Церковь обвинила интеллигенцию в русофобии

За нашей интеллигенцией числится много грехов, считает протоиерей Всеволод Чаплин

За нашей интеллигенцией числится много грехов, считает глава синодального Отдела по взаимоотношениям Русской церкви и общества протоиерей Всеволод Чаплин. «Есть национальные грехи, есть грехи интеллигенции, их очень много, между прочим», – приводит его слова Интерфакс.

«Есть грех русофобии среди интеллигенции, – отметил о. Всеволод. – Есть грех ненависти по отношению ко всему, что символизирует и поддерживает сильное государство. Есть грех анархизма стихийного. У нас очень много среди интеллигенции людей, которые только и живут мыслью о том, как бы все развалилось, и тогда наступит свобода. Эти люди часто даже знают историю и понимают, что за этим хаосом всегда следует либо большая кровь, либо диктатура. Но, тем не менее, хочется развалить государство».

Реакции «интеллигенции» на эти обвинения пока не последовало. Впрочем, ждать, видимо, осталось недолго: очень уж обидные слова бросил о. Всеволод тем, кто считает себя «интеллигентами». Как же так? Они, мнящие себя авангардом «темной и отсталой» России, возомнившие себя модернизаторами «этой страны», получают вдруг форменную пощечину. Да ладно бы от «кровавой гэбни», «узурпировавшей» в России власть, – к этому они уже попривыкли. Но от высокопоставленного священнослужителя? Как он только посмел бросить им такое публичное оскорбление!

А о. Всеволод меж тем абсолютно прав. Ну, почти абсолютно, если быть точным с точки зрения социологии: ведь среди тех, кто относит себя к интеллигенции, очень много и православных патриотов России. Тех, кто не только обладает широким кругозором знаний, но и любит душой и сердцем Россию. Россию, а не «эту страну», в которую (вот не повезло-то!) попали те же почитатели «Эха Москвы».

«Было время, – писал в своей статье «Публика и Народ» славянофил Константин Аксаков, – когда у нас не было публики... Возможно ли это? – скажут мне. Очень возможно и совершенно верно: у нас не было публики, а был народ. Это было еще до построения Петербурга. Публика – явление чисто западное и была заведена у нас вместе с разными нововведениями. Она образовалась очень просто: часть народа отказалась от русской жизни, языка и одежды и составила публику, которая и всплыла над поверхностью. Она-то, публика, и составляет нашу постоянную связь с Западом; выписывает оттуда всякие – и материальные, и духовные – наряды, преклоняется перед ним, как пред учителем, занимает у него мысли и чувства, платя за это огромною ценою: временем, связью с народом и самою истиною мысли. Публика является пред народом, как будто его привилегированное выражение, в самом же деле публика есть искажение идеи народа».

«Разница между публикою и народом у нас очевидна, – продолжает Аксаков. – Публика выписывает из-за моря мысли и чувства, мазурки и польки, народ черпает жизнь из родного источника. Публика говорит по-французски, народ – по-русски. Публика ходит в немецком платье, народ – в русском. У публики – парижские моды, у народа – свои русские обычаи. Публика ест скоромное, народ ест постное. Публика спит, народ давно уже встал и работает. Публика работает (большею частью ногами по паркету), народ спит или уже встает опять работать. Публика презирает народ, народ прощает публике. Публике всего полтораста лет, а народу годов не сочтешь. Публика преходяща, народ вечен. И в публике есть золото и грязь, и в народе есть золото и грязь, но в публике – грязь в золоте, в народе – золото в грязи».

«В свое время статья Аксакова с этими рассуждениями была признана вредной, и газету, в которой она была напечатана, закрыли, – напоминает священномученик Иларион (Троицкий), сам павший жертвой той волны «публики/интеллигенции» – большевиков. – Конечно, в рассуждениях Аксакова есть нечто специально-славянофильское, но в них правильно отмечен исторический факт: раскол в русском народе, отпадение публики от народа произошло под влиянием Запада и произошло тогда, когда этому влиянию Россия была покорена Петром. Болезнь русской души, следовательно, имеет уже двухвековую давность. Двести лет назад всеяны были в русскую душу семена раздвоения, и двести лет болезнь эту почти никто не лечил; она лишь осложнялась и развивалась».

Как говорил позднее Ф.М. Достоевский: «У нас дошло до того, что России надо учиться, обучаться, как науке, потому что непосредственное понимание ее в нас утрачено... Проглядели Россию. Особенность свою познать не можем и к Западу самостоятельно отнестись не умеем. Тут дело финальных результатов петровских реформ». Для русской интеллигенции, замечал Достоевский, и «народа-то нет, а есть и пребывает по-прежнему все та же косная масса, немая и глухая, устроенная к платежу податей и к содержанию интеллигенции; масса, которая если и дает по церквам гроши, то потому лишь, что священник и начальство велят».

Как отмечал Аксаков, «болезни» этой (греха, как считает о. Всеволод Чаплин) было тогда 200 лет от роду. С тех пор минуло еще полтора столетия, и болезнь пошла вглубь, грех не искуплен.