В Россию пришел праздник «умозрения в красках»

В первое воскресенье Великого поста отмечается праздник Торжества Православия

У непосвященного, неверующего человека, пытающегося постигнуть смысл этого праздника из его названия (согласитесь, к очень многому обязывающего), сразу возникает вопрос: что бы это значило? Что Православие окончательно и бесповоротно победило? Но достаточно посмотреть вокруг, чтобы убедиться: это далеко не так. Что же тогда празднует православный люд?

А празднует он все-таки великую победу своих предков. Только, так сказать, не тотальную победу, а внутреннюю, глубинную. Ту, которая позволила сохранить чистоту православной веры.

Исторически это празднование установлено в память о восстановлении почитания святых икон после периода иконоборчества в VIII-IX вв. в Византии, рассказывает журнал Саратовской епархии «Православие и современность». Смысл праздника – торжество Церкви над всеми когда-либо существовавшими ересями и расколами.

Современному верующему человеку это, как правило, не совсем понятно. Ересь иконоборчества не была первой из числа ересей, преодоленных Церковью; она явно не была и самой последней в истории Православия. Не касаясь подробной хронологии двух волн иконоборчества, не утихших споров о количестве Вселенских соборов, подробностей взаимоотношений Византии и Рима, которые именно в этот период дали глубокую трещину, попробуем вспомнить некоторые события эпохи иконоборчества. Не являются ли они внешними проявлениями, «симптомами» болезней, знать о которых нужно и важно нам, сегодняшним православным?

Можно сказать, что ересь иконоборчества «вызревала» в течение нескольких столетий – одновременно с установлением традиции иконописания и ростом почитания святых икон. В VI в. христианство переживало, казалось бы, благополучнейший период своего существования, имея уже долгое время статус государственной религии. Массы людей становились христианами «по факту рождения» и не проявляли никакого интереса к изучению богословских истин. Как тогда, так и сейчас «обыденная вера» легко наполняется суевериями. К рубежу VI-VII вв. множество таких суеверных, полуязыческих обычаев оказались связанными с иконопочитанием. Преподобный Анастасий Синаит писал: «Многие думают, что крещение достаточно чтится тем, кто, войдя в церковь, перецелует все иконы, не обращая внимания на Литургию и богослужение». В 730 году император Лев III, претендовавший на первенство не только в системе светской, но и духовной власти («Я – император и священник»), запретил почитание икон как идолопоклонство. Вот первый симптом – ересь иконоборчества возникает, когда светская, императорская власть навязывает Церкви свое понимание веры и принуждает ее к подчинению.

Хотя среди пострадавших в иконоборческий период было множество мучеников и мучениц-мирян, гонения были направлены прежде всего против монашествующих. Все императоры-иконоборцы были, как правило, успешными военачальниками. Расцвет монашества казался им бессмысленной потерей людских ресурсов, а сами монахи – дезертирами и изменниками (спустя почти тысячелетие так же, с недоверием и презрением, будет относиться к монашеству Петр I). Хронист Феофан сообщает, что один наместник в Малой Азии собрал монахов и монахинь своей провинции в Эфесе и сказал им: «Пусть каждый из вас наденет белое платье и немедленно возьмет жену; тот же, кто так не сделает, будет ослеплен и выслан на Кипр». Монахи, держа женщин за руки, должны были ходить по ипподрому под насмешки и оскорбления собравшегося народа. Тех, кто не соглашался нанести прилюдно поругание священным образам, казнили, пытали, ссылали. Около 50 000 монашествующих бежали из Византии и разошлись по миру в поисках пристанища, а сколько их было казнено и изувечено – Бог весть... Ненависть к монашеству – вторая отличительная черта ереси иконоборчества, как и многих других.

Третья – отрицание почитания Пресвятой Богородицы. Император Константин V Копроним, талантливый правитель-полководец, страдавший в то же время серьезными физическими и духовными недугами (об этом свидетельствует прозвище, с которым он вошел в историю: Гноеименный – самый мягкий перевод из встречающихся), по примеру своего отца Льва III, навязывал Церкви собственное «богословие». Однажды, держа в руке кошелек, набитый золотом, он спросил, имеет ли он цену. Ему ответили, что немалую. Тогда он вытряхнул золото из кошелька и повторил свой вопрос. Ему ответили, что теперь он не стоит ничего. «Вот так и Мария, – сказал Константин, – пока носила в себе Христа, была достойна чести. А родив Его, уже ничем не стала отличаться от других женщин». Воин, чтивший своего полководца, уже не сомневался в том, что ударить копьем в лик Божией Матери на иконе – некая доблесть...

Почему же Церковь придала такое значение преодолению именно этой ереси? Византийское иконоборчество было бессильной попыткой разрушить весь строй православной Христовой Церкви, говорят нам в своих поучениях многие святые отцы и подвижники. «Православие есть поклонение Богу Духом и Истиною, – разъясняет святитель Игнатий (Брянчанинов). – Нет Православия в учениях и умствованиях человеческих: в них господствует лжеименный разум – плод падения».

Этот лжеименный разум еще не раз проявлял и проявляет себя в истории. «Симптомы» чуть видоизменяются на разных витках истории, и поэтому очень важно знать их суть. Разве не похожие вещи происходили в России, например, в эпоху царствования Петра I или в советское время? Что привело к тому, что перед храмами горели костры из икон? Напоминает ли нам о чем-либо ситуация, когда миллионы людей стоят в очереди, чтобы прикоснуться к святыне, связанной с Пресвятой Богородицей, а вслед им, со страниц СМИ и из Интернета, несется: «Темные язычники, идолопоклонники, мракобесы!»? Дорожим ли мы драгоценным сокровищем – учением Святаго Духа, которое хранит Православная Церковь? Пока дорожим – в наших храмах будет совершаться Торжество Православия.

Очень глубокий смысл, кстати, заключен в том, что Торжеством Православия наши предки назвали победу над ересью именно иконоборчества. Икона ведь играла огромный смысл во всем мировосприятии истинного христианина.

«Символическое предназначение иконы совершенно функциональное: чтобы человеку не приходилось представлять того, кому он молится, и икона – это возможность фиксировать свое внимание. А если мы будем воображать, то можем далеко уйти от первообраза, потому что наше сознание постоянно подвергается проникновению демонических сил», – отмечал на страницах «Русской народной линии» настоятель храма св. Николая Мирликийского в Паниковичах (Печерский район) иеромонах Иннокентий.

«Изначальная функция иконы – фиксировать сознание молящегося и молитва, поэтому в иконе должны быть «глаза, смотрящие на тебя», – продолжал иеромонах Иннокентий. – И сейчас еще есть отзвук о верности иконопочитания, но он не внутри Церкви, а среди тех, кто не знает и не понимает сути. Или в храме подходят к иконе магически, надеясь, что от нее получат выполнение тех или иных просьб. Это печально. Мы просим и молимся тому, кто изображен на иконе, но не той или иной иконе. Как говорит св. Иоанн Дамаскин, «мы икону почитаем, а поклоняемся тому, кто на ней изображен». Мы молимся Божией Матери, независимо от того, как названа икона Божией Матери. Но если мы молимся от зубной боли такой-то иконе, от головной – такой-то, то это есть язычество». И в какой-то мере иконоборчество оправдывало себя именно таким отношением «верующих» к иконе.

В русской же традиции икона занимает вообще особое место – как по своим высочайшим художественным образцам (достаточно вспомнить одного Андрея Рублева), так и, безусловно, по той роли, которую она играла в миросозерцании, миропонимании русских. «Умозрением в красках» назвал русскую иконопись выдающийся наш философ Евгений Николаевич Трубецкой.

«Чтобы понять эпоху расцвета русской иконописи, – писал он, – нужно продумать и в особенности прочувствовать те душевные и духовные переживания, на которые она давала ответ. О них всего яснее и красноречивее говорят тогдашние жития святых. Что видел, что чувствовал святой Сергий, молившийся за Русь в своей лесной пустыне? Вблизи вой зверей да «стражи бесовские», а издали, из мест, населенных людьми, доносится стон и плач земли, подневольной татарам. Люди, звери и бесы – все тут сливается в хаотическое впечатление ада кромешного. Звери бродят стадами и иногда ходят по два, по три, окружая святого и обнюхивая его. Люди беснуются; а бесы, описываемые в житии, до ужаса похожи на людей. Они являются к святому в виде беспорядочного сборища, как «стадо бесчислено», и разом кричат на разные голоса: «Уйди, уйди из места сего! Чего ищешь в этой пустыне? Ужели ты не боишься умереть с голода либо от зверей или от разбойников и душегубцев!» Но молитва, отгоняя бесов, укрощает хаос и, побеждая ад, восстановляет на земле тот мир человека и твари, который предшествовал грехопадению. Из тех зверей один, медведь, взял в обычай приходить к преподобному. Увидел преподобный, что не злобы ради приходит к нему зверь, но чтобы получить что-либо из его пищи, и выносил ему кусок из своего хлеба, полагая его на пень или на колоду. А когда не хватало хлеба, голодали оба – и святой, и зверь; иногда же святой отдавал свой последний кусок и голодал, «чтобы не оскорбить зверя». Говоря об этом послушном отношении зверей к святому, ученик его Епифаний замечает: «И пусть никто этому не удивляется, зная наверное, что когда в каком человеке живет Бог и почивает Дух Святой, то все ему покорно, как и сначала первозданному Адаму, до преступления заповеди Божией, когда он также один жил в пустыне, все было покорно».

«Эта страница жития св. Сергия, – продолжает Евгений Николаевич Трубецкой, – как и многие другие подобные в других житиях русских святых, представляет собою ключ к пониманию самых вдохновенных художественных замыслов иконописи XV века. Вселенная как мир всей твари, человечество, собранное вокруг Христа и Богоматери, тварь, собранная вокруг человека в надежде на восстановление нарушенного строя и лада, – вот та общая заветная мысль русского пустынножительства и русской иконописи, которая противополагается и вою зверей, и стражам бесовским, и зверообразному человечеству. Мысль, унаследованная от прошлого, входящая в многовековое церковное предание. В России мы находим ее уже в памятниках XIII века; но никогда русская религиозная мысль не выражала ее в образах столь прекрасных и глубоких, как русская иконопись XV века.

Тождество той религиозной мысли, которая одинаково одушевляла и русских подвижников, и русских иконописцев того времени, обнаруживается в особенности в одном ярком примере. Это престольная икона Троицкого собора Троицко-Сергиевской лавры – образ живоначальной Троицы, написанный около 1408 года знаменитым Андреем Рублевым «в похвалу» преподобному Сергию, всего через 17 лет после его кончины, по приказанию ученика его – преподобного Никона. В иконе выражена основная мысль всего иноческого служения преподобного. О чем говорят эти грациозно склоненные книзу головы трех ангелов и руки, посылающие благословение на землю? И отчего их как бы снисходящие к чему-то низлежащему любвеобильные взоры полны глубокой, возвышенной печали? Глядя на них, становится очевидным, что они выражают слова первосвященнической молитвы Христовой, где мысль о святой Троице сочетается с печалью о томящихся внизу людях. «Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду. Отче Святый! соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы» (Иоанн, XVII, 11). Это – та самая мысль, которая руководила св. Сергием, когда он поставил собор св. Троицы в лесной пустыне, где выли волки. Он молился, чтобы этот зверообразный, разделенный ненавистью мир преисполнился той любовью, которая царствует в Предвечном Совете живоначальной Троицы. А Андрей Рублев явил в красках эту молитву, выразившую и печаль, и надежду св. Сергия о России».