Михаил Хазин. О проблемах экономической науки
Фото с сайта Pixabay.com
Техническое образование в СССР/России стало деградировать в тот момент, когда отменили положение, при котором на научные кафедры (математика, физика, химия и др.) начали брать не выпускников университетов. Пусть и самые лучшие выпускники технических вузов, даже если они умнее и талантливее выпускников университетов, тем не менее от них разительно отличаются и, с точки зрения образования, разумеется, не в лучшую сторону.
Отличие это состоит в том, что выпускники технических вузов рассматривают мир с точки зрения «Как?», а не с точки зрения «Почему?». Собственно, отличие технических вузов от техникумов в этом смысле как раз в том, что в технических вузах студенты видели тех, кто описывает мир в терминах «почему?» и это принципиально активизирует их творческую и интеллектуальную активность. А в техникумах готовят тех, кто, пусть и качественно, но использует полученные технологии, но не меняет мир. Другого отличия нет.
В СССР этот переход (он происходил в 60-е - 70-е годы прошлого века) не был принципиальным, поскольку уже сформировалось очень качественное советское школьное образование. И сокращение тех людей, которые видели мир с точки зрения «почему?» в технических вузах уже не играло такой роли, дети уже в школах с таким подходом были знакомы и те, кто имел соответствующие навыки, потерять их не могли. Но вот с разрушением системы школьного образования ситуация стала критическая: людей, которые в принципе видят мир с точки зрения «почему?» стало критически мало.
В мире аналогичная ситуация сложилась ещё раньше, так что в целом общий уровень «креативности» (я страшно не люблю это слово, оно совершенно не русское; но русское слов «творчество» не имеет нужной формы, «творческость» ну никак не скажешь) в мире сильно упал. У нас он ещё сильно выше среднего, главным образом за счёт людей, старше 35 лет и тех их детей, которых они учат самостоятельно. Но в целом, проблема всё равно имеется и её нужно решать.
Но главная тема статьи имеет несколько другой акцент. Дело в том, что последние 30 лет своей жизни я занимаюсь экономикой, последние 20 — теоретической. И чётко вижу, что эта наука всё более и более сваливается в чисто технологические аспекты. Взять для примера ВУЗ, которые претендует на лидирующие позиции в экономической науке — Высшую школу экономики. Она всё более и более превращается в классический техникум, в котором и преподаватели и студенты занимаются совершенствованием инструментов и вообще не думают о том, почему происходят те или иные явления.
Я, в некотором смысле, давно потерял надежду на то, что современные «ученые» (кавычки поставлены ровно потому, что с моей точки зрения, учёный — это тот, кто смотрит на мир с позиции «почему?», а не с позиции «как?») начнут разбираться, откуда и почему произошли те или иные процессы. Но дела пошли ещё хуже, они просто перестали рассматривать те процессы, которые противоречат или не укладываются в единую, заранее утверждённую картину мира. И любая попытка ткнуть их носом в явные противоречия вызывает крайне острую и болезненную реакцию.
Частично такая позиция понятна. Поскольку основные деньги в экономическую науку шли от финансовых спекулянтов, причём эти деньги на несколько порядков превышали все остальные источники, то финансисты и заказывали музыку. Которая банальна до жути: придумайте нам схемы, которые позволяют зарабатывать деньги автоматически. В стиле: мы сидим, а денежки идут! И этот план стал забивать все остальные намертво.
Вот здесь, казалось бы, должен был сработать инстинкт самосохранения самих экономистов: они должны были создать внутренние «анклавы» классической науки, в которых обсуждалось бы почему происходят те или иные экономические процессы (как для технических вузов 100 лет использовались выпускники университетов). И именно представителям этих анклавов давать внутренние экономические премии. А вместо этого доминирование финансовых технологов привело к тому, что настоящих учёных просто не осталось.
В лучшем случае это люди, деятельность которых правильно было бы назвать псевдоэкономическим моделированием. То есть они берут некие математические модели и придают им некоторый смысл. Который никак реальной экономикой назвать нельзя, но какие-то отдельные элементы они, может быть, отражают. Но уж точно не могут претендовать на ответ на вопрос, почему происходят те или иные явления.
Мои конфликты с научным экономическим сообществом связаны не столько с тем, что я не либерал (то есть не отражаю идеологию экономического «мэйнстрима»), поскольку многие из представителей этого сообщества тоже, в общем, не либералы (хотя это и не афишируют). Проблемы в том, что у нас совершенно разный взгляд на методологию и это отличие ведёт своё начало от образования (я, всё-таки, математик) и сильно подкреплено опытом реального управления. Поскольку я точно знаю, что все мэйнстримовские формулы и рецепты к реальности не имеют никакого отношения.
Но самое главное — мои источники доходов не имеют никакого отношения к экономической тусовке. Ну, вообще, они не только не связаны с источниками, связанными с экономической средой, они не зависят и от мнения этой среды. То есть я реально независим от современной экономической научной среды. Что и позволяет мне делать то, что другие себе позволить не могут.
Тот же Олег Григорьев имел независимые источники, но вот мнение среды для него было принципиально (в том числе и потому, что он из неё вышел), что, во многом, крайне негативно повлияло на качестве его исследований.
В общем, завершая, я могу сказать, что любая попытка «утилизировать» науку (и не только экономическую) неминуемо ведёт к её деградации. И главная сегодняшняя проблема, уже в части экономики — это как восстановить те институты, которые должны отвечать на вопрос «почему?» и выстроить новые науку на их базе.
