«Мертвые души». Самая непонятая книга русской литературы
В своих попытках разгадать, «что хотел сказать автор в своем произведении», мы порой забываем, что вступаем в пространство написанного со своим багажом знаний, наблюдений, верований. И это порождает своеобразный диалог читателя и автора, имеющий своим следствием многозначность написанного, его многосмыслие. И открываются новые неожиданные темы, и рождаются новые и столь же неожиданные мысли.
Может статься, мы просто воображаем себе то, о чем автор и не помышлял и обжигаемся огнем собственного вымысла.
Такова и тема «птицы-тройки».
Именно на ней «забуксовал» однажды герой В. Шукшина механик Роман Звягин: «Мчится, вдохновенная Богом! -- а везет шулера. Это что же выходит? -- Не так ли и ты, Русь?.. Тьфу!.. Мчимся-то мчимся, елки зеленые, а кого мчим?»
Озадачен был и учитель литературы Николай Степанович, к которому пришел поделиться этой мыслью Роман. Учителю никогда не приходила в голову эта мысль, и он не видел доселе никого, кого бы она посетила. Далее следует совершенно замечательный пассаж: «Вы сынишке-то сказали об этом? — Нет. Ну, зачем я буду?.. — Не надо. А то…»
Это учительское «а то...» просто великолепно! «Как бы чего не вышло!»
Сколь велика сила инерции, сила усвоенных с детства шаблонов и наше нежелание и страх задуматься над совершенно очевидными вещами. Возникает и иная ассоциация: сын ведьмы Вакула летит на черте, черт Чичиков (как утверждал, например, Д. Мережковский) – на Птице-тройке.
«... Остановился пораженный Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях?»
И есть ли что-либо на свете, что способно затмить и оставить на обочине «птицу-тройку»?
Есть. Другая «птица-тройка» - символ Власти.
«Вот я тебя палашом! — кричал скакавший навстречу фельдъегерь с усами в аршин. — Не видишь, леший дери твою душу: казенный экипаж! — И, как призрак, исчезнула с громом и пылью тройка».
«И, как призрак, исчезнула с громом и пылью тройка».
«Призрак» (синонимы: «тень», «привидение») - штука инфернальная. Помнится, призрак отца Гамлета «неуязвим, как воздух», был приговорен по ночам скитаться, а днем томиться в мучительном серном пламени («пока грехи земной природы не выжгутся дотла»).
«Птица-тройка», в которой скачет Чичиков – «молния».
Казенная тройка, исчезающая, словно призрак, – «гром с пылью». И несутся обе тройки в противоположные стороны. Жутковатый образ.
Образ птицы-тройки у Гоголя по существу троичен: она и конкретна («Чубарый - Пристяжной – Заседатель») и в то же время Символ Руси. Она и от мира сего, и от мира вышнего. И летит, потому что откликается на зов гласа горнего.
Полет птицы-тройки начинается более, чем прозаически: Чичиков спешно покидает город, боясь быть узнанным и задержанным. «И опять по обеим сторонам столбового пути пошли вновь писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни < > рябые шлагбаумы, чинимые мосты, поля неоглядные и по ту сторону и по другую, <…> зеленые, желтые и свежеразрытые черные полосы, мелькающие по степям, затянутая вдали песня, сосновые верхушки в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны как мухи и горизонт без конца…»
«Скучно на этом свете, господа!» И вдруг... Внешний толчок в виде летящего навстречу царева слуги. Случайный, но и закономерный («какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: «черт побери все!» — его ли душе не любить ее? Ее ли не любить, когда в ней слышится что-то восторженно-чудное?»)
«Чудное» - значит чудесное, возникающее и проявляющееся вопреки обыденному взгляду на вещи и их привычному ходу. Но и душа должна быть готова к встрече с миром иным, чудесным, иначе останется она целиком и полностью «в мире сем» и чуда не узрит.
Но чтобы открылась иная, «прикровенная», как сказал бы философ, реальность, нужно одно условие:
«Не бойся!»
И вот, «кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит... знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить».
Да, на Руси все всерьез.
«... и что-то страшное заключено в сем быстром мельканье, где не успевает означиться пропадающий предмет, — только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны».
Все пришло в движение, и движение это стремительно и страшно; предметы даже «не успевают означиться и тут же пропадают»; оно наводит ужас: «Только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны», а страна, проносящаяся мимо, «ровнем-гладнем разметнулась на полсвета» и зовут ее Русью.
«Что значит это наводящее ужас движение?»
Это не бег, если это «предметы даже не успевают означиться и тут же пропадают». Это – полет!
Летит гоголевская птица-тройка, «и грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!..»
«...и онемела мысль пред твоим пространством».
Что пророчит необъятный простор, пред которым немеет мысль?
Вот как! Эти пространства не только пугают своей необъятностью, наводят священный ужас; они еще и пророчествуют!
Мистическое пространство.
Вот и осветились неестественной властью очи лирического героя, втянутого в него наводящим ужас движением.
Страшно? Страшно! Но «боящийся несовершен в любви», а «совершенная любовь изгоняет страх».
Но то не привычный человеческий страх, а страх какой-то иной природы.
Может быть, страх Божий?
«Со страхом Божиим и верой Христу Богу предадимся».
Но это же необозримое пространство есть в то же время чудная, незнакомая земле даль.
Даль «чудная».
Даль, «незнакомая земле».
Что же это за даль? Какой такой «земле»? Быть может, «Новый Иеросалим»?
Несется, летит по Руси птица-тройка. Но что это за тройка?
«”Чубарый – Пристяжной - Заседатель?” как символ Руси», - если повторять некогда бездумно заученное?
Вслушаемся заново, вчитаемся, вчувствуемся, наконец, в зазубренный некогда текст: «... что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях?»
Неведомая сила неведомых свету (миру) коней.
Ну ж наверняка это не какая-то особая, выведенная на Руси порода лошадей! Да и «неведомая сила» их явно не «лошадиная».
«... Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная Богом!.. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли».
«... Заслышали с вышины знакомую песню».
Уж не ангельское ли пение?
«... и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная Богом!..»
Ба! Да кони-то эти небесные! Небесная птица-тройка летит над Русью.
«Медные груди коней».
«Медный всадник» у Пушкина, «медные груди» небесных коней у Гоголя.
А в тройке – да, подлец Чичиков.
Но и его ждет раскаянье: «Сатана проклятый обольстил, вывел из пределов разума и благоразумия человеческого. Преступил, преступил! - рыдает он в отчаянье. - Искусил шельма сатана, изверг человеческого рода!»
И летит Чичиков вместе с лирическим героем Гоголя над Океаном и уже по одному тому не может оставаться прежним. Как и всякий русский, подлец Чичиков не может не испытывать в этом полете страх и трепет, ошеломление и восторг. Поток захватывает его, и все меньше места в душе остается мелкому и суетному.
Так въезд чичиковской брички в город NN завершается полетом птицы-тройки. И становится понятным, отчего Гоголь назвал «Мертвые души» поэмой.
И глубоко прав был В. Кожинов, утверждавший, что «“Мертвые души” – наименее понятая, наименее освоенная отечественной мыслью из всех великих книг русской литературы».