Общество освобождается от навязанных ему антисталинских мифов

Об этом говорят опросы об отношении к Великой Отечественной войне

Судя по данным опроса, представленным Левада-центром в годовщину начала Великой Отечественной войны, отношение российского общества к ряду связанных с ней оценок в последние годы, начиная с 60-летнего юбилея в 2005 году, не кардинально, но достаточно существенно меняется.

Одно из самых заметных изменений, на которое обращает внимание сам Центр, – увеличение числа готовых пойти на фронт, будь сегодня 1941 год. Еще год назад, в 2012 году, отвечая на вопрос «Что бы вы сделали, если бы сейчас, как в 1941 году, началась война?», о своей готовности пойти на фронт говорили 44%: 21% пошли бы добровольцами, еще 23% – по призыву. Сегодня добровольцами готовы были бы пойти практически столько же – 20%, но по призыву пошли бы уже 29% россиян.

Увеличение происходит в основном за счет категории ранее отвечавших, что не подлежали бы призыву: таких было 26%, стало 19%. Само по себе это могло бы свидетельствовать о том, что в стране стало меньше людей непризывных категорий, то есть стариков и больных. Но, учитывая, что изменений в этом отношении не происходило, поскольку смертность в стране уменьшилась, а вопрос здоровья человека призывного возраста в связи с воинской повинностью в сегодняшней России имеет отношение не столько к здоровью, сколько к возможности и желанию раздобыть нужные для белого билета справки, речь, похоже, идет именно о том, что людей просто перестало пугать слово «призыв». Во всяком случае, по другому недавнему опросу 56% респондентов ответили, что предпочли бы, чтобы по достижении призывного возраста их ребенок пошел служить в армию.

Разумеется, служба в армии в мирное время и во время масштабной войны – это разные вещи. Только любая военная служба предполагает вероятность участия во внезапно начавшейся войне, равно как и возможность не вернуться с нее.

Еще обращает на себя внимание, что каждый десятый опрошенный в прошлом году и чуть меньше (9%) в этом ответили, что в случае начала войны искали бы возможность уехать в одну из безопасных стран. Что неудивительно в применении к определенным социальным группам, если учесть, что, все по тем же данным Левада-центра, 24% представителей так называемого среднего класса вообще желали бы откупить своих детей от службы в армии даже в мирное время.

При этом заметно изменилось отношение к вопросу о том, кому принадлежит победа в Великой Отечественной войне. Год назад респонденты в большей степени поддавались на определенное провокационное противопоставление претендентов на главную заслугу в Победе: 62% говорили тогда, что главная заслуга принадлежит советскому народу, 8% – что Сталину, 4% – что Компартии, и только 23% отдавали себе отчет, что эта победа была общей Победой и состоялась благодаря общему вкладу и Верховного главнокомандующего, и Коммунистической партии, и всего народа. На сегодня число тех, кто отделяет народ от партии и Сталина, сократилось на 10%, их стало 52%, и ровно настолько же – до 33% – выросло число тех, кто не разделяет эти три начала.

В чем-то схожая картина просматривается и в ответах на вопрос о субъекте основной ответственности за многомиллионные потери. Если год назад 30% возлагали вину за них на Сталина и 20% – на Компартию, то сегодня по обоим показателям число придерживающихся этой точки зрения упало в полтора раза: Сталина в потерях теперь винят 21% россиян, что на 9% меньше прошлогоднего значения, а партию – 13% (на 7% меньше). При этом год назад вину исключительно на врага возлагали 28%, то есть почти в два раза меньше, чем на руководство СССР вместе взятое; сегодня таких стало больше – 37%, то есть уже большинство возлагают главную вину за гибель людей на тех, кто и был причиной их смерти, – на врага. Отношение, таким образом, выравнивается. Дело не в том, считать его правильным или неправильным, а в том, что оно становится более здравым и естественным.

Хотя, строго говоря, винить в погибших на войне не врага, а руководство страны, выигравшей войну, – это само по себе что-то абсурдное и может родиться либо в неком воспаленном сознании, либо быть сознательно внедрено в сознание общества для его разложения. Неестественно винить в больших потерях выигравшего войну полководца, кто бы им ни был, хотя бы потому, что никто не знает и никогда не узнает, могли ли они быть меньшими. Оценивается, так или иначе, результат – победа или поражение. И победа, доставшаяся легко, не воспринимается как Великая Победа.

Изменилось и мнение россиян о причинах поражений в начале войны. «Левада» поставил этот вопрос первым и сформулировал его достаточно спорно, отчасти в духе формирующей социологии: «Как вы думаете, почему в первые месяцы Великой Отечественной войны Красная армия терпела сокрушительные поражения?». То есть сам вопрос уже диктовал опрашиваемому некую оценку («сокрушительное поражение»), в которой не позволялось усомниться. А если предполагался факт «сокрушительного поражения», то, естественно, кого-то нужно было назвать даже не причиной (причины могли бы крыться в противнике или неудачном стечении обстоятельств), а именно виновником этого самого «поражения».

Однако сокрушительным поражением называется такое поражение, при котором тот или иной субъект (армия в данном случае) оказывается полностью разгромленным, неспособным оправиться от удара и оказывать дальнейшее сопротивление противнику, и не имеющим больше никаких шансов на победу. В 1941 году ничего подобного не имело места: РККА сдерживала натиск врага, наносила ему тяжелые потери, выматывала в оборонительных сражениях и в конце концов заставила отступать, разгромив под Москвой. Кампанию, в ходе которой та или иная сторона отступает, затем срывает планы врага и заканчивает ее переходом в успешное контрнаступление, можно называть как угодно, но только не «сокрушительным поражением».

Более того, вообще очень спорен вопрос о том, можно ли считать начальные битвы 1941 года каким бы то ни было поражением советской стороны. 22 июня – это день Подвига, а не день поражения. День, когда страна приняла удар, сдержала – и начала свой путь к Берлину. 9 Мая не существует без 22 июня. И умение держать удар не менее важно, чем умение побеждать. Одно начинается с другого, и одного без другого не бывает.

Но, как бы то ни было, вопрос был задан и задавался не один год. За время, прошедшее с 2005 года, выросло число тех, кто полагает, что Советский Союз не готовился к войне, чтобы не спровоцировать Германию на нападение, – с 31 до 33%. Упало, как ни странно, даже число тех, кто полагает, «что СССР не успел перевести экономику на военные рельсы, не подготовился к войне» (с 37 до 25%), равно как и тех, кто считает, что «Красная армия была значительно хуже обучена и вооружена, чем немецкие войска» (с 32 до 25%). И на четверть сократилось число все еще верящих в миф о том, что «руководство Красной армии было обескровлено сталинскими чистками конца 30-х годов» – с 40 до 30%.

Все эти цифры можно, наверное, оценивать по-разному: кого-то они будут радовать, кого-то – огорчать. Но они таковы, каковы они есть.

В обществе что-то меняется, и это просто нужно видеть и признавать.