***

Еще не известно, войдет ли Владимир Сорокин в какую-нибудь там «большую», «серьезную» и «настоящую» русскую литературу (если, конечно, на той исторической дистанции, с которой становится видно, кто есть овца, а кто - козлище, таковая еще будет кого-то интересовать), однако в сознание современников его тексты вошли очень и очень прочно. Когда выясняют, кто ты из себя есть, спрашивают даже не: «Читал Сорокина?», - а: «Какой у тебя любимый у Сорокина роман?».

Впрочем, ничего нового у Сорокина не выходило столь уже давно, что начало казаться, будто уже наступила вышепомянутая историческая дистанция, и его пора уже ставить на какую-нибудь специально отведенную для него литературоведческую полку. Но не тут-то было. Оказалось, что Сорокин мало того, что живее всех живых, так еще и претерпевает серьезную художественную эволюцию.

Последний роман Сорокина «Лед», как кажется, прошел довольно-таки тихо и, по сравнению с предыдущими, незаметно. Имели место некоторое удивление по поводу относительно небольшого количества в нем фирменного сорокинского «брутала» и вялые обвинения автора в расизме. Тихо было решено, что Сорокин, наверное, устал и исписался. Но, как в последствии выяснилось, решено ошибочно: «Лед» послужил отправной точной новой сорокинской эпопеи.

«Путь Бро» - это не продолжение, а предвосхищение событий «Льда». В нем никакого сверхсекретного ледяного братства, распространившего свою агентурную сеть по всем миру, еще нет. Тунгусский лед только-только обретен белокурыми братьями и сестрами (которые, как знает читатель «Льда», на самом деле представляют собой деградировавшие в людей космические лучи), да и сами они только-только начинают прозревать.

Роман, собственно говоря, повествует о жизни Александра Снегирева (он же Бро), его поисках своего предназначения и «сердечных» разговорах со свеженайденными и свежестукнутыми ледяным молотом световыми родственниками.

Все мы давно знаем, кто такой Сорокин и чего от него ждать. Поскольку все уже привыкли, что если у него появляется что-нибудь красивое, возвышенное или обнадеживающее, то за ним непременно последует какая-нибудь гадость, в новой книге, которую берешь в руки со смешанными чувствами и предвкушением одновременно удовольствия и страха, отвращения и интереса, невольно ищешь того же самого. И от того, что ничего похожего не находишь, становится как-то даже еще подозрительнее.

Правда, отыскиваются некие следы прежде столь любимого Сорокиным и его поклонниками (особенно из числа филологов, профессиональных или доморощенных – значения не имеет) стилизаторства. Так, начало романа отсылает нас ко всякого рода пряничным дореволюционным усадебным «детствам», а поиски братьев и сестер разворачиваются на фоне довольно тщательно прописанных и хорошо узнаваемых гражданской войны, НЭПа и красного террора (Бабель, Шолохов, Доктор Живаго, Ильф с Петровым, Швондер, Чапаев – список литературных ассоциаций можно продолжать и продолжать). Но именно что – «следы». Равно как и «следы» крови, мочи, кала, разбрызганных мозгов, вывороченных наружу кишок. Не говоря уже о сексе, которого нет почти совсем: любовь преобладает братско-сестринская.

Впечатление складывается такое, что Сорокин или совершенно изменился, или замышляет нечто невиданно гадкое. В пользу первой версии говорит сам автор, уверяющий, что с некоторых пор стал неоплатоником, и что замышляет по трилогии кино голливудского пошиба. В пользу же второй – смутные предчувствия, которые на поверку вполне могут оказаться лишь устойчивыми стереотипами восприятия.

Как оно на самом деле, покажет только третья часть.