«К моменту своей физиологической смерти Горбачев был давно уже мертв – и политически, и нравственно»

Многие из тех, кто справедливо осуждали действия Горбачева и их последствия, основываясь на тех или иных личных впечатлениях,  говорили, что человек-то он был хороший: добрый, справедливый, честный, не желавший пролития крови. Так вот, именно это – и неправда

Уход из жизни Горбачева не стал и не мог стать политическим событием. Хотя бы потому, что политически он был давно мертв. Можно спорить, с какого момента – то ли с момента унижающего его прошлый статус поражения на президентских выборах 1996 года, то ли с того, когда стал рекламировать Пиццу-хат, то ли с декабря 1991, когда сбежал с поста президента СССР, то ли с конца августа, когда предал тех, кому поручил создать ГКЧП, а еще сбежал с поста генсека КПСС, отдав ее на поругание противнику. А может быть, и еще раньше. Все это – ступени предательства и слабости.

Как бы это ни было, важнее то, что к моменту своей физиологической смерти он был давно уже мертв – и политически, и нравственно.

Интереснее другое – его физиологическая смерть невольно создает повод для осмысления вопросов, которые еще в полной мере не осмыслены. В укрупненном виде – это вопросы двух уровней.

Первый: нужна ли была трансформация советского общества, если нужна – то в каком направлении и что именно не так сделал Горбачев. Почему у него ничего хорошего не получилось и могло ли получиться.

Самый распространенный ответ: он начал реформы, не имея плана действий и вместо того, чтобы начать с реформ экономических, опираясь на сильную управленческую систему, сначала разрушил политическую систему, а потом стал внедрять рыночные преобразования, в результате чего породил центробежные тенденции, которые при разрушенной политической системе не сумел удержать под контролем.

Это наиболее распространенный вариант ответа, который заключается в том, что нужно было начать с того, как делить произведенный продукт. Не углубляясь сейчас в этот вопрос, можно только сказать, что начинать со спора о разделе – это всегда деление шкуры неубитого медведя: проблема была в том, чтобы сменить технологический контур производства, реконструировать производство и перейти к его новому типу. Чего не понимал ни он, ни большая часть советской и партийной элиты. Но это отдельная тема.

Второй вопрос – что он был за человек… Многие из тех, кто и до его смерти, и после, справедливо осуждали его действия и их последствия, основываясь на тех или иных личных впечатлениях и моментах знакомства, говорили, что человек-то он был хороший: добрый, справедливый, честный, не желавший пролития крови. И так далее.

Так вот, именно это – и неправда…

На деле – это был тщеславный и самовлюбленный человек, упивавшийся вниманием окружающих, не умевший четко формулировать свои мысли и цели своей политики. Постоянно менявший свои целевые установки – и всегда готовый к предательству и того дела, от имени которого он выступал, и тех людей, которые за ним шли и ему верили.

С самого начала он поразил всех тем, что сочли за его красноречие, и приветствовали на фоне долгих и тяжеловатых речей иных его предшественников. Кстати, долгие и тягучие речи Брежнева были не результатом неумения говорить – уж кто-кто, а армейский политработник говорить и увлекать людей умел. Просто после эксцентрики выступлений Хрущева, на высшем уроне было принято решение о согласовании текста официальных выступлений с членами Политбюро и строгом соблюдении согласованных положений.

Горбачев ничего не согласовывал, мог выйти из машины и начать вещать в известном стиле «Остапа несло» - все смотрели и поначалу восхищались: «Вот дает!» Горбачев воодушевлялся с каждым словом и каждым восторженным взглядом на него – он упивался сам собой и мог говорить без конца, хотя его слушатели, задумавшись потом, не могли ни понять, ни вспомнить, про что же и что он говорил. Хотя в любом тяжеловесном абзаце речей Брежнева смысла было много больше, чем у Горбачева.

Знавшие его по комсомольским временам вспоминали, что он мог произнести пламенную речь, всех, казалось бы, воодушевить – и поручить другому делать дело, на которое он воодушевил комсомольцев.

Вот этот «фокус на себя» - и был одной из центральных черт Горбачева. Он все сложное и подчас кровавое поручал другим: а если это оканчивалось неудачей или скандалом, отмежевывался от всего и обвинял во всем поверившего ему исполнителя.

При этом он был труслив – он боялся взять на себя тяжелое дело, потому что был неумел и не знал, как нужно делать то, что замыслил, и боялся отвечать за неудачу – но и боялся принять на себя ответственность за неудачу того, кому он это дело доверил.

Он был подл, потому что, как только затеянное им проваливалось и выливалось в скандал, он тут же объявлял, что не имеет к этому никакого отношения – и не только перекладывал вину за неудачу на другого, но и объявлял того виновником не только неудачи, но инициатором и виновником самого действия.

Во всех его самооправданиях всегда звучал один трусливый визг: «Не бейте меня, это не я!»

Он был малограмотен. Когда заканчивал МГУ, мечтой его и его жены Раисы было попасть в хорошую адвокатуру. Жена сумела об этом договориться, но для этого нужен был красный диплом, дающий право на освобождение от обязательного распределения. Миша Горбачев не сумел сдать на «отлично» выпускной экзамен по «научному коммунизму» - и адвокатура не состоялась: по распределению его направили в Ставропольский край, откуда его и посылали как передовика производства на учебу в Москву. И там началась его комсомольская карьера…

Когда году в 1985 он давал интервью французским журналистам перед поездкой во Францию, те спросили его: «Какие достопримечательности Парижа вы хотели бы посмотреть?» Он стушевался и сбивчиво ответил: «Вы знаете, нас история вообще мало интересует, нас интересует сегодняшний день». Он даже не понимал ни неприличия своего пренебрежительного по отношению к Парижу и Франции ответа, ни того, что лидер крупнейшей сверхдержавы, претендующей на то, чтобы быть маяком мирового развития, не может пренебрежительно относиться к истории как таковой – это для него просто свидетельство профнепригодности.

Но в основе-то что было: он просто не знал, какие достопримечательности есть во Франции и Париже – то есть просто был невеждой.

И все последующие годы своего правления на каждом шагу демонстрировал свою и историческую, и политическую безграмотность.

Для него всегда важнее всего был он сам, но даже не в плане себя как своей власти, а просто сам - трусливый, тщеславный и говорливый попугай из мультфильма.

И он был слаб: каждый раз, когда он для себя формулировал позицию, которая в его мыслях могла быть и сильной, встретившись с чужой волей и чужой силой, он пугался (вдруг на него прикрикнут) и отступал, сдавая все то, что накануне клялся отстаивать.

И он был интриганом: его стилем было столкнуть две стороны в конфликте, а потом заявить претензию на роль арбитра. Поначалу это получалось, позже на него просто перестали обращать внимание и откровенно им манкировать.

Он находил себе утешение в признании тех, кто ценил его за разрушение СССР. И был презираем всеми теми тремястами миллионами человек, которых он лишил Родины.