Герой котельничского времени
Детеныш динозавра выглядывает из скорлупы. Он только что вылупился. Он смотрит на город Котельнич Кировской области, и вид у него удивленный. С севера на юг город разлинован улицами Кирова, Маркса и Ленина, с запада на восток - Пролетарской, Октябрьской, Луначарского и Советской. Улицы серые, мокрые и безлюдные. А плакат ярко-желтый - цвета солнца, цвета безумия.
Рекламный текст наплывает на змеиную головку детеныша и его скорлупу:
«Туристическое агентство “Вятские динозавры”:
— зарубежные туры;
— помощь в оформлении виз и загранпаспортов;
— отдых и лечение в России».
Динозавров здесь много. Под Котельничем, близ деревни Рвачи, располагается крупнейшее в Евразии захоронение ископаемых пермского периода, единственный аналог которого — плато Кару в Южной Африке. И хотя герб Котельнича и его официальный символ вообще-то котел, доисторический ящер — основной местный бренд. Котел — с него что возьмешь? Даром что он на гербе, в Котельниче и воды-то горячей почти нет: где-то дают по утрам, где-то вообще не дают, в лучшей гостинице города душ предусмотрен только в двух номерах… То ли дело динозавры. Даже в турагентстве они — уважаемые клиенты. Этого пункта на рекламном плакате нет, но вообще-то «Вятские динозавры» отправляют за рубеж не только людей, но и доисторических тварей, а также их слепки. Коробки с окаменевшими динозаврами едут в Финляндию, Швейцарию, Австрию, Канаду, Японию — а котельничане, подкопив денег, отправляются к теплому морю, в Турцию или Египет; у кого запросы скромнее — в Адлер… Вероятно, окаменевшие туристы путешествуют даже активнее, чем живые, — во всяком случае, турфирма ООО «Вятские динозавры» занимает одну из комнат в палеонтологическом музее на улице Карла Маркса.
Котельничский палеонтологический музей — один из двух имеющихся в России (первый — в Москве). Прямо у входа, в предбаннике, разложены какие-то прикрытые тканью глыбы.
— Скелеты, — нежно кивает на них директор музея. — Скелеты в камне.
Директора зовут Альберт Хлюпин. У него круглое доброе лицо, чуть вздернутый нос, чуть смеющиеся глаза и чуть удивленные брови. Он похож на Шурика из «Операции Ы», только без очков. Это он собрал уникальную коллекцию местных динозавров. Это он организовал музей.
— Что с ним? — Хлюпин кивает на зеленое хвостатое существо за стеклом. Существо елозит шершавой спиной по стеклянной поверхности.
— Я его погладила, и он хочет еще. Он нуждается в ласке, — тихо, с достоинством отвечает пожилая смотрительница музея. Она похожа на миссис Хадсон из «Шерлока Холмса».
Зеленое существо поворачивается к нам мордой и оказывается игуаной.
— Его зовут Гоша, — говорит Хлюпин. — Он — живое ископаемое.
Рядом с Гошей — коробочка, на ней стихи: «Бросьте денежку, друзья! / Гоше голодать нельзя. / Также денежки нужны / Игуане на штаны, / На рубашку, на кроссовки / И на турэкипировку!!!»
В музее два экспозиционных зала, каждый размером с обычную жилую комнату. В одном выставлены ископаемые, найденные под Котельничем, в другом — их живые потомки, найденные кто где. Нильский крокодил Василиса скрючилась в раковине с мутной водой. Хлюпин рассказывает, что Василиса — москвичка, что в детстве она жила в редакции журнала «Крокодил», но потом начала кусаться, ее отдали в Московский зоопарк, зоопарковские рептилии ее не приняли, Василису унес домой добрый смотритель зоопарка, но дома ее не приняла жена смотрителя… В итоге Василиса была вручена помощнику Хлюпина как безвозмездный дар Котельничскому палеонтологическому музею. Василиса приехала в Котельнич в плацкарте, на верхней полке, обернутая во влажную простыню. Для нее давно уже куплена ванна, но ванну некуда ставить, так что покамест нильская рептилия проживает в раковине и не растет — они, рептилии, это умеют.
Помимо игуаны и крокодила в комнате экспонированы среднеазиатские черепахи, белые мышки и палочники. В кресле дремлет большая черная собака. Она не экспонирована, просто ее обижают хозяева, живущие по соседству, и она приходит в музей погрустить.
В соседней комнате — там, где окаменевшие ископаемые, — молодой экскурсовод Максим ведет экскурсию для студенток Котельничского кооперативного техникума.
— Когда жили динозавры? — строго вопрошает Максим.
— Давно.
— А точнее?
— Очень давно, — студентки смущенно хихикают.
— Двести пятьдесят миллионов лет назад они жили. — Максим суров. — Сейчас я расскажу вам про их питание. Но для начала определимся с терминами. Вот, например, человек — он хищник или травоядное?
— И то и другое, — говорит блондинистая студентка техникума.
— Правильно. И как это называется?
— Хищно-травоядный? — нерешительно тянет блондинка.
— Млекопитающийся? — предполагает брюнетка.
Я тихо выхожу из экскурсионного зала. Заглядываю в подсобку, где пьют чай и делают динозавровые слепки (на столе — чашки, сушки, фрагменты глиняных лап, чьи-то клыки, чьи-тоокурки). Захожу в офис турфирмы, где с трудом помещаются два стола, несколько стульев и гендиректор Татьяна. На стенах — карты Кировской области, река Вятка, другие красоты, уникальное плато, аналог которого — лишь Кару в Южной Африке…
— Много туристов приезжает в Котельнич?
— Очень мало, — отвечает Татьяна. — Ни одного.
…Было время, «Вятские динозавры» пытались наладить внутренний туризм: возить гостей городана мастер-классы по изготовлению оберегов и мукосолов, показывать им выставку деревянных скульптур, чучела сов и волков, музей истории крестьянства, ну и, конечно, главную достопримечательность — динозавров. Ведь зачем человеку ехать в Южную Африку, когда каждое лето археологи работают на точно таком же плато прямо здесь, под Котельничем, близ деревни Рвачи, на берегу реки Вятки?
Маленькая проблема заключается в том, что на другом берегу реки Вятки работает Марадыковский завод по уничтожению химического оружия.
— Нервно-паралитического действия, кожно-нарывного действия, — загибает пальцы гендиректор турфирмы. — На очереди психотропное…
По официальным данным, на экологии Котельнича и окрестностей деятельность Марадыковского завода никак не сказывается. С внутренним туризмом, однако, не сложилось: уж в заводе ли дело или в чем-то еще, но в городе нет ни нормальной инфраструктуры, ни желающих сделать ее таковой. А одними динозаврами сыт ведь не будешь…
С инфраструктурой дело и правда швах. Гостиничный номер за 400 рублей в сутки с удобствами на этаже отпугнет даже самого внутреннего туриста. Правда обед из трех блюд в столовой «Родничок» обойдется ему всего в сорок рублей, но могут смутить засаленные подносы и запахи из детских кошмаров — перетушенная капуста, подгоревшие рыба и лук, резиновая клеенка в стадии полураспада… Магазин «Подарки для вас» не заменит туристу супермаркета. Что до культурной программы — в краеведческом музее ближайшая экскурсия будет через полгода, потому что экскурсовод пока что в декрете. А кинотеатр «Родина»— в пред ставительно-палладианском стиле, с широкими ступенями и колоннами — стоит весь обуглившийся: здесь был пожар. Впрочем, и до пожара кино не особо крутили: в кинотеатре хранились и экспонировались все те же динозавры — пока не переехали сюда, на Карла Маркса.
В зале с ископаемыми уже другая экскурсия, внеплановая. Альберт Хлюпин ведет ее лично.
— Очень важные люди, — шепчет мне «миссис Хадсон».
— Откуда? — шепчу я.
— Гости из УВД. Нездешние. Может, кировские. Может, даже московские. Идти-то им больше некуда. Вот их к нам всех и присылают, чтоб мы развлекли.
Важные люди в брюках со стрелками и серых пиджаках развлекаются молча и мрачно. С каменными лицами рассматривают скелет растительноядного аномодонта суминии (суминия была кем-то вроде доисторического лемура, в нынешнем же своем виде смахивает скорее на раздавленную камнем коричневую лягушку). Слушают про «звероголовых» тероцефалов из группы хищных терапсид-терио донтов. Косятся на скелет крошки дицинодонта. И остаются совершенно равнодушны к любимцу Альберта Хлюпина — парейазавру, «щекастому ящеру», чудесным образом сохранившемуся почти целиком.
— Канадцы предлагали за скелет этого парейазавра огромные деньги, — Хлюпин явно пытается хоть как-то растормошить очень важных людей. — Один такой скелет может стоить от ста пятидесяти тысяч долларов. Но мы не отдали. Это гордость России!
Важные люди настороженно рассматривают гордость России, похожую на раскрошившуюся гигантскую креветку. Позади «креветки» — что-то вроде большой шторы с изображением динозавра. А за шторой — кровать Альберта Хлюпина (директор живет в музее, так как жилплощади в Котельниче не имеет), но гости из УВД ее увидеть не могут. Да и вряд ли их сильно заинтересовала бы какая-то кровать…
— У нас гораздо больше экспонатов, чем вы видите здесь, но остальные не помещаются, — говорит Хлюпин энергично-приподнято. — Все экспонаты очень ценные, некоторые уникальные, таких нет больше нигде. Наша коллекция регулярно ездит по России и по всему миру, в Кремле у нас был целый зал… Ну а здесь очень маленькое помещение, поэтому показать глобальную эволюцию мира сложно. Но со временем все наладится. Нам спешить некуда, у нас позади вечность, — директор обводит широким жестом скелеты. — И впереди тоже вечность. Вопросы есть?
Вопросов у них нет.
— Они уже под нами, — говорит Хлюпин.
Мы едем в деревню Рвачи. Под нами, на глубине шестидесяти метров, — они. Динозавры.
— Здесь были субтропики, — говорит Хлюпин.
За окном осенняя хмарь. Мелькают кривые лачуги, заброшенные заводы, бетонные блоки, гнилые заборы. Как-то вдруг раз — и доходит: эти твари здесь жили. Здесь были субтропики. Здесь было тепло и комфортно. Здесь росли пихты, и динозавры их кушали — тогда, двести пятьдесят миллионов лет назад…
Дорога кончается, по крайней мере та, по которой может проехать такси. Дальше только пешком или на вездеходе. Вездехода у нас нет.
Мы бредем по деревне Рвачи, утопая по щиколотку в грязи. В деревне четыре избы. Три из них догнивают, полулежа на мокрой траве, а в одной до сих пор живут.
— Кто живет?
— Две женщины. Вдова Галина и ее мать, которую зовут Бабка. Они всегда пускают к себе палеонтологов.
Мы тоже заходим — погреться и попить чаю, прежде чем спускаться к плато. В доме только Бабка и кошка с котенком: Галина на клюкве. Она ушла в шесть утра и вернется с болота затемно с двумя ведрами ягод — за одно ведро перекупщик даст ей четыреста рублей.
Вчерашний улов клюквы разложен на полу избы на газетках. Бабка в платке, шерстяной кофте и валенках, без зубов, — кинематографичная такая бабка — вяжет носки. Свою кинематографичность она осознает: легко и охотно позирует фотографам и телевизионщикам, приезжающим делать репортажи про местных динозавров и регулярно забредающим в единственный жилой дом в Рвачах. Бабка улыбается нам беззубым ртом — она вообще веселая. Ей восемьдесят восемь лет, но она до сих пор носит воду из колодца и следит за домом. Она проживет долго, сколько захочет. Мать Бабки, Прабабка, дожила до ста трех и только тогда решила, что хватит. Она попросила протопить баньку посильнее, как она любила, надела по своему обыкновению шапку, чтобы не обжечь мочки ушей, и варежки, чтобы не обжечь пальцы, и удалилась в баню на час. Из бани Прабабку уже вынесли…
Бабка, сияя, смотрит на котенка, играющего с кошкиным хвостом.
— Ликось, эсколь отопок от велик, — изрекает она. В том смысле, что крупный какой котенок вымахал.
— Скушно мне, — Бабка смотрит в окно на лес и немного грустнеет. — Не сходишь никуды. Туды далеко… И сюды далеко…
— Когда-то здесь был магазин. И поля были. Коровы… Рожь здесь росла, ячмень и овес, — комментирует окружающее Альберт; мы уже допили свой чай и топаем по Рвачам в направлении «туды», к реке. — А теперь только лес и болота. Медведи прямо к домам подходят. Волки подходят. И йети.
— Кто — эти?
— Я говорю: йети. Снежные люди. Недавно целое семейство здесь видели. Самца, самку и детеныша.
— Кто видел?!
— Местные жители… Я-то лично снежных людей не встречал, но знаю про них много. Потому что мой хороший знакомый — ученый из Кирова — серьезно их изучает. Он каждое лето уходит в леса… Леса у нас, кстати, жутко комариные, но репеллентами от комаров он не пользуется, чтобы запахом йети не спугнуть.
— Как же он спасается от комаров?
— У него есть свой метод. Он заходит в лес, раздевается догола и дает комарам себя искусать.Где-то сутки ему очень плохо, он весь опухает, зато потом — все в порядке. Они его больше не трогают. Да и он уже укусов не чувствует. Ходит себе спокойно, расставляет видео— и фотоловушки для снежных людей…
— И как, попадаются?
— Нет, — с грустью признает Хлюпин. — Не попадаются. Очень уж осторожные. Так-тоон их видел, этот ученый, а вот сфотографировать — ну никак… А вообще тут у нас много аномалий. Случаются ахрономиражи — от слова «хронос», «время», — ну то есть видения из других времен. НЛО висят в небе часами… Вот она, Вятка.
Мы стоим у обрыва. Внизу — река цвета ртути. Наверху — плотно утрамбованное оловянными тучами небо; если там и есть НЛО, при такой облачности не разглядеть… На том берегу реки густой среднерусский лес, а за лесом — завод по переработке химического оружия. На этом берегу, прямо под нами — то самое плато динозавров, ярко-красное и бугристое, как иллюстрация к книжке про Марс.
— Мы сейчас находимся на Сокольей горе, — говорит Хлюпин. — Высота этой точки — шестьдесят два метра над уровнем воды в реке. Раньше эта гора была дном древнего водоема. Сток в водоем происходил с территории Палеурала. Давайте спустимся…
Хлюпин указывает рукой на узкую скользкую тропинку, бегущую к реке по почти отвесному склону, и тут же прогулочным шагом, точно по тротуару, направляется вниз; я следую за ним на пятой точке.
— …Здесь переслаиваются отложения пустынь и водных потоков. То есть мы имеем дело с гигантским пляжем, который во время сезонных муссонных дождей затапливался из-заповышения уровня воды. Затем он подсыхал, почва растрескивалась, образуя углубления с жидкой глиной внутри, в углублениях вырастали растения, и древние животные приходили, чтобы эти растения кушать…
Мы идем по скользкой красной глине. Снизу пейзаж выглядит еще более марсианским, невозможным, нездешним, чем оттуда, с вершины. Соколья гора на срезе корич нево-алая. И вся такая слоистая, точно кусок вяленого старого мяса, оторванный от чьей-то гигантской туши. Гора, которая раньше была дном реки…
— …Ну так вот, животные кушали и при этом тонули. Застревали в этих природных ловушках, не могли выбраться из топкой глины и оставались замурованными в ней на века… Все это повторялось сотни, тысячи раз. Болото становилось пустыней, пустыня становилась болотом, животные снова тонули… С одной стороны, животных, конечно, жалко. С другой стороны — в результате мы имеем уникальные целые скелеты, сохранившиеся благодаря отсутствию кислорода и бактерий. Состав фауны Котельничского местонахождения уникален. В науке есть даже специальный термин — «котельничское время»…
Яползу, цепляясь руками за скудную скользкую растительность и хватая ртом воздух. Это мое восхождение обратно на вершину Сокольей. Альберт Хлюпин идет впереди все тем же прогулочным шагом и, как человек вежливый, занимает меня беседою: то есть мы вроде как совершенно на равных, и я типа беру интервью, а что я при этом иду на четвереньках, так это мало ли — может, мне так удобней…
— …Очень жаль, что здесь не развит туризм. Специфика глубокой провинции заключается в том, что очень велико сопротивление среды: оставьте нас в покое, оставьте все как есть, да, мы ходим по колено в грязи, и наши предки так ходили, и предки предков ходили, и наши дети так будут ходить… На Западе невозможна ситуация, чтобы не было туризма в местах скопления динозавров. Там все поставлено очень четко. В Швейцарии обнаружили следы динозавра — через пару дней уже был конкурс проектов парка динозавров в этом месте… Динозавры — это ведь модно, это всегда аттракцион. Вот в Чикаго прямо на захоронении динозавров стоит стеклянный прозрачный музей. «Полевой музей Чикаго» называется, — Хлюпин легко взбирается на вершину горы и озирает окрестности.
— Chicago Field Museum, — говорит он вдруг с отменным оксфордским прононсом.
В звенящей тишине Рвачей такой английский звучит как язык дельфинов или послание из далекого космоса.
— Вы где учили английский, Альберт?
— А?.. В Москве. На курсах, в девяностые. Мне повезло: учитель раньше преподавал в Федеральной службе контр разведки… Потом я еще месяц провел в Австралии. Да и вообще езжу по миру — с динозаврами.
— А сами вы…
— А сам я из Кирово-Чепецка. Учился в Кирове в художест венном училище, потом увлекся ископаемыми, получил в Москве палеонтологическое образование и в девяностые приехал в Котельнич, к динозаврам. Тут тогда работал кооператив «Каменный цветок» — ну, и я к ним устроился. Они продавали находки за рубеж, хотя нам, простым сотрудникам, говорили, что коммерческой отдачи нету. Что вывозимые экспонаты не продаются. Что рынок переполнен.
— Парейазаврами?
— Ага, ими. Приезжал коммерческий директор с какой-нибудь ярмарки из США и говорил: «Ребята, блин, ну не покупают. Не нужен им наш парейазавр. А мне тащить обратно эту тушу было дико дорого. Я ее там оставил, договорился, что ее будут пока хранить…» На самом деле все прекрасно продавалось. Деньги поступали на личные счета начальства. Но в итоге они не смогли поделить награбленное, и фирма рухнула. Нас всех уволили. К этому времени у меня уже сформировалась небольшая коллекция, которую я от них утаил. И я организовал музей… Вон там видели летающий объект, — Хлюпин указывает рукой в сторону каких-то хибар в отдалении. — Много их здесь. Думаю, это связано с концентрацией ископаемых или с химическими и радиоактивными отходами.
— В смысле — у людей случаются галлюцинации? — я автоматически высматриваю в указанном направлении большой серебристый шар или хотя бы тарелку, но небо пустое и серое.
— В смысле — это может быть своего рода инспекцией со стороны высших сил. Которая проводится в экологически неблагоприятных районах…
— Альберт, вы верите в инопланетян?!
— Ну, я, скажем так, увлекаюсь уфологией.
— Но как же вы сочетаете уфологию с палеонтологией? Мистику с наукой?
— К чему эти узкие разграничения? Для меня и то и другое — наука. И то и другое — загадка. Что мы знаем о динозаврах? Что мы знаем о себе? Обо всех земных творениях? О творце? Может, это не бог, а пришельцы из других миров? Динозавры и инопланетяне одинаково непознаны…
Мы снова едем по Котельничу — домой к Альберту Хлюпину, то есть в палеонтологический музей, ведь он живет там.
Известное науке «котельничское время» застыло в квадратиках советских улиц, между Кирова и Маркса, Октябрьской и Пролетарской, целое и невредимое, как динозавр в ямке с глиной. За окном проплывают «Подарки для вас», магазин «Лучик», магазин «Мясо», в котором на самом деле бильярд, магазин «Овощи», хранящий под замком свою тайну, столовая «Родничок», обгоревшая «Родина»… Мелькают лотки с ненужным, старики и старушки с палочками, тетушки с цветастыми сумками и потрепанные мужчины с бутылками. Они бредут между сувениров и тряпок, через холод и скуку, через убогость, уныние и смирение, мимо магазинов «Лучистый» и «Лучик», названных так в надежде, что навязчивый солнечный корень как-то подсветит и согреет эту серую жизнь.
Альберт Хлюпин улыбается и смотрит в окно не на это, а сквозь — как инопланетянин, как йети. Он знает, что когда-то здесь было очень тепло, а солнечно не было никогда, потому что даже пермский период был эпохой великих туманов.
Мы приходим в музей на Маркса, и «миссис Хадсон» предлагает погладить игуану Гошу по спинке, потому что ему одиноко. На ощупь Гоша как сухая автомобильная шина, а когда я его глажу, он жмурится, точно кот. Он — потомок доисторических ящеров. Он любит листики, бананы и яблоки. Он нуждается в ласке.
'''Анна Старобинец'''
Комментарии читателей Оставить комментарий