ОКНО В ПАРИЖ

Только что вернулись из Франции. Добирались туда сначала троллейбусом, потом добрую часть пути протопали пешком. Эта Франция не в пример исторической родине галлов и бургундского

Только что вернулись из Франции. Добирались туда сначала троллейбусом, потом добрую часть пути протопали пешком. Эта Франция не в пример исторической родине галлов и бургундского вина скромна на революции и потрясения. Тишь тут да гладь, да божья благодать. Какие пожары, какие арабские бунты? Помилуйте! Тут и французов-то нет вовсе. Говорит коренное и недавно прибывшее население исключительно на русском языке, а лягушачьи лапки если и входят в рацион местных “французов”, то вовсе не от хорошей жизни. Крыша над головой здесь обойдется вам всего в двести пятьдесят —триста тысяч рублей. Цена приемлемая не только по европейским, но и волгоградским меркам. Однако за эту приемлемую цену вам будет обеспечена совершенно неприемлемая жизнь в условиях разрушающейся коммуналки с удобствами на улице. Не помним, кому принадлежат слова “Увидеть Париж и умереть”. Одно хочется сказать, не врет человек. Увидев эту Францию, умереть действительно хочется. От всепоглощающей тоски и безысходности.

БОЛЬШАЯ ФРАНЦИЯ

ПЛОДЫ ОСВЕЩЕНИЯ

Есть у нас в черте города-героя маленький, богом забытый поселок Металлургов, регулярно путаемый с проспектом Металлургов. Старшему поколению волгоградцев он более известен как Франция. Кусочек Версальской роскоши, родины храбрых мушкетеров и дорогого парфюма обозначился на карте пыльного степного городка еще в 1897 году. Именно в этом году началось строительство французского завода “Урал-Волга”, ныне известного как “Красный Октябрь”. Поскольку французское начальство и инженеров нужно было куда-то селить, за чертой Царицына был построен поселок. Делился он на три части — Большую и Малую Францию и русскую деревню.

Большая Франция, где располагались дома крупных акционеров завода, поражала своим великолепием. Здесь одновременно с заводом Нобеля и Сарептой и почти в унисон с северной столицей России появилось электрическое освещение — по тем временам роскошь небывалая. А вскоре за электричеством появился и первый трамвайчик, доставленный из настоящей Франции.

На берегу Волги возвышался трехэтажный директорский особняк. Сегодня от него остались одни ступеньки, а когда-то его внутреннее убранство могло поразить даже самого взыскательного гостя. Стены залов были увешаны картинами, а напротив них крепились зеркала. На высоких потолках — лепнина. А кроме электричества имелись водопровод и даже телефон.

После революции здесь был организован Дворец здоровья, или как его еще называли однодневный санаторий, где в течение одного дня лечили, а точнее откармливали (лучшее лекарство в те голодные годы) передовиков производства.

ПОЗАВИДУЕШЬ СОБАЧЬЕЙ ЖИЗНИ

Оказывается, не только современный завод, но и его далекий предок с первых лет своей работы страдал от текучки кадров. Доподлинно известно, что менялись даже директора. Один из них Лаэст — бельгиец по национальности и холостяк по социальному статусу — жил в этом дворце один. И спасаясь от скуки и русской хандры, обзавелся Лаэст целой сворой собак. По слухам, собак у него было столько, сколько комнат в доме — 21. Такие факты дошли до нас через потомков русских женщин, которые находились в услужении у французов. До сих пор в нашей Франции живут бабушки, чьи мамы прислуживали иностранным господам — готовили обед, убирали дом. Так бабули узнали некоторые секреты французской кухни. К примеру, привередливые иноземцы так и не смогли привыкнуть к русским щам-борщам и отдавали предпочтение только бульонам.

Нам тоже удалось в Большой Франции отыскать пожилую женщину, мама которой прислуживала жене одного из французских акционеров. Тамара Федоровна, возраст которой уже перевалил за восемьдесят, отрывочно вспоминает услышанные еще в детстве истории: “Француженка отдавала свои вещи прачке. И однажды, когда прачка забирала одежду в очередной раз, хозяйка сказала моей маме, чтобы она и свои вещи отдала в стирку. Однако прачка брезгливо отодвинула мамин узелок, на что француженка ответила: “Если не будешь стирать вещи моей прислуги, то не надо стирать и мои”.

НЕОБЫЧНАЯ ПРОПИСКА

Сама Тамара Федоровна родилась гораздо позже, когда все иностранцы эмигрировали из страны. Поэтому не припоминает былой роскоши. В памяти сохранились картины послевоенной разрухи. До Волги была всего одна, пролегавшая через поселок, безопасная дорога, все остальные — заминированы. Кстати, муж Тамары Федоровны Георгий Федорович Марченковский — легенда сталинградской металлургии — вспоминает, как восстанавливали из руин французский городок: “Не верьте, если кто-то скажет, что хоть один дом уцелел после бомбежек. Первые годы после освобождения Сталинграда мы ютились в подвалах, потом стали строить здания на прежнем фундаменте, потому планировка поселка сохранилась”.

Сейчас Марченковские живут в величественном, хотя и обветшалом особняке своего лучшего друга и первого директора “Красного Октября”. Свой дом Марченковский не променяет ни на какую элитную квартиру в центре города. Жизни без уголка под названием Большая Франция он себе не представляет.

— А Франция — всегда была неофициальным названием вашего поселка?

— Почему же? Лет сорок назад в наших паспортах в графе прописка значилось: или Большая, или Малая Франция. Уже потом наше местожительство переименовали в поселок Металлургов.

МАЛАЯ ФРАНЦИЯ

ЗАПРЕТНЫЙ ВХОД

Между двумя Франциями пролегал огромный парк, от которого сейчас остался только небольшой клочок, поросший зеленью. А раньше гулять там могли лишь избранные, дорогу простым смертным преграждал жандарм. Там была артистическая и спортивная площадки, теннисный корт и конюшни для племенных лошадей. Зимой заливали каток.

Вся эта роскошь стала доступна простому человеку только после революции, именно тогда со входа исчез жандарм и нога советского рабочего за сходную цену в 5 копеек шагнула на деревянный настил парковых дорожек.

Большевики облагораживали парк на собственный манер. В 35-м году здесь появилась парашютная вышка, которая была признана крупнейшей и лучшей в Европе, первые тиры и танцплощадка. Но это позже, а в начале прошлого века не всякий житель Малой Франции имел доступ в парк. Кстати, в Малой Франции в начале прошлого века жили высококвалифицированные иностранные мастера, однако встречались и русские.

— Я нашла в нашем архиве уникальный документ “Список населения Уральско-волжского металлургического завода”, — рассказывает директор музея истории завода “Красный Октябрь” Наталья Евгеньевна Болдырева. — На момент переписи 1905 года там проживало более двух тысяч человек. В списке указывались: звание человека, его имя, отчество, фамилия, вероисповедание, возраст, значившийся под графой “лета”, и место проживания.

К своему удивлению, среди обитателей дома № 6 в Малой Франции мы обнаружили... крестьянина, выходца из Ардатовского уезда Симбирской губернии Якова Фроловича Волгаева.

— Этот случай — не исключение, — считает Наталья Евгеньевна. — Удостоиться чести жить в Малой Франции могли и высококвалифицированные русские специалисты, даже если они были простыми крестьянами.

В СВЯТЫЕ МЕСТА — НА “ДЕВЯТКЕ”

Удивительно, что раньше такое понятие, как национальность, мало кого интересовало. Куда важнее была религиозная принадлежность. Жили в нашей Франции лютеране, католики, реформаторы, малокане, старообрядцы и даже один мусульманин. Но подавляющее большинство здесь составляли православные. Именно поэтому только православный храм был отстроен при заводе. Там, где сейчас располагается троллейбусное кольцо “девятки”, более века назад возвышалась, собирая православный люд в свое лоно, Свято-Троицкая церковь. Однако ни эта церковь, ни отстроенный позже молитвенный дом не могли вместить в себя всех верующих.

В музее собраны уцелевшие документы, из которых можно узнать, сколько икон закупалось для божьего дома, какой крест... Церковь, как и все остальное во Франции, была на содержании завода. Интересно, что священник и дьячок получали колоссальные по тем временам оклады в 600 и 200 рублей. Жилье им предоставлял завод и ремонтировал тоже. А один из самых известных священников — Репьевский положил начало трудовой династии завода.

ОТРЕЧЕНИЕ СЕМЬИ ДЕНСАН И ЧЕШСКИЙ ПЕНАЛЬТИ

Как уживалась столь пестрая публика доподлинно не известно. Из воспоминаний царицынских французов следует одно: поскольку иностранцы учить русский язык не хотели, русским рабочим приходилось овладевать языком зуботычин.

Однако международные отношения имели и более оптимистичный финал. “Случались и смешанные браки. Некоторые иностранцы женились на русских и навсегда оседали здесь, — говорит Наталья Евгеньевна. — Одна женщина по фамилии Денсан-Минсарова — дочь француза и русской женщины, будучи в преклонном возрасте, приезжала в наш город. Она рассказывала, что отец ее был одним из совладельцев завода, женившись на русской девушке, он остался в нашей стране. Во время репрессий семья Денсан получила из Франции (западноевропейской. — Прим. авт.) извещение о наследстве. Но родителям пришлось официально отречься не только от наследства, но и от заграничных родственников”.

Позже местную Францию наводнили выходцы и из других стран. После Первой мировой войны тут работали военнопленные турки и немцы. Однако турки вымерзли, а немцам наш климат и женщины пришлись по вкусу. Не раз вернувшиеся с войны против немцев русские мужья заставали этих самых “гансов” в собственном доме.

Волею судьбы попали сюда и плененные чехи. Причем большинство из них представляли чешскую сборную по футболу. В 1920-е годы футбол в городе только зарождался, а во французском парке на стадионе уже играли мужские и женские футбольные команды. Чехи не только начали тренировать наших, но и выступали за заводскую команду, которая вскоре стала первой в городе, а потом и в стране.

РУССКАЯ ДЕРЕВНЯ

“МЕРЗАВЧИКИ” ИЗ “ОБЖОРКИ”

Русская деревня (границы ее можно обозначить следующими современными пунктами — от ДК им. Ленина в сторону 39-й Гвардейской) в отличие от своих соседей — имеющей электричество Большой Францией и освещаемой керосином Малой — тонула во мгле. Хотя дома были и кирпичные, но очень маленькие. Дневной свет проникал внутрь через натянутые на раму пузыри животных. В газетных хрониках того времени в статье под шокирующим названием “Живые в дверь, мертвые — в окно” сообщается, что из-за узких дверных проемов тело покойного невозможно было вынести кроме как через окно.

За весь рабочий день, который в те времена с лихвой превышал 8 часов, людей всего два раза выпускали за заводские ворота на завтрак и обед. Поскольку среди местных многие были холостыми, то питаться им приходилось в так называемых “обжорках”. Столовых на заводе предусмотрено не было, поэтому торговцы начали продавать готовую пищу прямо на базарных рядах, вмещавших добрую сотню шинков и кабачков. “Там можно было купить борщ, жареную рыбу, котлеты и даже самогон, который продавали от “мерзавчиков” (так величали дозу в 50 г) до “гусини” (четверть бутылки)”, — вспоминает один из старейших жителей нашего города чех по национальности, семья которого перебралась в Союз по политическим соображениям, Франц Фердинанд Замечников.

Видимо, по зову крови жители Краснооктябрьского района, памятуя о своих далеких предках, возрождают старинные названия. На месте дореволюционных “обжорок” сегодня работает заведение под названием “Обжора”. Или другое название, также существующее поныне в районе — шинок — тоже имеет местные “французские” корни.

Не зря Франц Фердинанд вспомнил “мерзавчики”. Что-что, а пьянство в те годы процветало. Излюбленные способы отдыха русского мужика после тяжелой работы дошли до нас в виде жандармейских сводок с пометкой “борьба с винокурением”.

В одном из номеров “Царицынского вестника” тех лет сообщалось, что на французском заводе винокурение свило себе прочное гнездо. “Мы сообщали уже о большом тайном винокуренном заводе, владельцы коего пока не обнаружены. Завод ежедневно выкуривал 20 — 10 ведер 90-градусного спирта, получая барыша свыше 1000 рублей, по 100 рублей за ведро. Недавно полицейским надзирателем обнаружен тайный винокуренный завод в квартире домовладелицы Куровской. Найдены части машиноаппарата и остатки спирта в четверти. Куровская привлекается к ответственности”.

ИСКУССТВО, КОТОРОЕ ГОРИТ

Повод выпить у русского мужика всегда находился, потому как жил он по сравнению с соседом-французом в грязи и нищете. В крохотных, однотипных домиках, рассчитанных на четырех хозяев, особых удобств не было. Единственной роскошью стала располагавшаяся на вершине оврага баня. С тех пор овраг так и называется — Банный. Оплот чистоты, построенный еще французами, оказался долгожителем. Баню помнят многие жители Красного Октября, заставшие 1950-е годы.

За баней располагалась еще одна местная достопримечательность — открытый кинотеатр “Ля Руш”. Несмотря на столь звучное заграничное название, перевод был в духе грядущей советской эпохи — “Заря”. Название оказалось вполне символичным для судьбы кинотеатра, который полыхал алым заревом на горизонте Франции не один раз. В полицейских сводках значится, что поджигателями были вовсе не противники продвижения светской культуры в массы, а сами владельцы сего учреждения. Перед каждым поджогом здание страховали на солидную сумму.

ОТВЕРЖЕННЫЕ

Сегодня трудно найти отличия между Малой и Большой Францией. С виду они больше похожи не на частичку современного мегаполиса, а на утонувшую в грязи русскую деревню прошлого века. Едва уловим дух той царицынской Франции. Аромат былой роскоши навевают только величественные остатки ветхой архитектуры советской эпохи.

Изабелла Вениаминовна, как и многие ее соседи, живет в Большой Франции с 46-го года. Одноэтажный домик на краю поселка она делит еще с шестью семьями. Все удобства на улице, вода подается с перебоями, не то что в старой доброй Франции.

Увешанная авоськами женщина, бредущая по грязной неасфальтированной дороге признается, что француженкой себя совершенно не чувствует. “Вот знакомая во Франции живет, так та Франция и наша — две большие разницы, — признается она. — Да какими французами, мы и волгоградцами себя не чувствуем”.

Слишком далеки огни большого города от проблем и повседневных забот этих людей. “Вот асфальта до моего дома не хватило, — сетует женщина. — А дома не видели ремонта уже много лет. Вообще говорят, что скоро поселок прекратит свое существование, бульдозерами его сравняют с землей. Сами посмотрите, коттеджи наступают со всех сторон. Под стройку вырубают деревья, которые сажали еще наши родители. Сколько мы не жаловались, нам отвечают: “Все согласовано с районной администрацией”. Тут многие не приватизируют свои квартиры в надежде получить нормальное жилье. Наши квартиры даже язык не поворачивается так назвать — настоящая рухлядь”.

Вместо старого парка теперь круглосуточно работает кафе “Воздух”, как шутливо называют местные жители место сборов непротрезвевших потомков некогда живших здесь винокуров. В чем-чем, а в культурном распитии на свежем воздухе горячительных напитков во Франции без изменений.

Здешний “Версаль” им. Ленина после перестройки долгое время пустовал. А ведь раньше в его стенах выступал и Лемешев, и Козловский. Теперь ДК им. Ленина попал в частные руки и после ремонта диссонирует со здешними зданиями. Местные жители поговаривают, что если не культурная, то спортивная жизнь тут обещает быть.

“Как будто мы тут не люди живем. Грязь одна вокруг”, — говорит случайная спутница, дворник в отставке Валентина Ивановна.

Большую и Малую Францию на протяжении вот уже нескольких лет подметает только ветер. Почетная должность Валентины Ивановны упразднена за ненадобностью.

Словно осеннюю листву ветер гонит прочь воспоминания о былой Франции. Умирают здешние старики — хранители вековых легенд и сказаний. И только величественные ступени бывшего директорского дома да торчащие столбы керосиновых фонарей поведают спустя много лет нашим потомкам обрывки истории нашей Франции.

О БАРЫШАХ И РЕКОРДАХ ЦАРИЦЫНСКИХ ФРАНЦУЗОВ

Отдельного рассказа заслуживает частная жизнь царицынских французов. Судя по газетным публикациям того времени, жизнь эта была насыщенная. Тут было все — и страсть, и ревность, и матери-героини, и эмансипированные настроения, и даже коммунальные проблемы.

Нынешней болью современных волгоградцев пропитана заметка про то, как 29 января 1915 года местными любителями драматического искусства была разыграна пьеса “Проказы денщика”. “Во время антрактов и после спектакля были танцы, играл оркестр музыки. Только жалко, что театральное здание почему-то не отапливалось”.

Может быть, бабушки волгоградских бизнес-леди в полный голос высказали протест следующего содержания: “Труд женщин в качестве чернорабочих, нашедший на заводе широкое распространение, создает своего рода эксплуатацию. Женщинами увлекаются, за ними ухаживают, некоторые из непосредственных начальников, каковыми являются десятники, прежде чем принять женщину на работу, делают двусмысленные предложения, обещая хорошие заработки. Противящиеся им — проигрывают, а соглашающиеся на предложения десятников, остаются в барышах”.

Ну как в таких женщин не влюбиться. Вот и теряли головы служащие завода: “В день святого духа на французском заводе был поставлен спектакль. Деятельное участие в постановке принимал служащий завода Роже Роодт. После спектакля Роодт со знакомой барышней отправился гулять. Все давно замечали, что Роодт неравнодушен к барышне, а мать его восстала против этого увлечения. В злополучный вечер , увидев сына с барышней, мать отправилась вслед за ними и увела его домой. Огорченный юноша, придя домой, заперся в своей комнате. Через некоторое время мать услышала выстрел. Она поспешила к сыну и увидела его труп на полу в луже крови. Около него лежал револьвер”.

Впрочем, счастливых историй было гораздо больше. Между прочим, уже тогда началась газетная пропаганда здорового образа жизни. Ценились в передовиках производства не только профессиональные умения и навыки, но и многочисленное крепкое потомство.

“На днях в поселке Французского завода жена заводского рабочего Михаила Смолина, имея пятерых детей, разрешилась от бремени еще четырьми, из которых оказалось три девочки и один мальчик. Все дети живы и нормальны. Смолин —трезвый человек, хороший семьянин и вел нормальный образ жизни”.

На что жили царицынские французы? Кроме честно заработанных (а простые рабочие получали по тем временам неплохо — 27 рублей за месяц. Бочка воблы, для сравнения, стоила 2 рубля 50 копеек.) жили они и на найденные на берегу Волги сокровища. “15 сентября на заводе “Урал-Волга” около так называемого Банного оврага найдено в земле около 10 фунтов мелких древних медных и серебряных монет, которые были в обращении еще при царе Алексее Михайловиче”.