и техникой). А документальные пролог и эпилог в еще большей степени, нежели начало ленты "Два Федора" или эпизоды в последующих работах "Мне 20 лет" и "Июльский дождь", расширяют частную историю, включают ее сразу в контекст Времени. И это определенным образом компенсирует отсутствие истинно хуциевской атмосферы действия. Более того - именно хроника помогла режиссеру добиться такого обобщающего художественного результата, к которому ему не удавалось придти в предшествующих произведениях.

В "Мне 20 лет" сцены, выводящие сюжет на пространство размышлений об Истории, несколько прямолинейны. Органичнее финал "Июльского дождя", где связь трех поколений людей и разных времен передана ненавязчиво. Но все-таки прошлое предстает опосредованно - мы видим фронтовиков в сегодняшнее время, и они уже просто наши современники. В картине "Был месяц май" хроника последнего боя за Берлин сменяется игровыми кадрами мирной, но отнюдь не спокойной жизни, а в финале появляются на экране тоже документально запечатленные люди современной Европы. Фильм естественно движется от общего через единичное вновь к общему. Единичное смыкает прошлое и настоящее.

Военная хроника необходима Хуциеву потому, что она показывает действие и очень редко - момент между действиями. Человек в хронике включен в исторические события, он существует вместе с другими людьми и неотрывно от них. Все они делают Историю, а предмет интереса хроники - именно История. Ей некогда обращать внимание на отдельное, частное. Хроника запечатлевает не лицо человека, а лик Времени. Вводя документальные кадры, Хуциев не собирался "подчеркнуть достоверность пролога", а "ставил перед собой другую задачу". Думается, он хотел из исторического вычленить человеческое. Фильм дает нам возможность внимательно вглядеться в лица молодых парней, которые вместе со всеми сражались за нашу общую победу. История приобретает конкретность. Мы вспоминаем, что подлинный главный персонаж исторического события - человек. С другой стороны, через частное по-новому высвечивается общее. Герои, спящие на сеновале в непривычной тишине, наступившей сразу после грохота боев, отсыпаются словно за все четыре года войны, за всех тех, кто не спал вместе с ними в окопах. Через их судьбы мы узнаем о судьбах всех солдат. Лица героев накладываются в нашем сознании на действия безымянных солдат в прологе. Все они - победители.

Благодаря им в финале по улицам современных европейских городов могут спокойно идти люди. Жизнь продолжается, потому что был когда-то месяц май. И нужно помнить, что он был, этот месяц Победы. Как напоминание или как "предупреждение из прошлого" (удачное название книги Юрия Ханютина) врываются в хронику беспечной жизни наших современников фотографии минувшей войны. Мир должен ощущать свою зависимость от подвига солдат, таких, как эти пятеро героев картины "Был месяц май". Без победы в мае 45-го не было бы ничего. А помнить об этом необходимо еще и потому, что все может вновь повториться. Память - обязанность всех живущих. Поэтому документальный финал звучит отнюдь не успокаивающе, наоборот - тревожно. Люди предпочитают предавать забвению то, что не очень приятно им вспоминать. Но тем самым они готовят почву для новых преступлений против человечества.

Правильно, что Хуциев отказался в финале от закадрового голоса одного из героев, вспоминающего уже сегодня о прошлом. Это, во-первых, лишило бы современную хронику обобщенности звучания, а во-вторых, что гораздо важнее, сделало бы рассказанную конкретную историю, наоборот, отдаленной от нас. Между тем она воспринимается как глубоко современная, актуальная. Не случайно Семен Фрейлих и Александр Мачерет рассматривают "Был месяц май" в одном ряду с "Мне 20 лет" и "Июльским дождем", называя эти три ленты трилогией режиссера. Мачерет считает, что все они направлены против "духовного мещанства". Фрейлих более точно определяет суть трилогии, "в которой Хуциев изобразил битву духовного и бездуховного начал в современном человеке". Он же справедливо отметил, что на сей раз постановщика интересует герой "в момент прозрения".

Эти солдаты-победители бегали еще пацанами, когда Гитлер пришел к власти. Да и к началу Великой Отечественной войны им было еще по 17-18 лет. Парням 1923-24 годов рождения даже не о чем вспомнить из предвоенной жизни. Какая жизнь, если они только успели окончить школу, а юность прошла уже на войне. В одной из центральных сцен фильма (вечеринка в гостях у Яковенко) главный герой Николаев вспоминает то, что было еще не на фронте: военное училище, танцы с девушками перед отправкой на передовую. В словах лейтенанта появляется грусть, сожаление об утраченной юности. А Яковенко, который постарше (его сыграл режиссер Петр Тодоровский, кстати, был оператором фильмов "Весна на Заречной улице" и "Два Федора", ровесник Марлена Хуциева, успевший, в отличие от него, попасть на войну), говорит о своей уже семнадцатилетней сестренке, но думает-то он о себе - о том, что вот прошло четыре года, и их не вернуть назад, заново не пережить. Яковенко начинает насвистывать чуть печальный вальс, а потом все подхватывают его свист. И откуда-то на смену ему возникает мелодия духового оркестра, возвращающая хотя бы в мечтах этих парней в их короткую юность. Звучит вальс, как мотив судьбы, уносящий души в такое далекое прошлое. А может, это уже настоящее?!

Идут под луной молодые и веселые офицеры, хмельные то ли от вина, то ли от переполняющей их радости, скрепленные фронтовой дружбой и общностью своих судеб - одно поколение. Едут в найденной под мостом немецкой легковой машине, виляя на ней из стороны в сторону, словно танцуя, отдавшись упоению движением, ветром, ночью, спокойствием и тишиной. Раскачивается свет фар в такт вальса - но вдруг натыкается на колючую проволоку, и вальс обрывается. Так же четыре года назад война оборвала юность этих парней. А теперь прервался внезапный миг счастья, наслаждения победой.

В последующей сцене чисто кинематографически переданы нарастающее беспокойство и тревога - тени солдат на фоне ярко освещенной фарами стены барака, прыгающие лучи карманных фонарей, гулкие шаги в пустоте помещений. Из темноты выхватываются все новые и новые жуткие подробности концлагеря. А за его пределами уже ждет рассвет, и в небе пугающе кричат стаи воронья. Потом рассказы поляка и немца, бывших узников концлагеря, окончательно проясняют то, что не было известно молодым русским парням. Оказывается, их внешне добродушный хозяин хутора Рашке удобрял свою землю золой из топок и даже был виновником смерти нескольких людей.

Обобщенное опять возвращается к частному. Фашизм опирался на конкретных людей, добропорядочных обывателей, "бауэров", которые кормили армию, а если было нужно - сами шли в нее сражаться и умирать за то, что немцы - высшая раса. Фашизм давал обывателю свободу действий, раскрепощал его, позволял выразить свои подавленные инстинкты, пробуждал дух национализма и шовинизма. "Криг капут!" - но готовность к подчинению осталась в каждом из этих рашке. Более того - из них никуда не улетучилась и прежняя национальная спесь. Даже немец, который провел шесть лет в концлагере, все еще твердит, что нельзя "плохо говорить о Германии". Такие, как он, легко поддаются влиянию вируса фашизма. А пока будут существовать рашке (не случайно этому, можно сказать, нарицательному персонажу удается тихо скрыться с хутора, раствориться без следа), не исчезнет угроза рецидива этой "национальной болезни".

То, что знали наши воины о фашизме, оказалось "ничем" по сравнению с открывшейся им истиной. Григорий Бакланов, чей рассказ "Почем фунт лиха" лег в основу сценария картины "Был месяц май", рассказывал о замысле: "Сейчас, когда людям кажется, что они все знают о минувшей войне, удивлять может только наше тогдашнее удивление. И неосведомленность. Мы, чей путь не лежал через Майданек или Освенцим, кто не освобождал узников, еще не знали, что были газовые камеры, куда эшелонами привозили людей душить газами. Что была целая промышленность уничтожения, где утилизировалось все: и женские волосы и пепел, оставшийся от сожжения и взрослых и детей". Поэтому этот уже пустой концлагерь становится для героев ленты будто их истинным прозрением.

Сцена в концлагере находится в самом центре фильма и несет основной смысл. Молодые офицеры оказываются в таком же положении, как и современные люди, которые что-то слышали о концлагерях, но конкретного представления о том, как там убивали, почти не имеют. И вот когда волей случая они попадают в Освенцим или Бухенвальд, то прозревают, понимая, что есть фашизм на самом деле. Герои картины "Был месяц май" тоже осматривают концлагерь как музей - неторопливо, сосредоточенно, пытаясь разобраться: зачем здесь нужны камеры, труба, топки. Яковенко вдруг вспоминает: "Эти ребята, которые лагерь освобождали, танкисты, рассказывали, будто немцы тут людей жгли". "Как жгли? - не может понять Николаев. - Зачем?". Этот же вопрос задавало человечество, когда на Нюрнбергском процессе стали известны все злодеяния фашистов. Но гораздо важнее: почему они смогли это сделать? Можно даже хорошо знать по хронике о зверствах нацистов, помнить обо всем и тем не менее не понимать того, почему фашизм существовал и до сих пор еще не изжит?

Когда герои ходят по концлагерю, их сопровождает за кадром хриплый собачий лай. Потом два немца, бывших узника, скажут, что теперь не могут слышать, как лают собаки. Для них это - концлагерь, фашизм. Лай навсегда остался в памяти. Война окончена. Узники освобождены. Но продолжает лаять собака, как будто чувствует, что ее хозяева вернутся и заполнят лагерь новыми жертвами - какой национальности на этот раз?

Уходят солдаты из концлагеря сырым прохладным утром, полные тревоги и смятения. Им еще предстоит услышать свидетельства живых очевидцев - тех, кто смог выжить и выйти из лагерей. Еще узнают о том, для какой цели сжигали людей в крематории, кто пользовался услугами концлагерей, делая вид, что не имеет к ним никакого отношения. Уходят солдаты, оставив у барака машину с едва светящимися фарами в утреннем тумане, на которой они пережили ночью неожиданные мгновения радости. И теперь былое счастье светит для них как блеклый свет.

А уже солнечным днем вернувшемуся на хутор Николаеву сын Рашке предъявит счет за напрасно убитую солдатом Макарушкой свинью, подсчитав даже то, что свинья могла еще расти. Каким был бы счет для фашизма, если бы подсчитали не только размер материального ущерба, количество погибших, но и то, кем могли стать замученные и сожженные, что они сделали бы для человечества? Сколько погибло детей, так и не успев стать великими? Это не поддается учету. За это нельзя ничем расплатиться.

А один из немцев, бывших заключенных, потом расскажет Николаеву, что родственники уничтожаемых в концлагере должны были оплачивать расходные счета. Лейтенант не может понять: как люди могли сами платить за уничтожение? Немец отвечает: "Люди всегда все делают сами. Сами строят себе лагеря. Сами строят себе тюрьмы. Сами платили за расстрел". Он теперь понял, что все его соотечественники, все люди виновны - они сами породили фашизм. "Мы тоже не верили, пока не случилось. Не знали. Не хотели знать... Потом мы боялись. Страх. Что можно было тогда изменить?". Как это точно сказано - сначала не верили в возможность прихода фашизма к власти, потом, когда это свершилось, уже боялись установленного порядка. Сначала надеялись, что все обойдется, и потому продолжали жить беспечно - затем, чтобы пребывать в том же спокойствии, более того - остаться в живых, слепо подчинились фашизму. Исполняли все то, что им приказывали, поэтому не чувствовали себя виновными. Строили концлагеря, сидели в них, платили за смерть, доносили на соседей, получали за это деньги, отводили своих работников в крематории и удобряли пеплом поля...

Люди давно уже умерли, но остался пепел, развеянный ветром, который везде: в этой земле, в колосьях пшеницы... И из движения руки бывшего узника Штефана по колосьям, словно из пепла, затем появляются на экране лица современных людей, идущих по улицам европейских городов. Если эти люди забудут обо всем, что произошло в минувшую мировую войну, их ожидает та же участь, что и мирных прохожих довоенной Европы, которые ничего не хотели замечать и спешили по улицам, не останавливаясь. Они, оставшиеся на кинопленке, еще не знают то, что знаем мы, глядя на мир, живущий пока в счастливом неведении. Им только предстоит пережить все ужасы войны, а выжившим - испытать упоительное чувство победы. Мы видим на фотографии солдата, безымянного героя ХХ века, спасшего мир, вернувшего ход Времени в нормальное русло. Теперь фото этого воина в современной газете воспринимается как запечатленная История. Человек - это сама История. Более идеальной причастности ко Времени не может быть.