Мой друг Георгий Бурков
Завтра исполнилось бы 75 лет заслуженному артисту РСФСР Георгию Ивановичу Буркову. Веселый и неунывающий человек, он нашел бы, не стоит сомневаться, возможность пошутить над этой серьезной датой, а то и вовсе разыграть кое-кого из поздравляющих. Но история сослагательного наклонения, как известно, не знает… Однажды из-за нелепости он не получил престижное для любого актера звание народного артиста, но и об этом случае неизменно вспоминал с неподражаемым юмором. Тогда на спектакль «Так победим!», в котором Бурков исполнял одну из главных ролей, приехал сам Генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев, невесть от кого узнавший о великолепной игре актера, которого давно привечал за его комедийные киноперсонажи. И все прошло бы хорошо, да только у главного руководителя страны в первом акте вдруг отказал слуховой аппарат, он перестал слышать и на весь зал начал спрашивать у своего секретаря: «Что он говорит? Почему все смеются?» - Чтобы хоть как-то исправить положение, - рассказывал Бурков, - я нарушил мизансцену, подошел ближе к ложе генсека и принялся буквально орать текст роли. Это, однако, не помогло. Брежнев продолжал переспрашивать, а в зале, как в потревоженном улье, стал быстро нарастать гул. Зрители все с большим трудом пытались сдержать смех. Тут, как на грех, я вдруг заметил, что оказался между двумя вождями: генсеком в ложе и актером, исполнявшим роль Ленина, в глубине сцены. И вместо того, чтобы загадать что-нибудь полезное для семьи – хорошую квартиру, например, сам едва не забился в припадке смеха. Неожиданно аппарат заработал, о чем Леонид Ильич тут же сообщил публике. Зал зашелся в хохоте и аплодисментах, а когда все наконец-то стихло, растерявшийся «Ленин» пролепетал финальный монолог последнего акта … Автору этих строк посчастливилось не только быть знакомым с Георгием Ивановичем Бурковым, но и дружить с ним добрую четверть века. Знакомство состоялось на съемках художественного фильма «Они сражались за Родину» в 1974 году, на премьере которого мы и перешли на ты. Потом мне довелось побывать на съемках нескольких фильмов с его участием, десятки раз встречаться и в столице, и, конечно, в Ростове, городе, который он любил, особо выделял из других и знал почти как коренной ростовчанин. Приезжал он сюда и для встреч со зрителями, и во время гастролей своего театра им. К.С. Станиславского, в котором проработал много лет и продолжительное время считал родным домом. Ведь именно в этот театр однажды на свой страх и риск принял знаменитый режиссер Львов-Анохин провинциального актера-самоучку, не имевшего, казалось, ни малейшего шанса попасть на столичные подмостки. А самоучка, учившийся лицедейству в клубной самодеятельности, не прошедший даже азов профессии, да еще и обладающий к тому же не всегда разборчивой речью, оказался самородком высшей пробы. Впервые увидев его Прохора Железнова в спектакле по первому варианту пьесы «Васса Железнова», я был совершенно потрясен невероятным драматическим талантом своего старшего друга. Хотя уже не раз убеждался на съемках разных картин, что одарила его судьба по-настоящему выдающимися актерскими способностями. Помню, как меня поразило фантастическое умение Буркова заплакать всерьез, а не по-голливудски - глицериновыми слезами. В эпизоде с убитым ужом в чеховской «Степи» его герой Вася перед кинокамерой дубль за дублем заливался настоящими слезами. - Как только тебе это удается? - спросил я, не сдержав любопытства и нарушив неписаное правило – по-дилетантски не вторгаться в творческую «кухню» актера. - Да мне ведь ужика на самом деле жалко, - охотно ответил Жора. – Во всех случаях, когда требуется пролитие слез, я всегда начинаю думать о чем ни-будь очень грустном. О несчастной Муму, например… В кино – своя специфика. Мизансцены зачастую выстраивает режиссер лишь при монтаже, а составляющие фрагменты могут сниматься в разное время и даже в разных местах. На сцене же актер находится в фокусе зрительского внимания порой несколько часов подряд, не имея возможности исправлять допущенные огрехи и что-либо «перемонтировать». Театралы Москвы до сих пор вспоминают Буркова в спектакле «Волки и овцы» на сцене театра Станиславского, его Миколу Задорожного в постановке Романа Виктюка по пьесе Ивана Франко «Украденное счастье». Лучшей работой МХАТа в свое время стал и поставленный Виктюком спектакль по пьесе Радзинского «Старая актриса на роль жены Достоевского», в котором Бурков играл с Татьяной Дорониной… Лучшим временем своей жизни Георгий Иванович считал период, который сам называл «Вася Шукшин». Я видел, как на съемках «Они сражались за Родину» по-мальчишески худой, долговязый и узкоплечий Жора, стараясь облегчить тяготы киноэкспедиционной жизни, трогательно опекал своего партнера и кумира. Лето было безжалостно жарким, а работали все светлое время суток. По ночам же Василий Макарович писал сценарий киноэпопеи «Степан Разин», которую считал главным делом своей жизни. Он пил крепчайший кофе, много курил и вовсе не прислушивался к увещеваниям своего преданного оруженосца перейти на чай и поменьше дымить. О спиртном тогда не могло быть и речи. Шукшин спешил, словно знал, что времени ему отпущено совсем мало. Его смерть стала страшным ударом прежде всего именно для враз осиротевшего Буркова. Как рассказывала его жена Татьяна Ухарова – актриса того же драматического театра имени С.К. Станиславского – после этого Георгий практически отказался от всех своих планов и, в основном, посвятил себя созданию Центра культуры им. В.М.Шукшина. Хотя еще работал и на сценах разных театров, сам ставил спектакли и даже выступил в роли кинорежиссера. Но лучик его надежды «в конце туннеля» уже безнадежно погас. Мне же об этом тогда приходилось лишь догадываться. При всей своей внешней открытости Жора был человеком «в себе». Осознал это я до конца лишь много лет спустя, когда прочитал книгу «Хроника сердца», изданную по его дневникам и записям в многочисленных блокнотах. А ведь даже и не предполагал раньше, что мой старший друг почти ежедневно ведет записи –исповеди, мучительно ищет в них смысл человеческого бытия и удивительно верно оценивает состояние и судьбу своей страны и живущих в ней людей. Он абсолютно точно предсказал распад великой советской империи и объяснил, почему он неизбежен… А я-то наивно донимал его предложением наговорить мне на диктофон воспоминания о Василии Макаровиче, чтобы я смог сделать по ним литературную запись для книги. Деликатный Жора соглашался, хотя ни в каких литературных обработках, разумеется, написанное им не нуждалось. Мы строили планы поехать в какой-нибудь подмосковный Дом отдыха и пару недель позаниматься такой работой. - Вы там загуляете с отдыхающими старухами, а то и запьете, - шутила его жена Таня. – Так я вас и отпустила. Вместе с труппой театра Таня тоже, конечно, бывала в Ростове. Мы в свободное время подолгу бродили по городу, ходили в гости к родственникам Жоры – творческим телевизионно-газетным супругам Захаровым. Сейчас Раиса Яковлевна, дай Бог ей здоровья, продолжает быть нашим бессменным корректором, а вот Виктора Ивановича уже нет на свете… А много лет назад мы все вместе пили пиво на набережной, а то и мою «фирменную» водку, настоенную по специальному рецепту на спелых ягодах малины. Тревожась за здоровье мужа, Таня ненавязчиво старалась ограничивать возлияния. -Женщина, ты не права, - говорил тогда Жора патетически. – Веселие Руси есть питие, и с этим ничего не поделаешь. Только вот Макарыч объяснил, Юрка тому свидетель, что суть этой фразы вовсе не в беспробудном пьянстве, якобы, свойственном русскому человеку. Просто пить можно и даже должно, но только по добрым поводам, а не от тоски, невзгоды и тяжелой жизни. Период съемок «Они сражались за Родину» был нелегок, мы тогда ни капли спиртного и не выпили. А сегодня все хорошо – друзья встретились. Повод - добрый, ночь – нежна, жизнь – прекрасна! Жизнь, действительно, казалась мне прекрасной. Я был моложе Буркова почти на полтора десятка лет, дружба и общение с ним оказались для меня щедростью судьбы. Мы много говорили обо всем, что приходило на ум. Жора был интереснейшим собеседником и рассказчиком. Недаром Шукшин считал, что он должен заняться серьезной литературой. Как - то я поинтересовался его мнением о творчестве моего двоюродного деда Николая Федоровича Погодина, на даче которого в подмосковном Переделкине прошли мои детские годы. В перестроечное время драматурга начали ругать за сталинизм, искажение исторической правды и т.д. - Какой сталинизм, - стал рассуждать Жора, - когда в его пьесах практически нет Сталина? Ты погоди, скоро придет время, и Погодина обвинят в … ленинизме, хотя, как известно, он никогда не был членом партии. Увидишь, так и будет. Что же касается исторической правды… Наверное, к его пьесам о Ленине нужно подходить, как подходил знаменитый Алексей Дикий к воплощению на сцене того же вождя всех времен и народов Сталина. Он играл его роль без грима, усов и даже без кавказского акцента. Говорят, Сталин однажды спросил Дикого, почему он его не копирует. А тот ответил, что и не собирался копировать именно Сталина, поскольку он актеру малоинтересен как конкретная личность. На сцене же, объяснил Дикий, вождь подан таким, каким его представляет себе народ. Так и Погодин дал зрителю не конкретный образ нервного и совсем не доброго человека, а признанного вождя в представлении многомиллионного народа. Дед твой был человеком творческим и, безусловно, талантливым. Да и в мужестве ему не откажешь: никогда не подписывал никаких писем, будучи главным редактором журнала «Театр», защищал находившихся в опале коллег по писательско-драматургической работе… Однажды Бурков поставил в весьма неловкое положение идеологов Ростовского обкома партии. - Кто, интересно, додумался дать имя известнейшего советского драматурга именно этой улице Ростова? Допущена огромная политическая ошибка. Начинается улица у памятника Ленину, а заканчивается … у пивнушки. Что это значит, уважаемые товарищи? Путь от нашего вождя ведет в пивную? Или, наоборот, из пивной люди идут к великому мыслителю? За такое, знаете ли, можно серьезно ответить… Последняя наша встреча произошла на станции метро Третьяковская зимой 1990 года. Я направлялся в Лаврушинский переулок к своей тете Тане Погодиной и поднимался на эскалаторе наверх. Где-то посередине подъема увидел спускавшегося навстречу Буркова и окликнул его. - Позвони мне домой, вечером поболтаем, - сказал он, поздоровавшись. – Сейчас, извини, спешу к эскулапам. Нет, нет, ничего серьезного, но жена настояла провериться. Когда я вечером позвонил Бурковым, Таня сообщила, что Жора уже в постели, со здоровьем у него совсем плохо, живет на уколах и медикаментах. Наутро я улетел в Ростов. И, захваченный суетливой круговертью набирающих разгон окаянных девяностых, о смерти своего старшего друга Георгия Ивановича Буркова узнал только спустя несколько месяцев… Юрий ИВАНОВ Фото автора и из архива семьи Захаровых
Комментарии читателей Оставить комментарий