Когда приоритеты расставлены неверно

Отношение к русским, которых на деле можно десятилетиями безнаказанно третировать и выживать, закономерно проецируется на российские политические верхи

На протяжении многих лет рать придворных политологов и экспертов уверяла российскую общественность в чрезвычайно высокой эффективности политики Кремля на постсоветском пространстве. Официоз с апломбом рассуждал о “стратегическом партнёрстве”, о “пророссийских” деятелях в Бишкеке, Душанбе, Ереване и Астане, о формировании нового евразийского пространства... Оппозиция – как патриоты, так и либералы – с этим, что удивительно, в массе соглашались, меняя в оценках, в сущности, лишь знак: первые радовались возрождению державной мощи и расширению “геополитических сфер”, вторые корили Москву за неуважение к чужому суверенитету и имперский подход.

Но реальность, обнажающаяся после начала СВО всё более рельефно, оказалась иной. После череды откровенных неудач по ближнему контуру уже и официоз откровенно сетует на упущенные годы, на новые поколения, взращенные на школьных учебниках, выдержанных в духе ненависти к России, сквозь зубы соглашается, что модель миграционной политики, выстраиваемая вокруг посыла о единстве культурно-исторических корней всех жителей бывшего СССР независимо от национальности, оказалась ложной…

Только позиции России от всех этих запоздалых сетований не улучшаются. Недавние “братские приветы” от соседей – нацеленные на этнических русских облавы в Азербайджане и снос памятника путешественнику и географу Семёнову-Тян-Шанскому в Киргизии – лишь самые свежие акции в рамках давно принятой на государственном уровне политики этих стран в области отношения к культурному русскому наследию и самим русским, которых трагический 1991 год отделил от России. Что Азербайджан, что Киргизия здесь отнюдь не являются исключениями. Курс на культурную, языковую и этническую дерусификацию проводится во всех бывших союзных республиках, за вычетом, пожалуй, одной Белоруссии, и Россия год за годом безропотно взирает, как следы её присутствия систематически вымарываются под треск фальшивых речей, а память о ней методично очерняется, подменяемая культом бандеровцев, басмачей, мусаватистов, лесных братьев и т.д.

В чём же дело? Неужели за три десятилетия, отделяющие нас от “козыревщины”, дипломатия РФ так и не научилась по-настоящему эффективно отстаивать интересы страны хотя бы в пределах бывшего Союза?

Формальных поводов обвинить в пассивности российский МИД как будто нет. Внешне всё вроде как надо. Государственные визиты регулярно совершаются, договоры об экономическом сотрудничестве заключаются, российские инвестиции в государства СНГ идут, культурные фестивали проводятся, а для жителей стран Средней Азии (очевидно с прицелом на укрепление всё тех же пресловутых “геополитических сфер”) так вообще создан беспрецедентно вольготный порядок получения российского гражданства.

Однако всё это, как свидетельствует практика, никак не способствует улучшению отношения в ближнем зарубежье собственно к России. Преференции из наших рук охотно берут и требуют ещё, не забывая попутно нам же в лицо плевать, выкорчёвывая у себя русский язык, разрушая исторические памятники, переименовывая города, насаждая дух самой откровенной и неприкрытой русофобии. И такая картина практически на всём постсоветском пространстве: от официально зачисленных в НАТО Латвии и Литвы до Киргизии и Таджикистана, где ещё 2016 году с карты был стёрт последний русский топоним – город Чкаловск.

Будет ли попущение подобного отношения к русской истории, русскому культурному наследию и самим русским способствовать не декларативному, а реальному укреплению связей новых государств с Москвой – вопрос риторический. Но что же в таком случае Россия делает не так?

Разумеется, причина столь безрадостного положения вещей заключается не в отсутствии активности нашего МИДа как таковой. Причина – в неверно понимаемой природе постсоветских государств и заведомо неверно расставленных приоритетах.

Министерство иностранных дел, являясь неотъемлемой частью государственной машины РФ, руководствуется в своей работе ровно теми же политическими и идейными установками, которые доминируют в Кремле. А в Кремле – что тридцать лет назад, что теперь – по-прежнему отсутствует внятная и выраженная линия как на защиту русского культурного поля в республиках бывшего СССР, так и на защиту его носителей – собственно этнических русских.

Создаётся впечатление, что ни в Кремле, ни в МИДе упрямо не желают принять простой факт: все постсоветские государства являются государствами подчёркнуто национальными (хотя не всегда и строго моноэтническими по составу). Никакую “многонациональность” у себя разводить они не собираются. Потому попытки добиться приемлемых отношений, закрывая глаза на положение русского меньшинства, русского языка и русской культуры, ведут только лишь к укреплению позиций русофобов, которые, набрав вес, начинают определять и внешнеполитическую линию: чем дальше, тем более жёсткую в отношении Москвы.

История притеснения русских в постсоветских образованиях – тема сколь обширная, столь и по-прежнему почти табуированная в российском официозе. Даже когда официоз критикует государства Прибалтики за нагнетание враждебности или высказывает подозрения в адрес Казахстана о его причастности к налёту дронов на оборонный завод в Ижевске, о системной дискриминации “неграждан” Латвии, как и о том, что после 1991 г. численность русских в Казахстане сократилась с более чем 6 миллионов до менее чем 3-х, “говорящие головы” предпочитает не упоминать.

Отрицание реальности – тактика заведомо проигрышная. Национальный фактор был и остаётся одним из определяющих во взаимоотношениях государств. Современность пестрит примерами резких шагов наших соседей, чуть только их правительства заподозрят угрозу экономическим интересам их диаспор на территории РФ. Обострение с Азербайджаном – лишь наиболее яркий и хрестоматийный пример. Систематическое же игнорирование существующих у русских в странах ближнего зарубежья проблем ведёт на деле не к снижению конфликтности в отношениях с этими государствами, а к нарастанию в них пренебрежительного отношения к самой России, которая отрезанных границами 1991 года соотечественников не желает по-настоящему ни признать, ни защитить. Если Кремль до сих пор не находит в себе моральных сил произнести вслух, что русская история, русские памятники, русская культура, а равно и их создатель – русский народ – заслуживают адресной и персональной защиты, то он этим лишь развязывает руки наиболее тёмным и враждебным силам.

Отношение к русским, которых на деле можно десятилетиями безнаказанно третировать и выживать, закономерно проецируется на российские же политические верхи, представляющиеся руководителям постсоветских государств лишёнными чувства собственного достоинства, близорукими и слабыми. Из договора можно выйти, заключённое соглашение пересмотреть, денежные кредиты расхитить, но если правитель некоего соседнего государства твёрдо знает, что за всякий снесённый русскому деятелю памятник, за каждый переименованный на нерусский лад город и за каждый дискриминационный в отношении остающихся в твоих пределах русских жителей закон от РФ гарантированно последует политическая, экономическая и дипломатическая “ответка”, то соблазнов становиться недружественным резко поубавится. Придворные политологи любят рассуждать о “мягкой силе”. Но “мягкая сила” успешна тогда, когда она подкреплена присутствием силы жёсткой, действующей исходя из верно расставленных приоритетов.

Если бы российский МИД в своё время был жёстко ориентирован на приоритет защиты русского населения и русского культурного наследия в государства бывшего СССР, то можно не сомневаться: степень реального влияния России на политические режимы постсоветских лимитрофов была бы иной, ибо почва для произрастания русофобии (идейного фундамента политической вражды к России) была бы в них на порядок скуднее.

В Кремле в своё время думали выторговать лояльность верхушек государств СНГ ценой забвения “русского вопроса”?

Если так, то в Кремле просчитались.