Анатолий Черняев в 1986 году стал помощником Горбачева (при Брежневе Черняев работал в Международном отделе ЦК КПСС). В своей книге «Записки помощника президента» он описывает в т. ч. поведение Горбачева в дни «путча» 1991 года.

«Дневниковые записи я начал делать 21 августа, еще будучи вместе с президентом в блокаде (имеется в виду т. н. блокада Горбачева в Форосе. – Прим. ред.), – пишет Черняев. – Но не успел их там закончить, завершил уже в Москве.

Анатолий Черняев и Михаил Горбачев перед встречей с иностранными журналистами, 1991 год (Фото из личного архива автора, ng.ru)

Очевидно, нужны некоторые пояснения. Ольга Васильевна Ланина, референт в секретариате президента, Тамара Алексеевна Александрова, мой референт, и я жили в санатории «Южный», километрах в 12 от президентской дачи, а работали в служебном помещении метрах в 50 от дома Горбачева в «Заре» (объект «Заря» – госдача в Форосе. – Прим. ред.).

Итак – из дневника. 18-го, в воскресенье, около 5 в кабинет ко мне вбегает Ольга: «Анатолий Сергеевич, что происходит? Приехал Болдин (Валерий Болдин – с 1990 по 1991 гг. руководитель Аппарата президента СССР. – Прим. ред.), с ним – Бакланов (Олег Бакланов – член ГКЧП. – Прим. ред.) и Шенин (Олег Шенин, в 1991 году – секретарь ЦК КПСС по организационно-партийной работе. – Прим. ред.), и еще какой-то генерал, высокий, в очках, я его не знаю» (потом оказалось, Варенников). Я выглянул в дверь. У подъезда нашего служебного дома скопилось множество машин: все – с антеннами, некоторые – с сигнальными фонарями, толпа шоферов и охраны».

Далее Черняев напоминает о том, что и Горбачеву, и его окружению в Крыму была полностью отключена связь, а все правительственные дачи были взяты, по сути, в блокаду. И хотя высказывалось и высказывается немало опровержений данной версии, однако Анатолий Сергеевич подчеркивает, что внешне все это выглядело именно как осада.

«Ольга: «Анатолий Сергеевич, все это неспроста… Вы знаете, что связь отключили?» Я снял одну трубку, другую, третью – тишина. Стали гадать. Вслух я фантазировал насчет какой-нибудь новой аварии на АЭС (поскольку среди приехавших – Бакланов): накануне сообщили о неполадках на Тираспольской АЭС и на одном из блоков Чернобыля… Но дело оказалось гораздо хуже! Связь была отключена начисто. Еще когда ехали сюда, Ольга попросилась отпустить ее пораньше, часов в 5, чтобы поплавать. Но машина за ней не пришла. Шоферу я сказал, чтобы он за мной приехал в 6:30. Но и за мной он не приехал. Через охранника-дежурного я попросил, чтобы тот, кто остался среди них за старшего, объяснил мне, что происходит.

Минут через 10 явился Вячеслав Владимирович Генералов. Мы с ним хорошо знакомы по поездкам за границу с Горбачевым (он обычно там руководил безопасностью). Очень вежливый, попросил Ольгу оставить нас. Сел. «Анатолий Сергеевич, поймите меня правильно. Я здесь оставлен за старшего. Мне приказано никого не выпускать. Даже если бы я вас выпустил, вас тут же задержали бы пограничники: полукольцо от моря до моря в три ряда, дорога «Севастополь – Ялта» на этом участке закрыта; на море, видите, уже три корабля...»

Я задаю наивный вопрос: «А как же завтра с подписанием Союзного договора?» (по официальной информации, подписание инициированного Горбачевым Договора о создании Союза Суверенных Государств было запланировано на 20 августа. – Прим. ред.).

Он: «Подписания не будет. Самолет, который прилетел за М.С. (Горбачевым. – Прим. ред.), отправлен обратно в Москву. Гаражи с его машинами здесь, на территории, опломбированы, и их охраняют не мои люди, а специально присланные автоматчики. Я не могу распустить по домам даже многочисленный обслуживающий персонал (люди местные – садовники, повара, уборщицы). Не знаю, где я их тут буду размещать».

Я (опять наивно): «Но как же так? У меня в «Южном» – вещи, в конце концов, ужинать пора! Там Тамара Алексеевна, наверно, мечется, ничего не может понять». Я понимал, в каком ужасном положении она оказалась, когда вечером мы не вернулись в санаторий. Потом рассказывала, как металась, пытаясь связаться с нами. Но там связь тоже была отрезана. И в машине ей отказали.

Он: «Ничего не могу сделать. Поймите меня, Анатолий Сергеевич. Я – военный человек. Мне приказано: никого и никуда, никакой связи».

Какова была степень нашей изоляции в «Заре»? Об этом меня постоянно спрашивали и журналисты, и знакомые по возвращении в Москву. Генералов привез с собой не так уж много новых, «своих» людей. Часть он поставил у гаражей, где были заперты президентские машины с автономной системой связи, а также у ворот – тоже с автоматами. На берегу стояли и раньше пограничные вышки – на концах полукружия территории дачи. Там дежурили пограничники. Но за два-три дня до переворота их стало вдоль шоссе много больше. Мы с Ольгой тогда не придали этому значения. Появились вдоль шоссе и люди в необычной форме – в тельняшках, с брюками навыпуск, не в сапогах, а в ботинках, похожие на омоновцев. Только потом мы сообразили, что это значило. Достаточно было выйти из нашего служебного помещения и посмотреть на кромку скал, вдоль дороги «Севастополь – Ялта», чтобы увидеть: через каждые 50-100 метров стояли пограничники, иногда – с собаками. Наблюдение за нами было тщательное».

Дача Горбачева в Форосе (fotokonkurs.ru)

Ну а раз, согласно воспоминаниям Черняева, их окружили со всех сторон, единственное, что оставалось, – вести светские беседы. «Наши все дискуссии вращались вокруг последствий приезда Болдина и компании. Говорили мы и о том, как среагирует мировая общественность. Гадали, что думает сейчас Коль, что думает Буш. Горбачев считал однозначно: «хунте» поддержки никакой не будет. Все кредиты прервутся, все «краники» закроются мгновенно. И наши банки обанкротятся немедленно. Наша легкая промышленность без этих кредитов, которые давались фактически под «него», сразу остановится. Он говорил, что заговорщики – эти мышиные умы – не могли просчитать элементарных вещей. Говорили о возможной реакции республик. Горбачев считал, что акция путчистов приведет к быстрой дезинтеграции Союза. Потому что республики могут занять такую позицию: вы, русские, там, в Москве, деретесь, а наше дело – сторона, отгородимся и будем делать свое».

Сам Горбачев, по словам Черняева, старался все эти дни держать себя в руках, однако удавалось это ему не всегда. «Настроение у Горбачевых менялось в зависимости от сообщений радио. Когда, например, ребята из охраны с помощью «проводочков» оживили телевизор, и мы увидели пресс-конференцию Янаева и компании, услышали заявление, что Горбачев тяжело болен, это произвело тяжелое впечатление. Все очень насторожились. Мнение было общее: если «эти» открыто позволяют себе на весь мир так лгать, значит, они отрезают себе все пути назад, значит, пойдут до конца. Сожгли за собой мосты. Я сказал Горбачеву: «Янаев ищет алиби, если с вами что-то случится». Горбачев добавил: «Теперь они будут подгонять действительность под то, о чем публично сказали, под ложь». А когда Би-би-си сообщило о событиях вокруг российского парламента, о том, что народ выступает в защиту Горбачева, что Ельцин взял на себя организацию сопротивления, настроение, конечно, резко поднялось. Впрочем, 19-го, когда мы еще ничего не знали, Горбачев говорил мне, что Ельцин не сдастся и его ничто не сломит. И Россия, и Москва не позволят путчистам одержать победу. Запомнил его слова: «Убежден, что Борис Николаевич проявит весь свой характер».

К слову, во время «путча» Борис Николаевич не особо стремился показывать характер, однако в полной мере проявил его уже после ГКЧП, когда за несколько месяцев окончательно лишил Горбачева власти.

Вспоминает Анатолий Черняев и о том, каким неожиданно смелым и решительным стал Горбачев в последний день путча, 21 августа.

«Кончились наши заключения так. Около 5 вечера 21-го вбежали ко мне сразу все три женщины – Ольга, Лариса, Татьяна – в страшном возбуждении: «Анатолий Сергеевич, смотрите, смотрите, что происходит!». Выскочили мы на балкон… С пандуса от въезда на территорию дачи шли ЗИЛы, а навстречу им, с «калашниковыми» наперевес, двое из охраны. «Стоять!» – кричат. Машины встали. «Стоять!» – из-за кустов – еще ребята. Из передней машины вышел шофер и еще кто-то… Чего-то говорят. Им в ответ: «Стоять!». Один побежал к даче Горбачева. Вскоре вернулся, и машины поехали влево за служебный дом. В дверь внизу тесно, друг за дружкой, – Лукьянов, Ивашко, Бакланов, Язов, Крючков. Вид побитый. Лица сумрачные. Каждый кланяется мне!! Я все понял: прибежали с повинной…

Я оделся и побежал к Горбачеву. Признаться, боялся, что он начнет их принимать… Горбачев сидел в кабинете и «командовал» по телефону. Оторвался: «Я им ультиматум поставил: не включат связь – разговаривать с ними не буду» (как можно «командовать по телефону» при отключенной связи – загадка. – Прим. ред). При мне он велел коменданту Кремля взять Кремль полностью под свою охрану и никого из причастных к путчу не пускать ни под каким видом. Велел подозвать к телефону командира кремлевского полка и приказал ему поступить в распоряжение исключительно коменданта Кремля. Потом говорил с Джорджем Бушем. Это был радостный разговор. Михаил Сергеевич благодарил за поддержку, за солидарность. Буш приветствовал его освобождение, возвращение к работе…Потом охрана доложила, что на территории дачи появилась российская делегация. «Зови, – сказал Горбачев, – пусть идут в столовую».

Через пару минут мы пошли туда. Последовавшая сцена запомнится на всю жизнь. Силаев и Руцкой бросились обнимать Горбачева. Восклицания, какие-то громкие слова. Тут же Бакатин (Вадим Бакатин – член Совета Безопасности СССР, после «путча» – председатель КГБ СССР. – Прим. ред.) и Примаков здороваются с депутатами. Среди них – те, кто и в парламенте, и в печати не раз крыли Горбачева, спорили, возмущались, протестовали. Я даже громко произнес, наблюдая эту всеобщую радость и объятия: «Вот и состоялось соединение Центра и России, без всякого Союзного договора».

Сели за стол. Шел бурный разговор: о людях – как они проверяются в таких обстоятельствах, о безнравственности – источнике всех преступлений и бед. Были тосты за продолжение жизни… И впервые тогда Михаил Сергеевич произнес слова: «Летим в новую страну»…

Увы, оно пошло не так, как тогда можно было предположить».