Все мы - рабыни изауры

Когда 10 лет назад начался показ бразильского телесериала «Рабыня Изаура», который был несравненно длиннее всех прочих, уже известных отечественной публике (начиная, допустим, с добротной и культурной английской «Саги о Форсайтах» в конце 60-х годов), то, наверно, никто не предполагал, что ажиотаж в СССР, а потом и в России по поводу так называемых «мыльных опер» примет такой всеобъемлющий и социокультурный характер. То есть когда вроде бы частное дело каждого телезрителя - смотреть или не смотреть какой-либо мелодраматический, слезовыжимающий сериал - станет фактом общественной жизни. А самое главное - выражением неких подспудных процессов, происходящих глубоко внутри общества.

Вопреки заблуждению тех, кто считает, что «феномен Изауры» (а также всех последующих «просто Марий», «Кассандр», «Маримар» и пр., и пр.) стал влиять на нашу публику только в канун распада советской империи, можно привести в качестве опровержения следующие данные. Мексиканский фильм «Есения» оказался абсолютным рекордсменом советского кинопроката за 50 лет ведения официальной статистики - в 1975 году его посмотрели 91,4 миллиона зрителей. Ближайшие отечественные «преследователи» - «Пираты ХХ века» и «Москва слезам не верит» - отстали соответственно на 3,8 и 7,0 миллионов. Но еще задолго до этого, с 1954 по 1962 год, вплоть до появления нашего «Человека-амфибии», единоличным лидером проката в СССР, причем с гигантским отрывом в 26 (!) миллионов, была индийская мелодрама «Бродяга» (ее результат - 63,7 миллиона зрителей).

Тут сразу просматриваются, как минимум, две тенденции. Произведение должно быть обязательно мелодраматичным, переживательным, вызывающим слезы сочувствия и даже жалости. А во-вторых, оно принадлежит, так сказать, культуре «третьего мира» - Индии и Латинской Америки. Еще были популярны в советском кинопрокате арабские, иранские и пакистанские мелодрамы. Хотя справедливости ради надо заметить, что большим успехом пользовались и различные авантюрные ленты - от американских вестернов «Великолепная семерка» и «Золото Маккенны» до франко-итальянских комедий «Четыре мушкетера» и «Укрощение строптивого».

Но гораздо существеннее и в немалой степени показательнее для советского (а ныне российского) менталитета зрителей, отдающих предпочтению тому или ному фильму, а также длинному телесериалу, является некий сквозной мотив, пронизывающий самые разные произведения, которые получают у нас немалый резонанс. В несколько упрощенном виде он может быть сформулирован примерно так, как называется известный «истерн» (то есть отечественный аналог вестерна) Никиты Михалкова «Свой среди чужих, чужой среди своих».

Кто такая Есения, или Изаура, Мариана («Богатые тоже плачут»), далее - по всем телесериалам... Как правило, это героиня, чаще всего не подозревающая о том, что на самом-то деле она происходит из более богатого, аристократичного, благополучного круга общества, однако оказавшаяся по воле случая или из-за козней злых людей в гораздо низшем по положению человеческом окружении. Когда же героине, новоявленной Золушке, все-таки доводится вернуться туда, откуда она родом, вписывание в иную среду обитания все равно не проходит гладко и понадобится сто-сто пятьдесят серий для того, чтобы «чужая» попробовала ощутить себя «своей». Или же герой изначально заявлен как отверженный («Бродяга» да и «Человек-амфибия», между прочим), изгой, маргинал общества, тем не менее обладающий чистой душой и неискоренимой добротой, что усложняет ему жизнь в собственном привычном мире «дна», делая его как бы чужим даже там. Впрочем, этот конфликт в более драматическом плане был уловлен еще в начале века в пьесе «На дне» Максима Горького, которого ныне принято считать заурядным пролетарским писакой.

А также герои могут сами намеренно и искусно притворяться, играть чужую роль, надевать на свое лицо маску, выдавать себя за другого человека, обманывать окружающих людей из благородных или, напротив, корыстных побуждений - этот прием широко распространен: от тех же мелодрам до разных приключенческих фильмов и, конечно, лент о шпионах и разведчиках. Даже, казалось бы, анекдотические случаи, когда на протяжении особенно долгой «мыльной оперы» некоторые исполнители могут смениться несколько раз, или одни и те же актеры (и наша «озвучивающая братия» за кадром!) переходят из сериала в сериал (так что запутаешься, кого они на сей раз играют), а публика принимает и эту условность, - все это тоже соответствует идее «смене масок», разыгрыванию некоего внутреннего спектакля, понятного порой только посвященным.

Так, кстати, мы подходим к основному коду хотя бы приблизительной разгадки столь немыслимого и повсеместного (от Бразилии, где экспорт так называемых «теленовелл» занимает второе место после кофе, до Китая, в котором очень любят «латиноамериканское мыло») ажиотажа вокруг сериалов. Разумеется, это иллюзия, греза, сон наяву, утешительно-расслабляющее лекарство, наконец, душевный наркотик, без которого так же трудно обойтись, как и настоящему наркоману, «севшему на иглу». И справедливо указывается на важное значение именно серийности, что тоже подчеркивает маниакальность подобных пристрастий аудитории (ведь на Западе маньяков называют «серийными убийцами»). Кроме того, отмечается доступность и домашность такого рода «мозгополоскательных зрелищ», когда прием теледоз совершается почти гомеопатически, изо дня в день по строгому расписанию, будто уже автоматически, по привычке, которая, как говорится, «вторая натура». А все это «чтиво для глаз» становится «второй реальностью», подчас начинающей вытеснять и замещать первую, подлинную. То есть происходит своеобразный процесс виртуализации действительности, вполне соотносящийся с тоже придуманным компьютерно-виртуальным миром.

Однако и в этом случае решающим оказывается тот же навязчивый мотив «свой среди чужих, чужой среди своих», только теперь в плоскости сериал-зритель. «Мыльная опера», возможно, является к нам как непрошеный гость, некий знакомый с юга, но надолго и прочно поселяется в доме, вскоре потеснив других обитателей семейного очага, превращается в главного, желанного друга. С другой стороны, забавный анекдот относительно того, что «я поеду только в Санта-Барбару, потому что там всех знаю», глаголит, словно устами младенца, ныне уже очевидную истину. Телезритель (да и в прошлом - кинозритель, легко идентифицировавший себя с далекими и ненастоящими героями из индийских мелодрам и американских вестернов) склонен на какой-то час или два экранного времени полностью погружаться в иную реальность и, главное, чувствовать себя там своим.

Когда-то давно на уроках ликвидации безграмотности простых людей учили читать и писать: «Мы не рабы, рабы не мы», а еще: «Мама мыла раму». Теперь же, когда наши телеэкраны заполонили вслед за первопроходческой «Рабыней Изаурой» иные «мыльные оперы», а также рекламные ролики, впору переучивать нынешних детей, который только что опять пошли в школу. Надо писать так: «Мама ела «Раму» и «Все мы - рабыни Изауры». Ведь вошло же навеки в российский обиход такое звучное, гордое слово «фазенда».