«Вопрос о бабушках» - это и вопрос демографической проблемы, причем, как бы на ее основывающем, системном уровне, и в то же время куда более значимый вопрос комплексного социального и социокультурного порядка.

Бабушка с внучкой (кадр из х/ф «Первоклассница»)

На первый план здесь действительно выходит момент, связанный с помощью родителям в воспитании и уходе за детьми, следовательно – вопрос возможности преодоления тенденции к однодетности, т. е. тенденции неизбежного сокращения численности населения. Здесь все более или менее ясно, как в плане доводов «за», так и в плане известных ограничений: в современном обществе возникает проблема ограничения готовности старшего поколения посвятить свою жизнь тому, что уже было пройдено ими в молодости, - воспитанию детей.

Последнее ограничение возникает в силу утверждения определенной социокультурной модели, где общей атомизации личности сопутствует определенная атомизация поколений: каждое из них тяготеет к ощущению своей самодостаточности и подчинению своих жизненных целей сравнительно узкой группе собственных интересов.

В значительной степени это было рождено самой философией проводимых в течение последних пятнадцати лет трансформаций, в рамках которой старшее поколение рассматривалось как «отработанный человеческий материал».

Был утвержден негласный алгоритм: «Старший – значит, лишний». Эта идеология была развита и утверждена с переходом к накопительной пенсионной системе. Если в пропаганде ее на первый план выводился постулат о том, что благосостояние после выхода на пенсию должно быть результатом накопленного за жизнь трудового вклада, то в глубине своей оно несло абсолютно циничный подход: человек имеет право на обеспеченную старость не потому, что он человек, и не потому, что в своем статусе он нужен обществу, а только потому, что он сам накопил себе деньги на старость. То есть обеспечение старости из социального обязательства государства было превращено сугубо в личное дело отдельного человека: «Каждый сам за себя».

Модель культуры, в которой старики считаются «ненужными людьми», - это культура дикости

Возможны, среди прочего, две отличающиеся модели культуры. Отличающиеся именно по оценке роли престарелых. В одной такие признаются не нужными, в лучшем случае – им позволяют жить за счет того, что они накопили, в худшем, как в ряде первобытных культур, - просто убивают либо отдают на съедение хищникам, чтобы избавиться от затрат на их содержание.

В другой модели престарелые («дедушки» и «бабушки») рассматриваются, как носители опыта и трансляторы социализации. Общество видит в них свое социокультурное богатство, принимает значение их авторитета и признает свою определенную подсудность их мнениям и знаниям.

Первая культура, в естественных условиях рождаемая скудостью, является культурой выживания, соответственно – преимущественно культурой дикости, в которой общество не только вынуждено думать исключительно о сегодняшнем дне, но и обречено себя воспроизводить, поскольку в нем не выработана установка на социокультурное накопление. Родители, ориентированные свои опытом на «сброс с баланса» собственных родителей, воспроизводят такое же отношение к себе и у своих детей в будущем. В вечной проблеме - «Если бы молодость знала, если бы старость могла» из принимаемых ценностей изымается признание ценности того, что «старость знает», остается лишь то, что «молодость может». То есть ценностями признаются исключительно физическая сила молодости и еда, которую она может добыть. А поскольку «еда» (в современном обществе – более широкий круг текущего материального потребления) в этом отношении воспринимается как самоцель и самодостаточность, то, в известном смысле, такое общество, «общество желудка» в значительной степени еще и не является человеческим, оставаясь животным.

Соответственно, когда еды и становится больше, и даже много, она остается центральным началом, которое из необходимого средства обеспечения жизни становится его божеством, а потому, даже когда это общество выходит из черты скудости, служение этому божеству доминирует над всем остальным. И даже когда общество отходит от традиции убиения престарелых, «еда», а не исполнение иных функций, остается доминирующим и для них. То есть даже будучи сытыми, его престарелые видят смысл своего существования в том, чтобы есть самим, но, скажем, не воспитывать внуков.

Вторая культура предполагает, что «сила» и «еда» - не самоцель, что есть что-то большее. И это большее – в широком смысле «знание», опыт, традиции, человеческие отношения. В этом обществе «дедушки» и «бабушки» - это объект почета и носитель человечности, хранитель социокультурных кодов и общественной самоидентификации. Здесь, конечно, тоже есть своя проблема: когда последнее начало доминирует, опыт и обычай могут довлеть над тенденциями обновления, над познанием. Но это общество все равно выше «общества желудка», поскольку включает в себя ценность чего-то большего, ценность знания и хранит площадку его развития. «Общество желудка» меньше ограничено традицией, в принципе более открыто изменениям, но, даже освоив их, оно меньше способно их удержать, поскольку не имеет механизмов такого удержания, то есть его развитие возможно лишь благодаря постоянному внешнему влиянию.

«Обществу памяти» сложнее овладевать новациями, но оно может их удерживать и развивать.

«Дедушки» и «бабушки» - это объект почета и носитель человечности, хранитель социокультурных кодов и общественной самоидентификации (gettyimages.com)

Теоретически снятие этого противоречия заключается в «обществе познания», когда преодоление традиции и ее постоянное развитие само становится традицией. Но это – другой вопрос.

В «двупоколенном» обществе, где «бабушки» списаны и признаны ненужными и в качестве значимых сохранены лишь «родители и дети», «списание», незначимость первых производит в потенции такое же отношение детей уже к своим родителям. Отсюда сам их авторитет изначально поставлен под латентное сомнение. Он держится лишь на том, что и так признано значимым - на «силе» и «еде». Пока родители сильны, пока «еда» для детей зависит от них, они обладают авторитетом. Но в рамках этого авторитета, подспудно воспринимаемого как рабство, они лишь их признание и могут передать детям.

Не являясь носителями ценности «памяти» и почитания своих родителей, они не могут сделать носителями этого и своих детей. Сформированные как вынашивающие постулат сбрасывания авторитета своих родителей, которые «почитаемы» лишь в силу зависимости от них, то есть воспитанные в скрытом ощущении конфликта «отцов и детей», они передают ориентацию на него и своим детям. Конфликт обречен на постоянное воспроизведение в тех или иных формах, то есть с социокультурной точки зрения постоянно обречено воспроизводиться общество «манкуртов», в котором дети, с одной стороны, не имеют возможности актуализировать для себя опыт «бабушек», не являющихся ключевым звеном их социализации и заведомо рассматривающихся как «устарелые», но к тому же лишь в ограниченном объеме могут испытывать и социализацию опытом родителей, поскольку последним некогда его передавать.

Отсюда «вопрос о бабушках» - это вопрос не просто облегчения ухода за детьми для родителей, это вопрос возможности их долговременной и устойчивой социализации, которая основана не только на перенимании образцов успешного поведения, но и восприятии уже осмысленного опыта, усвоении апробированных социокультурных кодов и принятии тех или иных ценностей, выходящих за рамки «ценностей желудка».

При двупоколенном обществе отношение к детям в значительной степени является вопросом вынужденной обязанности, при трех- и более поколенном – вопросом ответственности, во многом – добровольной.

Отсюда, не имея в обществе «института бабушек», мы в значительной степени делаем доминирующим у граждан начало «обязанности», во многом тяжкой и тяготеющей к собственному сбрасыванию, к бегству от нее. При наличии же этого института мы раскрываем дорогу утверждению в гражданине чувства ответственности, в большей части – добровольной, являющейся формой личностной самореализации.

Таким образом, при отсутствии «института бабушек», мы воспитываем подданного, скрыто недолюбливающего своего суверена, при его наличии – гражданина, ответственного участника социальной жизни. В первом случае мы получаем в обществе политическую культура «подданничества», во втором – «свободного участника». В первом – атомизация людей и атомизация поколений, плоскостное развитие. Во втором – преодоление этой атомизации, ассоциация и восходящее, объемное развитие.

Разумеется, одним названным фактором все проблемы, связанные с установлением той или иной политической культуры, не исчерпываются, но этот фактор – один из определяющих в ее становлении.

И здесь во многом от общества и его политической элиты зависит, что мы хотим иметь в стране: «общество желудка», пусть даже сытого, общество «манкуртов», которое усиленно создавалось последние двадцать лет, или общество разносторонней социализации, опирающееся на опыт прошлого и способное к его органичному возвышению и обновлению.

«Институт бабушек» способен снять конфликт «отцов и детей» (gettyimages.com)

И отношение к тем же детям с позиции минимизации проблем заботы о них и расходов на них, а следовательно – минимизации их числа, меняется на позицию максимализации общения с ними и своего воспроизводства и развития в них, а следовательно – уже максимализации их числа.

Вместо подхода: «Меньше детей – меньше расходов», формируется подход: «Больше детей – больше накопленного знания и общения».